Они такие классные. Интервью со Львом Зулькарнаевым и Денисом Прытковым

До того как вы попали в сериал, что вы знали об аутизме и других особенностях развития?

Лев Зулькарнаев: Я знал только то, что Дастин Хоффман играл человека с аутизмом в «Человеке дождя». Я эту азбуку начинал изучать с нуля.

Денис Прытков: У меня был небольшой опыт общения с ребятами с особенностями в Доме еврейской культуры ЕСОД. Мы с ними делали еврейскую сказку пуримшпиль, которую показывают в праздник Пурим. Но у меня не было понимания, как с ними себя вести, что между нами общего, какая между нами разница.

С чего началось ваше погружение в этот мир?

Л. З.: Я смотрел репортажи, документалки, пытался делать наброски. Настолько ответственно подошел к этому, что мне, наверное, было что предъявить на пробах.

Д. П.: Я записал самопробы, а потом меня пригласили в Москву. И постепенно я начал влюбляться в эту историю. Конечно, когда первый раз читаешь, не всегда понятно, что из этого выйдет.

Есть почему-то представление, что к артисту приносят 10 ролей, он сидит и выбирает, где ему сыграть, а где нет. Все-таки сначала в большинстве случаев артист пробует, а потом уже пытается понять, его это или нет.

Л. З.: Первое впечатление на пробах от Дениса Прыткова было такое: «Что это за 40-летний мужчина?» Но когда он открыл рот и начал пробовать текст, вопросов не осталось ни у кого.

Д. П.: В ответ на шутки в мою сторону насчет того, что вошел 40-летний человек. Понимаете, продюсеры хотят, чтобы в кадре хоть кто-то делал что-то дельное, с умом, с осознанием.

Денис вас сразил?

Л. З.: Нет, вопросов не оставалось в смысле «понятно, что точно нет». Но потом продюсеры решили утвердить медийного артиста и взяли Дениса. Все-таки «Капельник» с ним в главной роли — лучший сериал 2022 года.

То есть, когда Денис вошел, вы его узнали?

Л. З.: Вы буквально процитировали Татьяну из «Онегина»: «Ты чуть вошел, я вмиг узнала».

Денис, а вы почувствовали разницу между поколениями?

Д. П.: Если без шуток, мне было тяжело представить, как я буду вместе сниматься с ребятами, которые, как мне показалось, говорят вообще на другом языке. Пробы были классные, но я переживал, подходим ли мы друг другу. Но оказалось, что это мое предвзятое ощущение себя. Мы с Левой провели практически весь съемочный период вместе. И у меня не было ощущения, что у нас есть возрастная разница. Видимо, мое внутреннее время намного медленнее идет, чем морщины появляются на моем лице.

Вот моему мастеру Вениамину Михайловичу Фильштинскому 87 лет. А он, мне кажется, энергичнее, чем все его студенты. Это видно по тому, как он говорит, как он двигается, как он относится к этой профессии. Фанатизм в профессии спасает души — вот так закончу пафосно.

Л. З.: Пока говорил Денис, мне пришло уведомление, что сегодня отмечается День трудяги. Это про тебя, Денис. А я всегда верил, что в этой профессии самая большая ловушка, которую может себе устроить артист, — это излишнее старание. Я не очень это люблю.

Когда Марлон Брандо учился у Стеллы Адлер в Америке, на первом курсе она дала студентам задание показать этюд «Курица в момент апокалипсиса». Все студенты разбежались по углам и судорожно начали придумывать, как она бегает, какая у нее пластика. И лишь один студент остался сидеть на стуле — это был Марлон. К нему подошла Стелла Адлер и спросила, почему он не готовится. На что Марлон сказал: «Вы знаете, я подумал, что курица же не знает, что такое апокалипсис. Она не будет суетиться».

Вы чувствуете с Марлоном родство?

Л. З.: Нет, я не чувствую родства, это к Малахову. Но некоторые его мысли мне близки. Это я все к чему. Когда я встретил Дениса Прыткова… Вы же спрашивали про первое впечатление?

Я спрашивала про разницу между поколениями.

Л. З.: Когда я встретил Дениса Прыткова, я понял, что эта разница условна. Потому что мы оба с ним вечные странники в пустыне и мы, как воду с этой лютой жаждой, ищем правду, истину профессии. Я, кстати, вчера вечером наконец-то доформулировал свой актерский метод. Все системы — Станиславского, Майзнера, Демидова, Товстоногова — сошлись в одну формулу. Но все еще может измениться.

Д. П.: В момент встречи я впервые понял, что мне все-таки 30, а не 20, как в душе. Пробы были классные, просто переживал больше, подхожу ли я к этой компании. Как будто между нами поколение, ну, кроме Левы. Лева все-таки в душе сорокалетний евнух.

Лев, я знаю, что вы ездили в фонд «Антон тут рядом» и знакомились с ребятами. Это помогло в создании образа Лени?

