Выживут только актеры и пугала. В Москве завершается 22-й фестиваль NET
Cut!
В своих провокационных «Трех сестрах» (это было мощное открытие NETа) режиссер Сюзанна Кеннеди довела до логического завершения те процессы, которые давно уже происходят на сцене, причем сделала это на редкость красиво. Окончательную победу цифровой эры в театре знаменовал прямоугольник, похожий на экран планшета и тонущий в космических цветных облаках. Там время от времени появлялись разные картины — от трех девушек в белых платках и широких юбках до группы гуманоидов с яйцеобразными головами, но все эти причудливые изображения поглощала тьма, чернота, бесконечная вселенная — поглощала по команде cut. Немного напоминает эру Цифрозоя из тоже показанного некогда на NETе спектакля Кристофа Марталера, правда? Все привычное и дорогое зрителю хладнокровно отрезалось и убиралось. Один чеховский волчок остался — все так же крутится где-то в другом измерении, но сколько ни глядит на него Ирина, ничего не может вспомнить. Распад, дегуманизация и расчеловечивание совершились, и даже двухсот лет, о которых говорил Вершинин, не понадобилось, все, похоже, произошло гораздо раньше. Такую точку зрения можно не принимать, но уже нельзя жить так, как будто ее никогда не было. Она есть, вот она перед вами — мерцает таинственными картинами и загадочными репликами на экране. А дальше происходит самое интересное: вы приходите в традиционный театр — и понимаете, что без этого самого стробоскопа и взгляда из космоса вам как-то некомфортно. Чего-то не хватает.
Возможно потому, что cut — не означает отрезать, выбросить и забыть, а просто является призывом идти вперед, расставаясь со штампами и стереотипами и пытаясь осознать действительность на новом витке развития цивилизации. И еще неизвестно, где больше любви к этому самому человеку — в бесконечном проговаривании очевидных, набивших оскомину истин или в безжалостном взгляде на него из будущего.
Это самое cut нашло неожиданное продолжение в перформансе швейцарца Бориса Никитина, который, на первый взгляд, как раз про и для человека. Никитин просто сидит на стуле и подробно рассказывает о медленном умирании своего отца от страшной болезни — бокового амиотрофического склероза — и своем собственном каминг-ауте, совершенном двадцать лет назад. «Эссе об умирании» неожиданно попадает в мощный тренд современного искусства, которое не без отвращения распрощалось как с культом силы и здоровья, так и с героем-суперменом — и сосредоточилось на том, что по-английски называется vulner-ability — уязвимость. Слабость старика, оттягивающего выбранную им самим эвтаназию (в Швейцарии она официально разрешена), и смелость молодого человека, решившегося на преодоление личных и общественных табу, оказываются как раз той силой, которая помогает жить. Комплексов и страданий не надо бояться — преодолевая их, вы умножаете добро в мире. Вроде бы простая мысль, но в век абьюза, харрасмента, внимания к инклюзиву и движения metoo она становится доминирующей. Театр интерпретирует ее по-разному — и как герой прошлых фестивалей Мило Рау, и как столь непохожий на себя прежнего Борис Никитин.
Russian case
NET из года в год показывает великолепную отечественную программу — в свое время он открыл, например, Ивана Вырыпаева и еще многих нынешних хедлайнеров отечественной сцены. Я бы на месте арт-директоров вообще подумала об отдельном фестивале нового российского театра — он это заслужил, особенно сейчас, когда, по меткому выражению Кристины Матвиенко, «пока дворцы заняты — будем гонять по улицам и сетевым просторам». И на этот раз одно из самых сильных впечатлений — выставка-перформанс «Холодная война» Театра взаимных действий — открытого объединения художников Леши Лобанова, Ксении Перетрухиной, Шифры Каждан и продюсера Александры Мун. «Войну», кстати, можно будет увидеть и после окончания фестиваля.
Выставка проходит в музее-мастерской Дмитрия Налбандяна, которая в свою очередь соседствует с памятником Юрию Долгорукому, украшенным к Новому году какими-то жуткого вида турецкими шатрами-павильонами и искусственными цветочными гирляндами. Контрапункт нарочно не придумаешь: вожди и комсомолки Налбандяна, собянинская Москва из окон и нежный, ненавязчивый язык современного пластического и прочего невербального театра. Восхитительное мокьюментари, в котором однако есть и подлинные предметы эпохи, и документальные рассказы очевидцев. Где правда, а где стилизация, уже и не разберешь. Рядом с тяжелыми картинами, писанными маслом, — армия старых холодильников ЗИЛ, которые разговаривают и прячут внутри секреты.
Впрочем, текст никто не отменял: благодаря ему понятие «холодная война» выходит далеко за рамки своего первоначального политического смысла и становится некой доминантой русского национального характера. Холод и война — это и есть наши скрепы.
— Холодно тебе, Настенька?
— Нет, дедушка, тепло.
