Режиссер Алексей Федорченко: На меня вышел Абрамович и спросил, ищу ли я деньги

Алексей, вы в этом году на фестивале «Окно в Европу» председательствуете в жюри документального кино, а до этого здесь же были в жюри игрового кино. В сегодняшней обстановке какое кино, на ваш взгляд, может лучше рассказать о нашей жизни?

Разное, надо снимать разное кино, потому что невозможно объективно рассказать эту историю, нужно максимальное количество субъективных историй. Чем больше будет субъективных оригинальных историй, тем полнее будет описание истории. 

Есть ли у вас желание снять документальное кино про сегодняшний день?

Я считаю, что сделать талантливое кино о сегодняшних событиях невозможно, единицы обладают этим талантом, талантом режиссера-репортера в хорошем смысле слова. Я не умею такого делать, я бы подождал. История должна отстояться. 

Задача фестиваля — поиск новых имен в кинематографе. Сразу ли можно определить режиссерский талант, когда вы смотрите первый документальный или игровой проект молодого режиссера, или талант может проявиться с годами? Есть немало известных режиссеров, которые сняли десятки плохих фильмов, а потом стали снимать хорошее кино. 

Редко когда «выстреливает» дебют, и гораздо чаще «срабатывают» следующие фильмы, например, у Сергея Параджанова «Тени забытых предков» — пятая картина, если не ошибаюсь. Или Такеши Китано, который снимал легкие «фильмики» до «Фейерверка», «Сонатина», «Кикуджиро», «Затойчи», когда он раскрылся как настоящий режиссер. Это тоже пятый-шестой-седьмой его фильм. Так что дебют — никакой не показатель. Главное — снять второй фильм! У многих есть боязнь второго фильма, и те, кто сделал хороший дебют, и те, кто плохой, все боятся делать второй. Некоторые снимают отличный фильм и из боязни провалиться не снимают больше ничего. 

Я, когда работал над «Первыми на Луне», уже искал сценарий второго фильма. Я переживал, что испугаюсь, и поэтому решил зажмуриться и делать второй фильм сразу. 

Вы упомянули, что для вас не важна реакция зрителей, что вы снимаете кино для себя. Сложный подход для творца, который все же зависит от мнения аудитории. Что для вас важнее: съемочный процесс или результат, готовый фильм?

Я получаю большое удовольствие от съемок. То есть если фильм не посмотрит никто, меня это не расстроит — я уже получил от съемок достаточное удовольствие. Конечно, прекрасно, когда у тебя премьера в Торонто на 3000 мест, и очередь к кассам, и все билеты проданы, это прекрасно, и ты надуваешься от гордости, это приятно. 

Я хорошо отношусь к прокату и к прокатному кино. Я только понимаю, что это другой вид творчества. Это другие люди и, может быть, я не сниму такое кино, которое получит сумасшедшие сотни миллионов. Но и режиссеры блокбастеров не снимут то, что сниму я. 

С другой стороны, ваша картина «Последняя «Милая Болгария», премьера которой состоялась на ММКФ несколько лет назад, вполне обладала зрительским потенциалом…

Дело в том, что практически все мои фильмы — зрительские. Их с удовольствием смотрит любая аудитория — и молодежь, и старшее поколение. В чем несостыковка — я так за эти 20 лет и не понял. Почему прокатчики боятся заниматься таким кино, как мое, я не знаю, но я решил не обращать на это внимания и не расстраиваться больше никогда. 

Вы коснулись довольно серьезной проблемы, когда сказали, что прокатчики часто считают зрителей не очень интеллектуальными людьми и ориентируются на примитивные картины, которые соберут деньги, а сложное кино им не нужно. Какое решение могло бы привести к созданию интеллектуального и тонкого продукта для зрителя?

Бывают разные ситуации. На меня вышел Роман Абрамович и спросил: «Вы ищете деньги? Я читал ваш сценарий. Вы понимаете, что он у вас не окупится?» Я ответил: «Лишь бы вы понимали, я-то все понимаю». Он нашел меня и дал деньги, зная, что картина не окупится. 

Так мы сняли картину «Большие змеи Улли-Кале». Есть меценаты, а есть бизнесмены, которые на этом зарабатывают, и они опасаются авторского кино. 

Когда мы на фестивале «Маяк» обсуждали авторское кино и его прокат, вы говорили о том, что было бы разумно сделать сеть кинотеатров, которые занимались бы исключительно показом авторского кино. 

Это выход, и во всем мире так и делают. Есть такие сети в Америке, во Франции, синематеки этим занимаются. А у нас синематека есть только в Перми. У нас только Паша Печенкин в Перми занимается синематекой. Отсюда такая ситуация с авторским кино.

Что у вас в разработке сегодня? 

Я только что закончил документальный альманах «Под ногами», премьера которого планируется в Санкт-Петербурге на фестивале «Послание к человеку». Опять же питерская тема: работаю над большим документальным сериалом про художника блокады и написал сценарий полного игрового метра на эту же тему. Заканчиваем «Илиаду» по мотивам Гомера. Еще у меня написана пьеса по «Книге царя Давида», и сейчас эту пьесу я переделываю на сценарий. 