Л. З.: Я провел там пять дней как волонтер. А до этого общался с кураторами из разных городов. Мне было важно лично познакомиться с ребятами с аутизмом. И я убедился в том, что расстройство аутистического спектра — это нескончаемый калейдоскоп. Все ребята не похожи друг на друга. Это всегда очень индивидуальный набор проявлений.

Они все знали, что я делаю, не было момента крысятничества, что называется. Им говорили: Лев будет играть человека с аутизмом и хочет познакомиться. Я даже нашел одного человека и снимал с его разрешения на видео. Он, как мне показалось, максимально подходит под сценарный исходник роли.

Но я собирал мозаику и многое брал не от людей с РАС. Например, у меня есть характерная особенность — бесшумный смех. Так смеялась моя бывшая девушка.

Денис, а у вас какой был процесс разбора роли?

Д. П.: Моя задача была намного легче, чем у Левы. Его герой имеет особенности, которые нужно верно считать и воплотить. Мне просто надо было к этому приспособиться. Когда Артем начинает понимать Леню? Как он внутренне вырастает?

«Человек дождя», на самом деле, очень связан с нашей историей. Мне кажется, это самое точное общение двух героев, которое очень похоже на наше. Мне было интересно, сколько эмоций герой Тома Круза испытывает. Где граница того, через что он не может переступить эмоционально? Где он начинает ломаться и понимать своего героя, друга с особенностями? Об этом у меня было очень много вопросов.

Мне кажется, что человек, не привыкший общаться с такими ребятами, отделяет себя от них стеклянными стенами. Только к концу нашей истории Артем осознает, что желание Лени и Артема дружить очень схожи. Но если Леня сразу может об этом сказать, то Артему приходится менять внутреннее отношение, на которое повлияло в том числе и общество, где он живет.

Кстати, об обществе — как вы думаете, что нужно сделать для того, чтобы инклюзия шла быстрее?

Л. З.: Снять такой сериал, как минимум. Я слышал, что будут запускаться и другие проекты про РАС. И это здорово. В одной из сцен герой Прыткова говорит: «Неизвестно, кто еще нормальный». Это вообще главный вопрос сериала. И этот вопрос я себе задал, когда был в центре «Антон тут рядом».

Когда ты сталкиваешься с этими людьми, ты понимаешь, какие они естественные и природные. Без второго дна. Без какой-либо корысти. Очень прямые и открытые. Большое счастье контактировать с такими людьми. И повод волей-неволей задуматься, правильно ли ты сам живешь.

У меня есть гипотеза, что главными зрителями этого сериала будут семьи, где живут такие парни, как Леня. Отсюда вопрос: как вы думаете, важнее как можно более правдоподобно показать людей с аутизмом или рассказать историю?

Л. З.: А я уже собрал отзывы на фестивале «Пилот» от людей в теме. Все говорили, что это очень точно. Я абсолютно ответственно говорю, без лишней скромности.

Конечно, изначальная цель — это воплощение художественного замысла. Моралистами тут не хочется выступать ни в коем случае. И жанр сериала изначально-то задумывался как драмеди. Но тем не менее, конечно, хотелось бы, чтобы это хоть для кого-то стало поводом для переосмысления. Все непросто у нас в стране с отношением к особым людям. Когда мы гуляли с подопечными фонда «Антон тут рядом», я видел, как прохожие реагировали на странные проявления. Не слишком дружелюбно. А еще люди не очень любопытны, как правило. Если ты можешь спровоцировать человека на любопытство как на действие, как на процесс, это круто. 

Д. П.: Если сериал поможет раскрыть тему аутизма и изменить чьи-то представления, это будет замечательно. Но если этого не получится в каких-то случаях, это тоже нормально. Мы постарались сделать так, чтобы зритель насладился этой историей, где-то посмеялся, где-то подумал, где-то погрустил.

Самое неверное — это сделать что-то ради чего-то. Есть художественная история, и есть параллельные этому всему особенности у Лени. Нельзя что-то поставить на первое место.

Характер ваших отношений в кадре повлиял на то, как вы общались вне съемок?

Л. З.: Ну конечно! Мы сразу сдружились, я после первой же, по-моему, смены поехал к нему играть в FIFA. У нас сложились отношения старшего и младшего брата. Такая иерархия. Понятно, что в этих отношениях есть и симпатия, и раздражение местами. Они становились фундаментом для того, что мы потом делали в кадре. Вторым планом этих героев было то, что мы с Дэном проживали по отношению друг другу за кадром.

Я знаю, что вы, Лев, пишете стихи, а вы, Денис, прекрасно рисуете.

Л. З.: Денис тоже пишет стихи.

Д. П.: Спасибо, Лева. Вот это вот мне сейчас приятно. Мы в вагончике с Левой друг другу в обед читали свои стихи. И с уважением вслушивались в слова.

