Трезвые разговоры в баре. Манойло и Горчилин
Горчилин: Итак, допрос Горчилина Александра.
Манойло: Как прошла репетиция «Сказок сна»?
Горчилин: Собрались интеллигентнейшие, прекрасные, талантливые люди из разных сфер, все друг с другом практически не взаимодействующие, но знающие друг друга по тусовке. Решили сделать — сейчас процитирую замечательную фразу из рекламы спектакля, которая меня очень смешит, — магическую техно-сказку. На протяжении месяца или двух команда видеохудожников, актеры, музыканты, композитор, диджей техно, хореографическая труппа — репетировали кто в Петербурге, кто в Москве. Художники рисовали у себя дома. И вот мы соединились ради «Сказок сна»! Сейчас нам надо просто грамотно все это поженить. А это самая сложная задачка.
Манойло: А снилось что сегодня?
Горчилин: Вот это мастерское интервью! Сегодня снилась жесть какая-то. Cегодня я заснул на диване. А диван у меня не очень удобный для того, чтобы на нем спать. Когда затекает все, начинает какая-то херь сниться. А мне в последнее время снится, что я какой-то преступник и меня кто-то ловит. Я вчера еще посмотрел перед сном первую серию «Переходного возраста» (британский мини-сериал производства Netflix, вышедший в 2025 году. — Прим. ред.). Может, на этой почве? При этом я понимал, что мне все это снится, но все равно переживал. Сделал что-то незаконное, какие-то машины угонял, убегал, прятался. Но меня все равно прижимали и прижимали представители правопорядка, как в фильме «Схватка».
Манойло: И часто вам такое снится?
Горчилин: Нет, снится разное. Однажды вот меня на распятие вели. Причем это было в современном мире, не во времена как бы ветхозаветных и новозаветных свершений. Стерильное белое помещение. Я в какой-то стеклянной клетке. Два моих однокурсника в соседних камерах.
Манойло: Дисмас и Гестас…
Горчилин: Нет! Никакого религиозного подтекста не было! Просто попадаешь сразу в середину сюжета, где ты в камере стеклянной, там твой друг и там твой друг, и вы знаете, что вас приговорили к смертной казни.
Манойло: Так, может, вы «Аутсорс» перед сном смотрели? (Российский драматический сериал, вышедший в 2025 г. на платформе Okko. — Прим. ред.)
Горчилин: Не-не-не, это вообще старый сон. Просто он запомнился, потому что было жесткое ощущение неизбежности смерти. Смерти не по твоей воле, не по случайным обстоятельствам, не по болезни. Просто официальное убийство. И ты готовишься к распятию. При этом приводят твоих родителей, они плачут, случается истерика. Такая вот утопия.
Манойло: А не было ощущения, что вам это приснилось, чтобы вы написали пьесу и поставили?
Горчилин: Нет. Потому что во сне у меня было ощущение, будто я смотрю чужие спектакли, и я не мог себе позволить думать о том, чтобы их поставить. Только после десятого, наверное, такого сна, я осознал, что это мои сны, а не чужие спектакли.
Манойло: Я тоже посмотрела «Переходный возраст», как вам актерская игра?
Горчилин: Офигенные актеры. Чувак, который отца играет, — крутой, на отчима моего похож. Мальчик топовый. Я пока про него ничего не понял, просто вижу, что он хорошо играет…
Манойло: Я была в восторге от актерской игры, и наверное, я впервые видела, чтобы ребенок так потрясающе справлялся с ролью.
Горчилин: Дети на грани всегда существуют, а этот еще в обостренных обстоятельствах таких, где надо играть страх, тревогу, а это всегда такие состояния...
Манойло: Еще и с одного дубля...
Горчилин: Но кстати, это непрерывное существование должно помогать актеру. Почему я не люблю кино? Потому что тебя постоянно из контекста вырывают. Переснимаете какой-то эпизод, и в эту секунду ты должен что-то там ляпнуть. Такое позерство немножко, не актерская игра, а как будто моделинг. Плюс в кино все объекты же реальны. Это не театр с зонами условности, где ты со шваброй прыгаешь и думаешь, что это что-то другое. Здесь ты сел в машину и поехал, приехал в участок… тут сам бог велел хорошо играть.
Манойло: А вы помните период «Ералаша»? Это был первый опыт съемок?
Горчилин: С кино, наверное, да. Но это случайно получилось, я друга ездил провожать на кастинг, потом мы должны были ехать по своим детским делам, и я сидел в коридоре в очереди. Какая-то женщина ходила и раздавала тексты, мне машинально тоже дала. Мы зашли, и нас обоих утвердили.
Манойло: Получается, в вашем тексте была только одна фраза…
Горчилин: (недоумевает)
Манойло: Вот это я сходил...