И так до конца, до самой гибели от этого холода — причем гибели не в сказке, а в жизни. На экран выводится рассказ о небывалых морозах 1978–79 года в России и замерзшей тогда же лыжной экспедиции школьников. Но мысль гораздо шире конкретных фактов: терпение как основа русского бытия. Здесь можно выжить только так, начиная от крепостничества и заканчивая путинской эпохой. Люди терпят, терпят, а вокруг все медленно замерзает, жизнь уходит, все леденеет… У нас и девочки в школах наряжаются не принцессами, а снежинками, и Пушкин — это не столько мороз и солнце, день чудесный, сколько окровавленный снег Черной речки. Выставка-перформанс уводит так далеко, в такие аллюзии и смыслы, как умеет делать только русский театр в своих лучших образцах. Теперь уже на новом уровне и новым языком.
Is never the end
Именно эти слова непрерывно движутся в финале спектакля Сюзанны Кеннеди по периметру светящегося прямоугольника сцены. И такой же бесконечный танец со светодиодной трубкой в руках покажет в финале своего перформанса Метте Ингвартсен — датский хореограф и танцовщица. Ее моноспектакль с загадочным названием «21» (21 pornographies) опрокинул все общепринятые нормы и стал сенсацией NET-21.
Все темы давно названы и исчерпаны, интерес в том, чтобы сказать о них так, как до тебя никто не говорил. И здесь Метте Ингвартсен дает мастер-класс. Вспоминая маркиза де Сада, Пазолини и Ларса фон Триера, Сьюзен Зонтаг и еще многих, она соединяет танец и слово (вот куда оно неожиданно вернулось) и исследует порнографию, насилие, сексуальную эксплуатацию — да все комплексы и проблемы новейшего времени так лихо и легко, как гамму играет. Танцорка полностью обнажена — но, как все единодушно признали, начисто лишена сексуальности. Тоже примета времени в каком-то смысле. Она то демонстрирует копрофагию, то заходится в дионисийской пляске, то мочится — как солдаты-победители — на трупы своих врагов, но все это оказывается обращено вовсе не к чувствам зрителей, а к их интеллекту. Настоящая умозрительная хореография, тем более что думать всегда полезно.
Мне понравилась ассоциация Ксении Перетрухиной в связи с этим представлением: она вспомнила об эксперименте с мышками, которые выпрыгивали из коробки, а когда коробку накрыли крышкой, то перестали. Самое удивительное, что они больше не прыгали вообще — даже тогда, когда крышку убрали! Просто образ нашей сегодняшней жизни. Так вот если говорить о театре, то Метте Ингвартсен прыгнула в своем перформансе так высоко, что одно это зрелище может на многое вдохновить и помочь забыть про всякие крышки и ограничения, которые вокруг множатся со скоростью света. Спасибо, что мы увидели это, а интерпретации у каждого свои — тоже примета современного театра.
Еще пример небанальности подхода — два спектакля на тему экологии, о которой сегодня не говорит только ленивый — даже Прельжокаж построил вокруг этого целое «Лебединое озеро». Литовские художницы Ругиле Барзджюкайте, Вайва Грайните и Лина Лапелите сопрягли этот мотив с еще более важным — тотальным одиночеством человека в современном мире. В их перформансе SUN&SEA действие происходит на пляже: на песке загорают люди в купальниках, кто-то играет в бадминтон, кто-то пьет воду, дети носятся друг за другом. Все как в жизни, если не считать того, что время от времени в исполнении отдыхающих звучат арии и хоры — на самые разные темы. И пронзают не столько сообщения о смерти рыб и пчел или об исчезновении Большого кораллового рифа — кого этим сегодня удивишь, сколько полная индифферентность окружающих к солистам. Да запой они о том, что сейчас начнется атомная война, — никто и головы не повернет, продолжая натираться маслом для загара и поглощать фрукты. Никому ни до чего нет дела — не только в наших пенатах, но и во всем мире. Этот месседж оценили в Венеции, присудив перформансу «Золотого льва» 58-й Венецианской биеннале.
И еще одно театральное ноу-хау в финале фестиваля: Farm Fatale Филиппа Кена. Оказывается, и об апокалипсисе можно рассказывать нежно, трогательно и с надеждой. Все, катастрофа произошла, планета перестала быть зеленой — выжили одни пугала, которые слушают пение птиц в записи и вспоминают о тех славных временах, когда отпугивали этих самых птиц посреди цветущих полей. От последней оставшейся в мире пчелы они узнают, что она вступила в связь с… грибами. И появляются большие цветные яйца — как прообраз будущей жизни, где равноценными станут люди, и пчелы, и грибы. Все они акторы, то есть действуют, существуют! Как и актеры, которые, возможно, последними исчезнут с нашей планеты, если что-то пойдет не так.
Какой театр показал NET-21? Прежде всего свободный — как свободны, несмотря ни на что, и те, кто делает сегодня новый театр в России. Поэтому — несмотря на рассуждения о конце света — это едва ли не самый оптимистичный фестиваль на моей памяти.