Ровно десять лет назад в Воронеже состоялся Первый Международный Платоновский фестиваль искусств, названный в честь великого писателя ХХ века Андрея Платонова. В этом году фестиваль проходит в три этапа: весной состоялись гастроли Большого театра, летом — обширная российская программа, а в сентябре выступят зарубежные гастролеры. О своих фестивальных впечатлениях рассказал главный редактор проекта «СНОБ» Сергей Николаевич
В Воронеже полным ходом идет Платоновский фестиваль искусств. Смотрю афишу — восторг. Глаза разбегаются от того, сколько тут всего. И драматический театр (Додин, Крымов, Бутусов), и балет, и выставки, и музыка, как академическая, так и джаз, и композитор Леонид Десятников, наш знаменитый современник, собственной персоной.
Ему вчера вручили Платоновскую премию «за выдающиеся достижения в развитии музыкальных традиций и творческую смелость». По такому случаю состоялся большой концерт с участием верного соратника Десятникова, замечательного пианиста Алексея Гориболя и тенора Тараса Присяжника.
Фото: Андрей Парфенов
Фото: Андрей Парфенов
Фото: Андрей Парфенов
Но не меньше меня впечатлил и безызвестный музыкант на воронежском Центральном рынке, исполнявший Шопена. Да-да, там над основным торговым залом, на уровне второго этажа установлен концертный рояль, где дают свои концерты местные пианисты. Репертуар классический — Шопен, Чайковский, Шуман. А внизу идет бойкая торговля. Верх и низ, филармония и рынок — все в едином пространстве, никак не конфликтуя и не мешая друг другу.
Хочешь — садись рядом в кафе и слушай музыку. Хочешь — иди покупай местный отличный шоколад или вставай в очередь за дешевой краснодарской клубникой. Современная формула потребления, где все взаимосвязано и одно совсем не обязано исключать другого.
В программе фестиваля в этом году большое место занимают перформансы. Меня, например, заинтересовала site-specific опера «Жители родного города» по одноименному рассказу Андрея Платонова. Там, как известно, главный герой Иван Кошкин пытался сохранить образ старого города в своих картинах, собирая его по крупицам. Сегодня участники группы «Геометрия звука» восстанавливают это ощущение, предлагая современному горожанину с помощью музыки увидеть, а точнее — «услышать» город заново, проникнуться его «бессмертными надеждами» и тишиной. Увы, перформанс сыграли один только раз, и попасть мне на него не удалось.
Но в гостинице, где я жил, портье Валера, юный любитель театра, заприметив мой фестивальный бейджик, поведал, как вместе с другими волонтерами отправился в полночь на станцию Воронеж Курский, как всех повезли оттуда на электричке на вокзал Воронеж-1. А потом они стояли на перроне в темной толпе, вслушиваясь в звуки проносящихся поездов, которым аккомпанировал живой оркестр. Но это было еще не все. После всех ждала театральная месса в здании самого вокзала. Хор, оркестр, солисты… Все как полагается. Только еще почему-то все время врезался звук «болгарки». Зачем она потребовалась, Валера так и не понял. Очень она мешала слушать мессу. Но какой теперь перформанс без «болгарки»?
Фото: Андрей Парфенов
Фото: Андрей Парфенов
Фото: Андрей Парфенов
Фото: Андрей Парфенов
Фото: Андрей Парфенов
В местном музее им. Крамского открыта выставка «Бубновый валет. Эманации измов». Полотна М. Ларионова, Н. Гончаровой, А. Лентулова, И. Машкова, И. Клюна и других предоставили региональные музеи. До Саратова или Курска еще надо доехать, а тут все они снова вместе. Рассыпаны зеленые яблоки на белой скатерти у Машкова, полыхает синим небо Касиса у Кончаловского, и вид на Новый Иерусалим звенит, как зеленый резной хрусталь, у Лентулова. Час абсолютного наслаждения.
