Андре Леон Телли: черный принц

Я никогда не видел его худым и стройным. А ведь он оставался таким почти до своих сорока лет, пока на почве стресса после смерти любимой бабушки не поправился. Но есть неопровержимые доказательства его стройности и особой афроамериканской красоты — черно-белые фотографии 70-х годов и телехроника 80-х.

Именно так смотрит со своих молодых фотографий Андре Леон Телли. Горделивая самоуверенность человека, который всех и все знает, принят в лучших домах. И сидит в первом ряду по праву таланта и социальной принадлежности — editor at large. Даже не знаю, как перевести на русский. Редактор, отвечающий за все. Или больше, чем просто только редактор. 

Люди моды — большие мастаки придумывать себе разные эффектные должности. А Андре Леону Телли, конечно, в какой-то момент стало унизительно называться скромно «обозревателем моды». Он был больше и знаменитее всех. И даже когда мы встретились в гостинице «Украина», он первым делом с жаром поведал о своей заветной мечте — стать главным редактором Numéro Russia.

— А вы разве там не главный? — удивился я.

— Нет, — воскликнул он почти гневно. — Editor at Large! 

Знал бы он, что в московской редакции Numéro местные злоязычные барышни называли его не иначе как «наша большая черная Мамушка». По аналогии с героиней романа «Унесенные ветром». Сами-то они все были там, как на подбор, конечно, скарлетт о’харами («Я никогда не буду голодной», «Я подумаю об этом завтра» и т. д). 

Конечно, Андре Леон Телли — легенда Юга. Он весь оттуда. За долгие годы жизни в Нью-Йорке он так и не сумел избавиться от южного акцента, от повадок мальчика, выросшего в патриархальной среде, где центром жизни была методистская церковь, а воскресная служба — главным событием недели. Мне довелось однажды увидеть документальные кадры начала 1950-х годов, как афроамериканская община собирается перед своим храмом. Парад элегантных дамских шляп, непременные, несмотря на жару, белые перчатки, наутюженные костюмы и белоснежные сорочки, еще больше оттеняющие антрацитовый цвет кожи. 

Есть что-то бесконечно трогательное в этом страстном желании быть не хуже других, стать частью большой красивой, праздничной толпы. Люди, славящие сына Господа Христа, читающие Евангелие, распевающие спиричуэл и госпелы, — красивые люди. Beautiful people — ключевое понятие в жизненной философии Андре Леона Телли. Люди обязательно красивые, внешне и внутренне. Только им дано чувство подлинной Красоты и Стиля. Именно так, с заглавной буквы. 

Восторженный пафос Андре Леона — горячий пафос южанина, чуждый ироничным и замкнутым северянам. Но без этого восторга и преклонения никогда не понять, в чем историческая заслуга Андре Леона Телли. Огромный, облаченный в какие-то цветные мантии, расшитые позументами, он похож на вождя древнего племени, лишь по чистой случайности затесавшегося в модную тусовку. Там ведь все больше преобладают миниатюрные дамы с сердитыми перетянутыми лицами, которым есть что скрывать под густым слоем профессионального грима и черными, светозащитными очками. 

А великому гуру моды Андре Леону Телли скрывать было нечего: ни свой рост — два метра, ни свой вес — за 120 кг, ни свой возраст — 72 года. Он был весь как на ладони. Со всеми своими пристрастиями, тяжелой одышкой, комплексами и детскими травмами, которые он бесстрашно обнародовал в своих недавних мемуарах «Шифоновые кафтаны». И о том, как его совратил в детстве сосед, живший на нижнем этаже. И как белые парни забрасывали его камнями, когда он, десятилетний, направлялся в библиотеку колледжа изучать очередную подшивку Vogue. И как животный страх перед новой болью, связанной с сексом и интимными отношениями, искалечил ему жизнь. 

Бабушкин внук 

Даже если бы я ничего этого не знал про Андре Леона, все равно при первом же знакомстве сразу бы определил его амплуа — бабушкин внук. Если быть совсем точным, то в его жизни было две бабушки: одна родная, обожавшая и баловавшая его без устали миссис Бенни Фрэнсис Дэвид. И еще одна, ставшая спустя много лет его главной покровительницей и патронессой, — великая Диана Вриланд. Одна пять раз в неделю мыла полы и убиралась в мужском общежитии в Дареме, в Северной Каролине, другая вершила судьбами мировой моды и творила новые мифы в качестве главного редактора Vogue. Впрочем, когда после окончания Университета Брауна Андре Леон пришел наниматься стажером, Диана была, как говорят французы, hors jeu («вне игры»). Изгнанная из Condé Nast, она доживала свой век на скромной ставке куратора моды при нью-йоркском музее Метрополитен, убедив начальство и спонсоров, что мода — тоже искусство и может пользоваться зрительским спросом. Раз в сезон Диана устраивала грандиозные по замыслу и размаху выставки, давно ставшие классикой музейного дела. То давала костюмные балы из эпохи Габсбургов или Романовых, то придумывала феерические шоу на темы Золотого века Голливуда, то сочиняла монографические экспозиции, похожие на психологические романы, в честь своих любимых кутюрье Ива Сен-Лорана и Баленсиага. 

