Роман с контрабасом — 2
Когда мне исполнилось шесть, бабушка спросила: «Ты хочешь играть на виолончели?» Я не знал, что такое виолончель, а потому особого интереса к ее предложению не проявил. Почувствовав это, бабушка использовала запрещенный прием: «На виолончели играет сам Ростропович! Как и он, ты сможешь пополнить армию священных монстров!» Ого, подумал я, священные монстры… Бабушка, конечно, не объяснила, кто такие священные монстры, но на то и был расчет – я клюнул, и с того дня начались мои долгие и мучительные отношения с виолончелью, которые, кстати, закончились изменой с контрабасом, но об этом чуть позже…
В детстве я категорически не читал. Наша большая домашняя библиотека меня ни в коем случае не интересовала. Я рассматривал книги исключительно как источники обогащения – собираясь с друзьями в кино, я открывал Пруста не в поисках утраченного времени, но в сторону бабушкиных заначек. В лицее, куда я был подло отдан родителями, литературу преподавала фатально скучная женщина. Как говорил Вуди Аллен: «Тонуть веселее, чем слушать Лидию Ивановну». В связи с этим книгами я не интересовался, однако же много читал... звуки. Был такой удивительный предмет – слушание музыки. Целым классом нас запирали в фонотеке и часами заставляли вкушать классические произведения. Вы даже могли рисовать, главное – не разговаривать. Так, классе в четвертом, услышав «Лесного царя» Шуберта, я нарисовал своего первого священного монстра. Затем были мрачные рыцари симфоний Бетховена и, конечно же, пугающий своими тайнами «Остров мертвых» Рахманинова. Как и большинство мальчишек в средней школе, я был чрезвычайно посредственным музыкантом. Меня не исключали лишь благодаря дипломатическим талантам отца. Памятником моему безделью в школе появлялся очередной новый унитаз, и я получал возможность ничего не делать еще год. В общем, я рос обыкновенным сорванцом и, как другие парни, с годами обзаводился лишь новыми двойками, счастливыми воспоминаниями и кумирами. Среди них, конечно же, были футболисты и, как ни странно, большие солисты. Лет в двенадцать, кажется, я впервые понял, что если и есть люди, которые по-настоящему восхищают меня, то это великие музыканты Гленн Гульд, Йо Йо Ма и Святослав Рихтер. Подобно футболистам «Барселоны», они играли на заоблачной высоте. Перепиливая свою несчастную сонату Ромберга, я понимал, что никогда не смогу играть так, как Пабло Казальс. Наблюдая, как Ростропович расправлялся с концертом Дворжака, я осознавал, что маэстро действительно подобен тому непобедимому священному чудовищу, которого однажды описала бабушка.
Пытаясь подражать кумирам, я вроде как стал усердно заниматься (теперь уж на контрабасе) и даже на «отлично» сдал вступительный экзамен в консерваторию, но на испытании по гармонии понял вдруг, что чудовищем не стану, а музыкантом в яме оперного театра быть ни в коем случае не хочу. Сдав пустой лист, я немного шокировал своего преподавателя по специальности и довел до инфаркта бабушку, но получил возможность поступить на философский и, вероятно (тогда я этого еще не знал), стать писателем. Так закончились мои отношения с музыкой, но не с монстрами, которыми я восхищаюсь по сей день…
Вечером 25 сентября Денис Мацуев выступал в Москве. По завершении концерта он сел в самолет и прилетел в Санкт-Петербург, чтобы в полночь, то есть спустя всего несколько часов после концерта в столице (добавьте сюда дорогу в аэропорт, взлет и посадку), выйти к роялю Концертного зала Мариинского театра. «Ипотека мужика замучила», – подумали офицеры России. «Юбилей (пока еще не запрещенного) Шостаковича», – поправили собравшиеся. Думаю, зрители, которым, как и мне, в тот вечер посчастливилось слушать Мацуева, согласятся, что это было историческое выступление. Сложно подобрать слова (да-да, именно таким, сложно подбирающим слова писателям теперь «Сноб» вручает премии), чтобы описать все то, что вечером 25 сентября 2016 года сделал великий пианист с Первым концертом Шостаковича. Аплодируя Мацуеву, впервые в жизни я думал, что парня больше не следует вызывать на бис, ибо он смертельно устал. Аплодируя Мацуеву, я думал, что пока одноклеточные абырвалги за премию триста рублей закрывают выставки, человек садится к роялю и мощными аккордами выбивает из слова «духовность» все то дерьмо, что прилипло к нему за последние годы. И это славно. И это значит, что армия священных монстров по-прежнему полна. И пускай сам я не сумел присоединиться к этой армии священных чудовищ, я очень рад, что время от времени судьба дарит мне возможность встречаться с ними.Ɔ.