Фото: Андрей Парфенов
Фото: Андрей Парфенов
Фото: Андрей Парфенов
Фото: Андрей Парфенов
Фото: Андрей Парфенов
А наверху на антресолях расположилась выставка фотографа Аркадия Шайхета из собрания Мультимедиа Арт Музея, одного из основоположников советского черно-белого журнального репортажа. В его фотографиях до сих пор чувствуется энергия «Великого перелома». «Лампочка Ильича» — это Шайхет, и «Автопробег» — это тоже он. И все эти бесконечные полуголые спортсмены, марширующие в трусах по Красной площади, — это тоже его фотосъемка. Аркадий Шайхет не только умел выбирать правильные точки и гениально чувствовал композицию кадра, он ощущал это время своим. Интересный получился диалог живописи и фото практически в одном пространстве.
Фото: Андрей Парфенов
Фото: Андрей Парфенов
Фото: Андрей Парфенов
Фото: Андрей Парфенов
За всеми этими проектами, которых с каждым годом становится все больше, отчетливо проглядывает воля и энергия одного человека, художественного руководителя фестиваля и главного режиссера Воронежского камерного театра Михаила Бычкова.
Помню его еще студентом режиссерского факультета ГИТИСа. Мы учились там в одно время. Графично-хрупкий, как будто нарисованный на белой бумаге тушью или углем. В память врезался острый профиль и стремительная легкость походки, пластики. За прошедшие годы Михаил совсем не отяжелел, как многие его сверстники. Та же хрупкость, те же подвижность и стремительность. Хотя за плечами у него уже больше ста спектаклей, поставленных на разных сценах, и свой театр, начатый с нуля, которому через два года исполнится 30 лет.
Когда в 1993 году я узнал, что Бычков хочет назвать его «камерным», мне захотелось послать ему благодарственную телеграмму. Удержало только то, что мы не были лично знакомы. Не знаю почему, но я обрадовался, что это название снова возвращается в наш театральный обиход, и словосочетание «камерный театр» будет жить не только в архиве или музее, но и на одном из городских фасадов и в программках к спектаклям.
Нет, разумеется, Бычков не претендовал на наследие Александра Таирова и не посягал на родословную Московского камерного театра, он просто взял тогда имя, которое было никому особо не нужно. Но именно оно точнее всего выражало суть его поисков и образ театра, который он хотел создать. «Камерный» значит не для всех, существующий скромно и достойно, вдали от мейнстрима, не подчиняясь диктату театральной моды и актуальных трендов. Театр, в котором есть какая-то деликатная отзывчивость и внятная соразмерность и своему времени, и людям, и городу, где он существует. Причем существует не на правах бедного родственника, как многие заведения культуры в нашей стране, но как один из самых главных и важных центров городской жизни.
Михаил Бычков, художественный руководитель Платоновского фестиваля и главный режиссер Воронежского Камерного театра
Это красно-кирпичное здание на улице Карла Маркса, 55а, — одна из важнейших примет новой реальности Воронежа. Символично, что и Камерный театр, и здание Центрального рынка были спроектированы одним архитектурным бюро. Два главных объекта семилетнего правления губернатора Алексея Гордеева, два наглядных примера, чего может достичь культура при рыночной экономике и заинтересованном государственном подходе. С уходом Гордеева с губернаторского поста ситуация для Бычкова, как я понял, стала сложнее. Тем не менее театр сохраняет свои позиции, а Платоновский фестиваль продолжает набирать обороты.
…Спектакль «Гроза», который я посмотрел в этот свой приезд, был, похоже, не очень-то замечен критикой и театральными фестивалями. А жаль! Это какой-то совсем другой Островский, без привычных нравоучений, гневного пафоса и наклеенных бутафорских бород. У Бычкова пьеса Островского разыграна в антураже конца 60-х— начала 70-х годов прошлого века. Расцвет брежневского застоя. Фальшивое, но в общем сытое и благополучное время.