Конечно, Диана в душе была поэтом моды, самой настоящей феей, способной преображать все, до чего она дотрагивалась своей волшебной палочкой, а точнее, острием своего золотого пера MontBlanc. Андре Леон стал последним, кто принял на себя неистовый огонь ее вдохновения и фантазий, на кого обрушился листопад из белых листочков, этих вечных Дианиных mementos, исписанных ее летящим, четким почерком с указаниями, приказами, инструкциями. Он их все сохранил. Ничего не выбросил, включая самодельный бейдж, который Диана собственноручно подписала, обозначив его роль рядом с собой и на все грядущие времена: Helper («Помощник»). Андре Леон в каком-то смысле является сегодня единственным прямым наследником Вриланд. Именно ему она передала свое главное богатство — ощущение моды как грандиозного праздника жизни, который надо проживать бесстрашно, со вкусом и размахом, не теряя достоинства, а главное, способности восхищаться чужим талантом. 

В его книге «А.L.T.» есть пронзительное описание, как он проводил со старенькой и уже совсем слепой Дианой все свои уик-энды, читая страницу за страницей ее любимые биографические романы. Думаю, что в роли чтеца он был не менее трогательным, чем в роли мемуариста. Невольно вспоминаются герои «Хижины дяди Тома» и «Унесенных ветром». Но если уж речь зашла о литературных прототипах, то Андре — это не только патриархальная, ворчливая Мамушка, но прежде всего простодушный вольтеровский Кандид, каким он пришел с подачи Дианы на «Фабрику» к Энди Уорхолу, получив ставку секретаря редакции журнала Interview. 

На «Фабрике»

Это была первая работа, за которую ему заплатили какие-то деньги: 50 долларов в неделю. Первая встреча с миром глянца и моды. До этого он был лишь бесплатным «помощником», хранителем музейных реликвий и раритетов. Из мира безопасных и безгласных манекенов Андре Леон переместился в эпицентр богемного Нью-Йорка. Бабушкин внук вдруг оказался участником круглосуточной, бесперебойной арт-оргии, где мода была такой же неотъемлемой частью действия, как диско, наркотики и секс. Удивительно, как при этом ему удалось сохранить простодушную наивность деревенского парня. Даже когда Энди Уорхол предложил Андре Леону сфотографировать его член для знаменитой полароидной коллекции, тот испуганно запричитал что-то про маму и бабушку. Что будет, если они узнают? О, боже! Нет, никогда, мистер Уорхол, это невозможно! Энди тогда не стал настаивать, тем более желающих запечатлеть на его Полароиде разные части собственного тела было хоть отбавляй. Но Андре Леон сегодня на него не в обиде. 

— Энди был добрым человеком. Почему-то только в присутствии посторонних ему надо было время от времени класть свою руку мне на ширинку. Наверное, так он хотел продемонстрировать, что я его собственность. Но мои соплеменники были всегда чьей-то собственностью. В белых людях чувство собственности по отношению к нам, черным, сидит неистребимо. 

— Сейчас бы Уорхола запросто можно было засудить за харассмент.

— Но, мне бы никогда не пришло в голову на него пожаловаться или написать донос. У всех свои слабости. А потом я уверен, если ты сам не захочешь, с тобой никогда не произойдет ничего плохого. 

Даже в самый знаменитый ночной клуб Нью-Йорка Studio 54 Андре Леон, как он говорит, ходил исключительно танцевать. Ни для чего больше! Никаких наркотиков, «опасных связей» или случайных контактов. Только танцы до упада под Донну Саммер или Грейс Джонс. 