Горчилин: Нет. Вы смеетесь, что ли? Ребят, все меня путают с этим мальчиком. Это не я. «Сходил за хлебушком» — это не я. Я тогда еще не родился, когда эта серия снималась. Просто там персонаж ребенка похож на меня, какой я сейчас. Но я ребенком вообще был другой. Это ко мне никакого отношения не имеет.
Манойло: (бессовестно смеется)
Горчилин: Несколько лет назад люди стали писать комментарии: «Сходил за хлебушком, сходил за хлебушком». Я думаю, что это значит? Намеки какие-то? Жаргон? Мем? Думаю: в чем прикол? Начинаю перебирать. Может, я что-то с хлебом делал. А потом увидел эту картинку с подписью «Вот это я сходил за хлебушком», и меня отмечают на ней. А это не я! Но в «Ералаше» я снимался, да.
Но я вычеркнул эту тягомотину из своей памяти. Не было же таких талантливых вещей, как вот этот сериал, который мы сейчас обсуждаем. Из-за невозможности говорить «нет» снимаешься в каких-то ситкомах, телемувиках в картонных декорациях. Крутое актерское впечатление было в детстве, связанное не со съемкой, а с дубляжом. Первый мой дубляж — главный герой фильма «Сволочи». Был такой фильм, где подростков-беспризорников отправляли на войну, типа как штрафбатников. Главного героя играл реально мальчик из детдома, он очень плохо разговаривал, или у него был дефект речи, я уже не помню. Но вот я тогда его переозвучивал. Это было жестко и интересно.
Манойло: Кстати, жестко и интересно было в «Гоголь-центре». Вы по нему скучаете?
Горчилин: Нет. Но жалко, что это все при таких обстоятельствах закончилось. А еще удивительно, как жизнь складывается, будто по сценарию какому-то: пожары, конфликты происходят, ни секунды не дают жить спокойно. Вот сейчас опять какой-то новый вирус в Москве обнаружили, кровью начали кашлять люди. Кстати, вот на «Снобе» это прочитал. Сначала температура до 39 поднимается, потом кашель с кровью. Не знаю, умирают — не умирают, еще не написали. Вот такая херобора! Чувствую, скоро опять сядем по домам. А в случае с «Гоголь-центром» его закрытие послужило толчком для чего-то нового.
Манойло: Например, для чего?
Горчилин: Раньше было место, в которое надо было просто приходить и выполнять хорошо свою работу, все остальное как бы вертелось помимо моей воли. Теперь же надо быть самодостаточным — не под прикрытием какого-то бренда хорошего. Произошла сепарация.
Манойло: Какой ваш любимый проект в «Гоголь-центре»?
Горчилин: Мне все нравилось играть. Ну, когда ты играешь что-то много лет, это надоедает, конечно, но это нормально. Как у зрителя, у меня были любимые спектакли. «Барокко», который Кирилл Семенович, сидя под домашним арестом, ставил. В «Кафке» его же какой-то невероятный уровень катарсиса. Спектакли Владислава Наставшева, «Страх съедает душу» Фассбиндера. Вот эти все меня трогали очень сильно.
Манойло: А можем поговорить о «Кому на Руси жить хорошо»? Вы же и в экспедицию поехали и документалку об этом сняли.
Горчилин: Да, давайте, с удовольствием. Это была коллаборация двух театров: нашего и Волковского в Ярославле. Мы должны были проехаться по местам, условно, некрасовским, где мужики эти ходили-бродили, провести исследование, чтобы сделать переложение поэмы на современность. Кирилл Семенович сказал мне параллельно снимать документальное кино. И вот у нас было на это 10 дней и 0 рублей бюджета. Была оператор Ксюша Середа со своим фотоаппаратом Canon Mark III. Единственное, что мы купили, — диктофон, даже не петличку. Получилась такая самоделка, спонтанная документалистика. Мы сами реально не знали, где окажемся в следующую секунду, кого мы встретим и как вообще с людьми в коммуникацию вступать. Что не выкупил Антон Долин* в свое время, когда написал, что это только дополнительный материал к спектаклю: мы не журналисты, мы московские 20-летние хипстеры. Я не мог в своем положении, в своем интеллектуальном и возрастном положении, претендовать на то, чтобы сделать документальное кино о России. Это не мэтчится с моим героем лирическим по жизни. Мы молодые хипстеры из модного театра, которых вывезли в экспедицию посмотреть Русь. Получилось кино о России через наше отражение. Оно даже больше было про нас, чем про бабушек, дедушек, автобусные остановки и избушки с перекошенными заборами. Это можно сравнить с «И твою маму тоже» Альфонсо Куарона, где едут два подростка в машине, говорят «я подрочил», «я грибов поел». А мы наблюдаем жизнь мексиканских поселений каких-то, пока они едут к морю.
Манойло: А вы пили водку во время этой экспедиции?
Горчилин: Как ни странно, алкоголь начался много позже. И то не у всех.