В спектакле его символизирует первомайская демонстрация с гвоздиками, «спутницами тревог», и воздушными шарами, парящими над головами как обещание несбыточного счастья. Автобусы ходят по расписанию. Заводские трубы исправно дымят и чадят. Народ и партия едины в желании не особо напрягаться и радоваться очередным выходным.
Этот переезд из уездного Калинова ХIХ века в Калинов нашего советского детства был проделан режиссером с ювелирным изяществом. Без насилия над текстом пьесы Островского. Смысл в том, что ничего особо не поменялось. Классик на то и классик, что его герои никуда не деваются, переживая и время, и своего автора. Изменились только фасоны платьев и причесок. Шуршащий плащ-болонья на Борисе, шелковый платочек Катерины, завязанный концами под подбородком, как носила Симона Синьоре и другие иностранные звезды тех лет.
Фото: Алексей Бычков
Фото: Алексей Бычков
Фото: Алексей Бычков
Фото: Алексей Бычков
Фото: Алексей Бычков
А так все те же и разговоры, и страсти, и та же деспотичная старость, которая не хочет сдаваться, и циничная молодость, которая норовит урвать свое. И эта женщина с лучистыми глазами, крутым лбом правдолюбки и интонациями завуча средней школы, Марфа Игнатьевна Кабанова, которой бессмысленно возражать, а надо только смиренно подчиняться и внимать, поскольку ее поставленным голосом говорит сама Истина (прекрасная работа Тамары Цыгановой). Но «темное царство» — это вовсе не она и не Савел Прокофьевич Дикой, вздорный старик из расы вечных ветеранов (Юрий Овчинников), а то, что происходит у них под носом с наступлением ночи.
При желании воронежскую «Грозу» можно было бы переименовать во «Время ночь» или в «Дикие ночи». Бычков поставил спектакль про жизнь ночных людей, которые вместе со своими скучными дневными одеждами сбрасывают обличье законопослушных первомайских демонстрантов, становясь тем, кем они хотели бы быть в действительности — ночными охотниками. Strangers in the night. И этот их бег с преследованием, и страстные крики и задыхающийся шепот, и тоскующие, изголодавшиеся от желания молодые тела, которые увлекают за собой бедную Катерину Кабанову. Это и есть та воля, та свобода, о которой она мечтает и на которую никак не может отважиться.
По внешности и темпераменту актриса Татьяна Бабенкова, кажется, совсем не героиня Островского. Типичная инженю, акварельная нежная блондинка с заплаканными глазами и вздернутым носиком. Но, когда видишь ее одинокий целеустремленный профиль в окне автобуса, понимаешь, что уже никакая сила в мире не сможет остановить эту женщину.
Кажется, ничего не происходит. Автобус стоит, Катерина сидит у окна, дождь льет. Адамо поет: Tombe la neige.
И пусть рушатся судьбы, полыхают молнии и грозы, она будет все так же сидеть у этого окна и смотреть в пустоту. А когда не выдержит, то начнет танцевать сама с собой, взлетая и паря под автобусным потолком. Почему люди не летают? Да нет, летают, даже очень летают…
Фото: Алексей Бычков
Потом автобус уедет в ночь, став вначале прибежищем для нескольких бездомных любовных пар, а потом основным местом действия второго акта, где развернутся все главные объяснения и покаяния. И в какой-то момент ночная жизнь, исполненная сладострастных томлений и желаний, обернется каменным тюремным застенком, а конфетный красавец в плаще-болонья — мрачным типом, упакованными с головы до пят в какие-то зимние меха и полушубок. И снова, как в самом начале, на нас движется толпа. Снова идет какая-то демонстрация. Но не та радостная, праздничная, как в первом акте, а тревожная, насупленная, напряженная. В предчувствии несчастья и новых бед. Ищут Катерину. Ищут и не могут найти жертву «темного царства», а когда найдут ее бездыханное тело, то она бесплотной тенью проскользнет мимо всех, любивших ее и ненавидевших, чтобы исчезнуть, истаять в воздухе, как тот самый снег, о котором пел по-французски Сальваторе Адамо.