Афроамериканская красота 

За фанатичную преданность моде его и ценили. За нее ему полагалось место в первом ряду на самых престижных дефиле и бизнес-класс в перелетах по миру. Все знают: Андре Леон Телли — священное чудовище, sacre monstre, живая легенда, последний из могикан. Ходячая энциклопедия моды, «многоуважаемый шкаф», без которого и модный дом — не дом и кутюр — не кутюр. О своем собственном стиле он говорит так: «Я подхожу к своему образу очень осознанно. Он выражает мое представление о себе самом. Мне кажется, тут объяснять ничего не нужно. В его основе — классическая тюдоровская элегантность. Двубортный костюм, сорочка, галстук. Но я черпаю силу и вдохновение не только в западной традиции, но и в культурах Африки и Северной Америки». 

К этому надо добавить норковые и собольи палантины, гигантские накидки, невероятные кафтаны и пелерины, специально сшитые для него в ведущих домах моды Европы и США, и тогда можно составить полное представление о гардеробе одного из самых модных людей планеты. 

Что самое интересное, в профессиональных кругах Андре Леон никогда не считался ни выдающимся стилистом, как, скажем, Грейс Коддингтон или Карин Ройтфельд, ни признанным критиком моды, как Сьюзи Менкес. Его заметки были остроумными, но довольно поверхностными, его фотосессии, стилизованные для Vogue или Vanity Fair, впечатляли количеством задействованных звезд, но не более того! 

Мне, например, больше всего запомнилась его история на тему «Унесенных ветром», где все главные герои были чернокожими моделями, а обслуживающий персонал — лакеи, садовники, повара — предстали в исполнении именитых белых дизайнеров. Заветная мечта Андре Леона, чтобы хозяева и обслуга когда-нибудь поменялись ролями. Или его излюбленный сюжет, навеянный детскими воспоминаниями о похоронах Джона Кеннеди в 1963 году: вдова в траурной вуали и… в купальнике, идущая за гробом. 

Эту фотосессию с Синди Кроуфорд он потом немного переиначит для русского Numéro c уже другой моделью. Но будет опять гроб, опять процессия, опять высоченные каблуки-стилеты и модный траур от Ульяны Сергеенко. 

Сегодня все эти сессии, придуманные Андре Леоном, выглядят немного фриковато. Он так и остался в плену своих привязанностей 40-летней давности, когда царили его кумиры Халстон и Ив Сен-Лоран, а центральной фигурой большинства коллекций была женщина в образе Дивы. Он обожал нафталиновый реквизит — перья, шлейфы, вуали, каблуки-стилеты, крашеные меха, — и готов бесконечно их перебирать, примеривать на новых моделях, навязывая им стиль былой эпохи. Особенно это было очевидно, когда он лоббировал своих любимых темнокожих рэперов и новомодных звезд инстаграма. Афроамериканская интервенция, захватившая собой мировой глянец, произошла при самом активном содействии Андре Леона. Тут он шел напролом, не считаясь ни с какими условностями. Роскошная Бейонсе в платье от Оскара де Ла Рента на обложке Vogue — это и есть долгожданное воплощение «чаяний народных». Хотя сам Андре Леон к съемке не имел прямого отношения, его заслуга в нынешнем культе темнокожей красоты огромна. 

И Бейонсе, и Рианна, и Хэлли Берри — все они, в свой день ставшие героинями обложек и модных фотосессий, есть самая наглядная иллюстрация той самой мечты, о которой говорил еще Мартин Лютер Кинг (I have a dream). Символично, что спустя пятьдесят лет ее осуществил мальчик с Юга, помнящий сегрегацию, горящие кресты ку-клукс-клана, расовые волнения начала 1960-х годов. 

Andre de Interview

Но есть жанр, в котором Андре Леону Телли нет равных. Это table talk. Застольная беседа. Он практикует ее много лет. И когда завел свою франкофильскую колонку Andre de Interview в своем первом журнале Interview, и когда сочинял бесконечный роман с продолжением Life with Leo в Vogue. И когда стал звездой американского ТВ. В какой-то момент Андре Леон там был не менее популярным персонажем, чем Опра Уинфри. Забавно, что вначале он консультировал ее на предмет стиля, а потом составил реальную конкуренцию по части задушевных бесед с разными знаменитостями. У Андре Леона это хорошо получалось. Он умел слушать. Ему было интересно чужое мнение, а не только собственное. Ему есть дело до других. Это сразу чувствовалось, и не только когда он сам брал интервью, но даже когда его давал. 

Как раз накануне нашей встречи прошла сдача в производство очередного номера Numéro. Вид у Андре Леона был довольно утомленный. Он сидел в кафе на неудобном тесном стуле в какой-то необъятной бархатной хламиде и пил короткими глотками эспрессо. 

Стартовали мы неважно. Завидев моего фотографа, Андре Леон замахал руками и категорически отказался сниматься. 

