Подмосковный Трианон. Об Абрамцево, его драмах и тайнах
Я заприметил его над ее столом. Огромный амбарный ключ. Раньше таким запирали ворота или старинные сундуки, обитые кованым железом. Кажется, он даже немного заржавел. А почему бы ему и не заржаветь? Ведь сколько лет прошло! А он все висит себе и висит на своем месте. Хотя замки с тех пор, наверное, поменяли. И не раз! Ни к чему этот ключ больше не подходит. Только и остается ему, что быть мемориальным экспонатом в музее.
Тем не менее легко представить, как Елизавета Григорьевна Мамонтова, хозяйка этого дома, накинув платок, шла в домовую церковь Спаса Нерукотворного к заутрене. Как, стараясь не греметь, открывала ключом входную дверь. Как молилась, глядя в синие глаза Спасителя.
Репин рисовал своего Христа с Всеволода Гаршина. Отсюда и необычный цвет глаз, которые становятся совсем сапфировыми, когда на них падает косой солнечный луч. И еще эти два ангела на потолке с двух сторон над боковыми окнами с ликами детей Мамонтовых — Верочки и Андрея, — написанными по рисункам самого Андрея Мамонтова, подававшего большие надежды своим талантом художника.
Откуда сын знал, что они с сестрой уйдут рано и первыми? Почему захотел изобразить только себя и Веру? Может, затем, чтобы мать потом смотрела на них каждый день? Рано утром приветствовала, а вечером обязательно крестила, желая спокойной ночи, как в детстве, когда они были маленькими.
Про церковь Спаса Нерукотворного в Абрамцеве во всех энциклопедиях написано, что это первый образец «русского модерна». С росписями Верещагина и Поленова, с позолоченным иконостасом, который сейчас стал совсем потертым и тусклым, а когда сюда приходила молиться Елизавета Григорьевна, сверкал звонко и празднично.
Муж Савва Тимофеевич Мамонтов задумывал, что весь потолок и стены будут расписаны лучшими художниками России. Но то ли денег не хватило, то ли руки не дошли. Поэтому тут все белое, как в лютеранской кирхе. И только синие глаза смотрят по-прежнему пронзительно и строго из правого придела. Ну и ангелы под потолком. Их дети, которых им с Елизаветой Григорьевной суждено было пережить.
С конца 1940-х годов прошлого века, когда по велению Сталина вдруг все разом вспомнили про народность и традиции, об Абрамцево заговорили как о главной колыбели русской живописи. Обычная тональность — горделивое умиление. «Тут русский дух, тут Русью пахнет». Русский стиль, русский узор, старославянская вязь, в которой довольно легко запутаться. То ли все это лукавый китч, то ли и правда большое искусство? То ли народные умельцы и промыслы, то ли откровенная коммерция, успешно поставленная на поток талантливым коммерсантом и любителем всего прекрасного Саввой Мамонтовым?
По большому счету Абрамцево — это, конечно, такой русский Трианон. Фейк и стилизация в духе русского историзма. Все понарошку, причудливая стилизация под народную крестьянскую жизнь, какой она сроду не была и уж точно не будет. Мария-Антуанетта со своим Малым Трианоном и фермерскими забавами тут не случайно приходит на ум. Та же опасная граница, которую на самом деле не следует никогда пересекать, та же попытка в качестве эксперимента пожить не своей жизнью, прикоснуться к другой реальности. С тем лишь существенным отличием, что королева Франции диктовала моду для узкого круга, а Мамонтовы пытались охватить ею всю Россию. Вполне в духе того эклектичного времени хозяевам хотелось воссоздать культ допетровской, сказочной, пряничной Руси. И даже когда они привычно отправлялись первым классом на зимний сезон в Ниццу или Рим, то и там продолжали себя ощущать русскими патриотами.