У нас на это времени не было, мы реально много работали.
Манойло: Было что-то, что вас потрясло тогда?
Горчилин: У нас была отдельная газель с водителем, маршруточка старая. И мы ехали где-то в поле между деревнями. Уже как-то отчаялись, что никого не находили долго. Проезжаем на скорости остановку и видим, что что-то не то с этой остановкой. Просто периферийным зрением, краем глаза это замечаем. Кричим водителю: «Стой, стой, стой!» Сдаем назад и видим: поле слева, поле справа, стоит автобусная остановка, побитая жизнью, просто потому что она хрен пойми где. И в ней сидят два мужика на инвалидных колясках. Один инвалид без рук, другой без ног. Пьют какую-то бадягу типа портвейна «Три топора» или «Виноградный день», и кормят кошку колбасой. Как оказалось, если с поля свернуть, там санаторий, куда свозят инвалидов — бывших зэков. И эти двое под шумок оттуда свалили. И они кое-как до продуктового магазина доезжают, покупают что-то и сидят на этой остановке. Мы с ними стали разговаривать. Очень фактурные, абсолютно киношные лица. Потом мы заехали в этот санаторий, а там как «Проклятый остров» Скорсезе. Но там ничего не получилось снять.
Манойло: Не получилось, потому что не разрешили?
Горчилин: Ну да, а втихаря снимать было неудобно. Как люди с улицы зашли бы и стали снимать?
Манойло: Мне это напомнило одну историю… Реальный случай, зима, поселок в Магаданской области, автовокзал символический. Сидят двое, у одного нет ног. А тот, что с ногами, в резиновых сапогах. И спрашивает у мужчины, который мне эту историю и рассказал: ты, мол, дай червонец, я сбегаю. А на улице страшный мороз, повторю, мужик в резиновых сапогах. И вот он получает червонец, как вы думаете, как он побежал?
Горчилин: А в чем проблема бежать в резиновых сапогах, я не понимаю?
Манойло: В –60 или даже в –40? Думаю, это нереально.
Горчилин: Может, у него протезы были?
Манойло: Он разувается, выливает из сапог воду, она у него, видимо, остыла уже… Отвинчивает кран у батареи, заливает в сапоги горячую и бежит за чекушкой спирта.
Горчилин: Смешно, да. В той экспедиции одна женщина рассказывала, когда раскулачивали крестьян, как корову украли зимой. На нее лапти надели и увели, чтобы следов не осталось.
Манойло: А есть же история, как во время сухого закона в Америке дельцы варили самогон где-то в лесу, а чтобы на них не вышли, крепили к подошвам копыта. Самогонщики придумали таби до Маржелы. Нравится узнавать такие истории.
Горчилин: Да-да. А я же потом возвращался в эту деревню, вообще я хотел услышать какие-то сказки, но жители стали рассказывать странные истории из своей жизни, кстати, которые со временем могли бы стать фольклором. И вот я на ходу перепридумал концепт, что эти истории как бы новое прочтение сказок. Например, дедушка рассказал, что в одной семье радио было включено, и в него саданула молния, а мужик был в резиновых сапогах, ему ничего, а заряд-то остался. Дочь прибежала, бросилась к отцу и сгорела, прибежал сын — и его подкинуло до потолка… Я назвал эту сказку «Репка».
Манойло: Кошмар. А вы понимаете, почему сейчас возрос интерес к сказкам?
Горчилин: В сказках очень много иносказания, свободы. Я сейчас читаю замечательную книгу «Эзопов язык в русской литературе» Льва Лосева. Это какой-то филологический детектив, диссертация, как в советское время все вот шифровались. Мы же понимаем про что «Федорино горе»: посуда сбегает, грязная, немытая, побитая. Посуде при этом было нелегко в пути. «А посуда вперед и вперед по полям, по болотам идет. И чайник сказал утюгу: "Я дальше идти не могу!"» Мой проект «Неснятые киносценарии» я тоже открыл со сказки. Мы нашли сказку, которую написали Климовы — Элем и его брат Герман. Они провели большую исследовательскую работу по фольклору, по русскому языку. И написали сказку «Вымыслы» — свою версию про Ивана-дурака. Как царь Малахон придумывает всякие невыполнимые задачи Ивану из ревности, типа иди туда, не знаю куда, и принеси то, не знаю что. Иван-дурак безропотно, по велению царя все это выполняет. Эту сказку цензурировали и так и не разрешили снять. Наш же проект направлен на то, чтобы оживить аудиально сценарий, который при жизни не сняли создатели. И вот тогда меня тоже интуитивно потянуло на сказку. Наверное, потому что реальность стала во многом тяжела для восприятия. Я не про конкретную ситуацию, много всего в жизни происходит. Поток информации, инстаграмы**, деньги, слава… Ладно, это глупая философия, из пальца сейчас высосанная.