А пьеса идет в театре?

Не идет, но я планирую и пьесой заняться. Я два года как познакомился с маленьким театром в Екатеринбурге «Центр современной драматургии» и поставил там две свои пьесы, это очень хороший театр. Я продолжаю работать в этом направлении, мне нравится театром заниматься. 

Что еще? Планирую снять продолжение «Кино эпохи перемен», я хочу сделать приквел и сиквел — рассказать в жанре комедии, что было с кино до и что стало после 1990-х. У меня параллельно идет работа над 5–7 проектами. 

Разговор о состоянии киноиндустрии в жанре комедии: какие бы основные тезисы вы выделили для этого? 

Этого я не скажу, это тайна и ноу-хау. 

Ноу-хау — в смысле съемки, сценария?

В смысле идеи. 

Вы сегодня рассказывали мне про «Рисовый хлеб» — проект, который вы сделали совместно с Мариной Разбежкиной. И упомянули, что это будет «дзен-сериал». Что это такое? И насколько тяжело двум состоявшимся режиссерам-документалистам работать вместе?

Марина — мой хороший друг, и этот материал сняла она, а я придумал, что с ним делать дальше, то есть мы вместе не работали. Мы каждый работали над своим участком. Она снимала, а я монтировал. 

Дзен-сериал — это сериал из 13 трехчасовых серий, снятых одним кадром. 

С ума сойти. Как это возможно?

Кажется, что невозможно, но исходников было 80 часов, и я не мог оторваться. Я сидел и прямо в дзен погружался, пока смотрел. И я надеюсь, что кто-то еще это сделает. Для тех, кто этого не сделает, я собрал дзен-трейлер дзен-сериала на полтора часа. 

Звучит как насмешка! А про что это?

Это сериал о китайской жизни. 

Я бы хотела расспросить вас про библиотеку репрессированных россиян, которую вы много лет собираете по всему свету. Откуда появилась эта идея? Как я понимаю, это дело вашей жизни, которое вы считаете важнее режиссуры. 

Да, конечно, важнее. Я — книжный человек, я рос в библиотеках. У деда была шикарная библиотека, и у родителей, и у меня была большая библиотека. Но в какой-то момент я понял, что моим детям она не нужна. Они для сегодняшнего дня очень много читают, но они обходятся электронными книгами, и книга как вещь, артефакт их не интересует. Она потеряла свою ценность. Сейчас во всех кафе и ресторанах книги — это антураж, реквизит. И там лежат книги, за которые мы 30 лет назад готовы были драться. И я стал думать, что нужно сделать, как с этим бороться, и понял, что книга должна быть артефактом сама по себе…

Как документ эпохи. 

Она должна быть в одном экземпляре. Восемь лет назад мне попалась книга одного из лидеров Еврейского антифашистского комитета. Дело ЕАК — это последние расстрелы Сталина. Книга была с автографом автора. Когда я взял ее в руки, я вдруг почувствовал ужас потери, ужас пропавшего российского генофонда. Я стал изучать деятельность еврейского антифашистского комитета и последнее дело, расстрел его 12 лидеров. Но поскольку пострадало в общей сложности несколько сотен человек, я вдруг стал среди них находить и других авторов. В моем исследовании каждый день возникали новые дела: дело геологов, дело биологов, дело востоковедов, дело археологов, дело врачей, дело полярников, дело академиков. То есть было видно, что уничтожался цвет нации. Сказки о великом Сталине стали сыпаться прямо на глазах. И я понял, что это нужное, необходимое дело, миссия, стал собирать эту коллекцию по всему свету. 

Я нахожу аукционы: и американские, и английские, и австралийские, — и покупаю там книги. Мне удалось успеть поймать ликвидацию российских эмигрантских библиотек. Потомки, которые не говорили по-русски, продавали книги по цене макулатуры. Это были библиотеки Манилы, Сингапура, Гонконга, Сиднея, Сан-Пауло. Я купил там уникальные книги. Прага, Берлин, Париж — понятно, это традиционные места для российских белоэмигрантов, но есть и дальние страны, где были центры эмиграции. И я возвращаю в Россию эти удивительные и страшные артефакты. Хайхэ, Харбин, Тяньцзинь — там я тоже скупал книги. И я этим живу. Мне это очень нравится. Это важное дело. 

Насколько я знаю, на основе тех книг, которые вы собираете, вы пишете сказки о репрессированных. Есть уже более 100 сказок, и вы планируете выпустить сборник. То есть это опять литературный труд, это не переходит в кино, сценарии?

По каждой сказке можно написать сценарий, можно сделать альманах, можно сделать театральную постановку. Главное, чтобы мы вспомнили эти фамилии и запомнили их. 

Как думаете, не будет ли каких-то проблем или цензурных ограничений при выпуске? 

Я не знаю, я об этом не думаю, какой смысл? Бояться чего? Могут быть цензурные ограничения в любой момент. А могут не быть. 