Стоит ли говорить, что у себя дома они предпочитали исключительно стиль a la Russe. Тут вам и Избушка на курьих ножках (летом там принято было сервировать пятичасовой чай). И грустная Аленушка, навеки застывшая над заросшим прудом. И несдвигаемые, как платяные шкафы в гардеробной, три богатыря на своих конях (младшего Алешу Поповича Васнецов писал с Андрея Мамонтова). И малокровные отроки Нестерова, и кокетливые боярышни Неверова… И сверкающие при любом освещении врубелевские изразцы, будто только что облитые водой, которая никогда не высыхает. Секрет этой не потускневшей до сих пор глазури был открыт именно здесь, в мамонтовских мастерских. Ну и, конечно, она, смуглая дева Абрамцева с густыми черными бровями и шелковым бантом на розовой кофте в залитой летним солнцем столовой.
Сейчас там стоят стулья из другого гарнитура, но по-прежнему царит свежий персиково-яблочный аромат тех августовских дней 1887 года, когда 11-летняя Верочка Мамонтова позировала Валентину Серову, не подозревая, что станет одной из культовых звезд русской портретной живописи.
Ей будет отпущена короткая жизнь. Больше пяти лет ей пришлось дожидаться разрешения на брак с дворянином Александром Самариным. Родители жениха были против: не хотели, чтобы их высокородный красавец сын брал себе в жены купчиху. Но когда молодые, наконец, поженились, счастье их было недолгим. Верочка в 32 года умерла — буквально сгорела в три дня от воспаления легких. Осталось трое маленьких детей, один из которых — младший сын Сереженька — рано умер. Самарин больше не женился. После революции был несколько раз арестован, сидел в тюрьме, отбывал ссылку, а в перерывах между арестами и ссылками недолго служил экскурсоводом в Абрамцево, где, в частности, рассказывал о том, как его будущая жена позировала Серову.
Сам портрет «Девочки с персиками» предназначался в подарок ко дню рождения Елизаветы Григорьевны и провисел в столовой напротив старинного венецианского зеркала вплоть до 1914 года, ну а там война, революция, множество разных бед и несчастий. В 1929 году младшая дочь Мамонтовых Александра Саввишна, которая тогда нуждалась, продала портрет сестры в Третьяковскую галерею. С тех пор он там.
На самом деле Абрамцево могло бы легко стать филиалом Третьяковки, так много тут находится пересечений, такая плотная, густая вязь судеб, имен, дружеских и родственных связей, коммерческих и художественных интересов. Недаром кто-то из художников назовет имение Мамонтовых «русским Барбизоном». Речь шла о чем-то большем, чем только об уютном и хлебосольном пристанище для вечно голодных и нуждающихся художников. Что-то такое совпало, сошлось, спелось, чтобы в Абрамцево было всем легко дышать, творить, жить… Счастливый приют для одиноких скитальцев. Почти как у Тургенева в «Рудине»: «Хорошо тому, кто в такие ночи сидит под покровом дома, у кого есть теплый угол…» Кстати, Иван Сергеевич Тургенев в Абрамцево тоже бывал. И в бытность, когда имение принадлежало Сергею Аксакову, и позже, когда его приобрели Мамонтовы.
Абрамцево и есть этот «теплый угол» в истории русского искусства. С персиками из домашней теплицы, с вечно пыхтящим самоваром на столе, с торжественным празднованием Пасхи, на которую съезжалась вся православная артистическая общественность, с философскими разговорами о судьбах России под мягким, но непреклонным водительством любезно-строгой хозяйки Елизаветы Григорьевны, которую гости и прислуга почитали гораздо больше, чем ее мужа.
Тот был певун, игрок, затейник. Натура непостоянная, увлекающаяся, рисковая. Весь в мечтах, проектах и планах. Все у него вечно дымилось: и чугунолитейные предприятия, и домостроительные компании, и сеть железных дорог, и Русская частная опера — его любимое детище, и собственные гончарные и столярные мастерские, и журнал «Мир искусств» (первые выпуски он финансировал), и даже две газеты либерального толка… Всего слишком много для одного, пусть даже и для такого розовощекого крепыша, как Савва Иванович.