Л. З.: Причем это был не батл, как это сейчас молодежь называет. А искренний дружеский обмен, как у Пушкина и Кюхельбекера.

Д. П.: Просто вы об этом не знаете, потому что мне не нравится графоманство, когда люди это напоказ выставляют везде. Для меня стихи — это что-то интимное, очень ранимое, поэтому я пишу в стол, чтобы их никогда никто не увидел.

Л. З.: А мы еще писали сатирические эпиграммы друг на друга, всей нашей четверкой.

Д. П.: Но их, к сожалению, мы не сможем нигде опубликовать. Их нельзя выносить на большую аудиторию.

Л. З.: На высший суд.

Я хотела спросить, какой совместный проект у вас мог бы быть?

Д. П.: У нас была идея антологии — «Как не стать актером». Мы рано или поздно ее воплотим в реальность. Это наше наблюдение о том, как нельзя себя вести на площадке.

Л. З.: Что-то вроде «Вредных советов» Григория Остера. «Попробуйте не убивать свой организм стрессом и импровизацией. Вспомните главные штампы, на которых основано существование в профессии, и воплотите их».

Д. П.: «Если хотите запороть сцену, просто постарайтесь не открывать ее до начала смены». «Если чего-то не знаете, просто лейте воду».

Денис, вы бы нарисовали достойные иллюстрации?

Д. П.: Конечно. Я бы всецело был вовлечен в эту историю в смысловом и текстовом формате, но также я бы что-нибудь нарисовал. Мне кажется, мы бы на этом заработали миллионы.

Вы оба учились у очень известных мастеров — Вениамина Фильштинского и Олега Кудряшова. Чем похожи их школы?

Л. З.: Метод Кудряшова основан на действенном анализе Марии Осиповны Кнебель с некоторыми другими дополнениями. Я думаю, что Вениамин Михайлович делает то же самое.

Д. П.: Я лично с мастером Левы не знаком, но подход очень похож. Мне кажется, что Кудряшов тоже борется за правду на сцене. Это, как оказалось, не самая популярная вещь в театральных вузах. Не все борются за правду. Многие любят просто развивать артистизм в учениках. Мой мастер за этюдный метод — это кладезь для актера. Когда мы делаем разбор сцены, первым делом у Вениамина Михайловича возникает вопрос: «Что происходит?» И когда ты его задаешь, начинаешь потихонечку разбирать сцены.

Мы с Левой общались не про мастерские, а в целом про подход к ролям на площадке. Мне кажется, у нас очень много чего общего.

Л. З.: У нас то же самое. Все сводится к очень простой формуле. Есть разбор. Действие, предлагаемые обстоятельства и задачи. Что такое действие? Это психофизический волевой процесс, направленный на реализацию цели в конфликте с предлагаемыми обстоятельствами, выраженный в пространстве и времени. И когда ты для себя определяешь этот путь героя, остается его воплотить — в святой спонтанности, неожиданности, удивлении для себя. Ты позволяешь себе не знать, как ты проявишь то, что заложил на подкорку. Это включение в партнера, открытость к его реакциям.

Высший пилотаж — еще и наблюдать за этим со стороны взглядом отца. То есть я, как Лев, смотрю за Львом, который в кадре или на сцене, как за ребенком в песочнице. Я ему разрешаю все. Он может пустить себя на что угодно. Позволить себе любой импульсный поток. Единственное, зачем я должен стоять над песочницей, — чтобы иногда, когда он выбивается, наклониться и сказать: «Не забывай про задачу». Вот и все.

Опять же, в обоих случаях курсы, где вы учились, стали независимыми театрами — Fulcro у Дениса и «а39» у Льва. В чем особенность таких проектов?

Д. П.: Независимый театр требует фанатизма, оттуда очень быстро уходят ленивые люди. В государственном театре ты можешь достаточно долго существовать и без ролей, на «скамейке запасных». В независимом — в большинстве случаев все участвуют во всех спектаклях. Это общее дело, куда все стараются вложить свой труд, знания, силы. Мне кажется, вот эти столпы держат такие театры и продвигают дальше. А еще независимый театр более смелый. Здесь люди могут себе позволить какие-то вещи, которые не могут сказать в другом.

Л. З.: Самое главное в этом деле — не стать слишком популярным. Потому что к любому известному продукту появляется другое внимание и другие вопросы.

Fulcro, к сожалению, уже нет в Питере, а вот «а39» недавно открыл второй сезон премьерой — спектаклем Олега Глушкова «Ледяная синева». Лев, о чем он?

Л. З.: Это мюзикл по блатным песням. Трип а-ля «Апокалипсис сегодня» полицейского Козлодоева, который расследует преступления и что-то узнает о себе в процессе. А мы воплощаем всякие метафизические сущности, которых он встречает.

Беседовала Полина Сурнина