Как возникла идея сказочного альманаха о сталинских репрессиях? Почему вы решили работать именно в жанре сказок? 

Видимо, потому что сложно принять реальность. Она настолько страшна, что мозг пытается спрятаться в фантазию. 

Планируете ли вы создать какое-то исследование на основе книг вашей библиотеки? Это же уникальный материал. 

Я хочу сделать каталог, потому что сам по себе это уже огромный и очень значимый документ. Будет понятен уровень трагедии. А там посмотрим. Сам процесс важнее. 

В «Последней «Милой Болгарии», снятой по мотивам повести Михаила Зощенко с элементами биографии Сергея Эйзенштейна, идет разговор про суть творчества. Как вы для себя отвечаете на этот вопрос, в чем она? Как будто бы для вас — в самом процессе?

Конечно, в процессе. Мой процесс должен быть подтвержден материальными вещами — кино, книга, спектакль. Дело в том, что, когда я работаю над какой-то темой, я становлюсь специалистом в этой теме. Мне скучно заниматься одной профессией. Я могу стать специалистом по авангарду, по финно-угорским народам, по третьему рейху, по Кавказу. Столько, сколько мы документов нарыли, готовясь к нашим фильмам, — думаю, что не каждый ученый столько найдет. Даже те фильмы, которые не вышли еще, но по которым были написаны сценарии, действуют на мою жизнь каким-то фантастическим образом. 

У меня один из героев фильма был паразитологом, и я тогда очень увлекался паразитологией, один год я был паразитологом, мне это было ужасно интересно, потому что это такой фантастический мир удивительный. И я подкидывал книжки дочери. И она кривилась, конечно, — девочке про паразитов не очень интересно, но много читала, очень много. И вот она поступила на биологию и как-то говорит: «Тут вот институт паразитологии открылся, куча оборудования, академики лучшие в стране, может, мне паразитологом стать?» А я отвечаю: «Решай сама», — а сам очень довольный. Совершенно неожиданно все это выстрелило. 

Кто ваши любимые режиссеры?

Такеши Китано, я его очень люблю, это единственный режиссер, под влиянием которого я был, когда начинал работать, когда даже учился во ВГИКе. И когда я поехал на кинофестиваль в Венецию и оказался в конкурсе с Такеши Китано, я очень хотел с ним познакомиться. Сначала записался, мне говорят: «Десять минут вам хватит?» А я так не привык, у нас фестиваль всегда про общение, а что узнаешь за десять минут? И когда я получал приз, я вышел в туалет и случайно ударил Такеши Китано в лоб дверью. Это было так неожиданно и смешно, что я стал хохотать от нервов. Он ничего не понимает и смотрит на меня как на дурака. А я даже не извинился, по-моему, у меня перехватило дыхание. И так прошло наше знакомство. 

А что вы любите в документальном кино?

Дело в том, что документального кино я насмотрелся. Я пришел с оборонного завода экономистом в объединение хроникально-документальных фильмов «Надежда». Тогда это было лучшее объединение в стране, все фестивали были наши. Это было с 1989 по 1993 год. В то время была питерская школа и уральская. И появился фестиваль «Россия», тогда лучший фестиваль документального кино. И все «сливки», конечно, я смотрел. И меня это увлекло так, что я остался в кино. 

У вас много международных призов, есть мировое признание, и вы могли бы работать за рубежом. Нет ли у вас желания уехать и снимать за границей?

«Новый Берлин» я снял в Колумбии два года назад. Просто полетели в Колумбию и полфильма сняли там. Никаких проблем сейчас нет снимать там, где хочешь. Если будет некомфортно жить в Екатеринбурге, я, конечно, могу уехать куда угодно. Это не проблема. Но мне комфортно. Екатеринбург для меня комфортный город, он мне по размеру. Москва — я там просто теряюсь, я не люблю Москву, потому что она очень большая, я не знаю, как в ней люди живут. А Екатеринбург, центр, я же не бываю нигде, кроме центра, там я создал себе очень уютный свой мирок, и создавать его снова в Нью-Йорке мне не хотелось бы. 

Какой совет вы бы дали режиссерам, которые хотят развиваться параллельно в игровом и документальном кино, как вы?

Вот у тебя нет денег, а есть история. Ты ее можешь снять другими средствами, не за большие деньги, а без денег, на телефон. Почему этого не сделать? Надо это сделать и все. Я хотел снять кино в Польше, во Вроцлаве. Я взял билет, поехал и снял кино. Не было финансирования, я просто поехал и снял. Или мы снимали кавказский фильм. Я в Грозном в мечети, в сердце Чечни снял кино. Это должно было войти в «Змея», но не вошло. Я отложил, понял, что это отдельный фильм, снял просто отдельное кино. То есть хочешь снимать — снимай. Не хочешь снимать — ищи причину. 

Вы сказали сегодня, что деньги на кино найдутся, если кино хорошее. Это у вас такое мистическое мышление или опыт?

Это опыт, конечно. Если проект стоящий, деньги находятся.

Беседовала Юлия Шампорова