— Меня никто не предупредил о фотосъемке. Разве вы не видите, что я не в форме!

Мои уговоры не подействовали. Он только больше раздражался и обиженно пыхтел. Когда фотограф ушел восвояси, чуть расслабился. Я сыпал именами, вспоминал его фотосессии и интервью. 

Конечно, меня больше интересовало, зачем ему понадобился русский Numéro. Андре Леон удивленно посмотрел на меня и только пожал плечами. Неужели непонятно? Для большей убедительности пошевелил в воздухе длинными фиолетовыми пальцами. 

— Мне предложили столько денег, что я тут же пошел к Анне (Анна Винтур, главный редактор американского Vogue. — Прим. автора) и сказал: «Анна, мне 64 года. Пора позаботиться о старости». И Анна меня поняла.

Впрочем, тогда в разговоре со мной Андре Леон не столько упирал в финансовый аспект, а все больше говорил о своей давней и страстной любви к России — «стране Ивана Грозного, Петра Первого, Екатерины Великой». Почему-то его очень возбудила история пушкинского героя «Арапа Петра Великого» в моем пересказе. Он сразу представил себя в роли чернокожего царского слуги на фоне петербургских дворцовых ансамблей. Как ему бы подошла чалма с перьями и ливрея скорохода, расшитая золотом! И снова вспомнился бейдж, собственноручно подписанный Дианой Вриланд, — Helper!

Вообще ему понравилось жить в России. Он не переставал радоваться и восхищаться. Какие чудесные храмы в Новгороде, которые он посетил по совету Алены Долецкой. Какой невероятной красоты Петербург, где он побывал вместе с Марком Джейкобсом. И даже Москву он успел полюбить благодаря своей подруге Наоми Кэмпбелл и милому Владу — Владиславу Доронину.

Как всякий романтик, он был обуреваем мечтой о чем-то несбыточно-великом, о «сне золотом», который ему уже некому навевать у себя на родине. Почти вымерло поколение society ladies («дам из общества»). Тогдашняя первая леди США Мишель Обама, которую Андре Леон бесконечно почитал, больше была озабочена своим экоогородом при Белом доме и социальными программами, чем модой. 

Mania Grandiosa теперь могут себе позволить только очень немногие великие Дома моды. Да и то при условии согласованного и утвержденного пиар-плана. Даже церемония «Оскара» становится год от года все банальней. 

— Кто виноват? — спрашиваю я.

— Стилисты! — сокрушенно вздыхает Андре Леон. 

Они сегодня задают тон. У звезд физически нет времени ходить по бутикам или изучать модные сайты. Они надевают то, что им дают. А дают им только то, за что сами модельеры и модные дома готовы платить деньги. К тому же все страшно боятся, что их будут критиковать. Они не хотят видеть свои имена и фото в списках «хуже всех одетых». Отсюда потеря всякой индивидуальности. 

И только десант русских богатеньких, Russian tsarinas (ироничное определение Сюзи Менкес), оккупировавших первые ряды модных показов в Париже и Милане, — последняя надежда Андре Леона на возвращение Большого стиля. Ведь стиль стоит дорого. Художники, визажисты, именитые фотографы — все это требует каких-то неподъемных бюджетов, которые уже никто не может себе позволить. Вот Андре Леон и устремился на их русалочий смех, на молодые звонкие голоса со славянским акцентом. 

Впрочем, его роман с русским Numéro продлился недолго — всего один год. Вскоре случился 2014 год, Украина, Крым… Рекламные бюджеты резко сократились, и оплачивать «черную Мамушку» стало непозволительной роскошью. Официальная версия: Андре Леон испугался гонений на ЛГБТ-активистов в России и решил разорвать контракт в одностороннем порядке. Неофициальная версия: ему и его команде не выплатили обещанный гонорар за три номера. Судиться он не стал, понимая всю бесперспективность затеи. Просто развернулся и ушел, простившись навсегда с идеей возрождения Большого стиля в отдельно взятой стране.

Его до последнего звали выступать в шоу на ТВ. Он написал две книги мемуаров. Время от времени садился на бесполезную диету, после которой снова стремительно набирал лишний вес. Ему было тяжело ходить, дышать, жить. Но он не подал виду, оставаясь для всех Monsenior Couture. 

Впрочем, когда я напоследок спросил Андре Леона, чего ему больше всего не хватает в жизни, он ответил, не раздумывая: «Черничного пирога, который пекла моя бабушка. У нее и яблочный был дивный. Но черничный! Эх, дорого бы я сейчас за него отдал!»