Издательство: «КоЛибри»

Пузырик дыхания

Как микробы влияют на погоду и как они помогли создать атмосферу, пригодную для дыхания

Я знал, что башня будет пугающе высокой. Я видел фотографии ее иглоподобного профиля, сделанные издали, и кадры с беспилотников, запечатлевшие всю ее высоту, — все это меня поразило. Но только когда я добрался до основания башни, посмотрел на ее прозрачный металлический остов и столкнулся с неизбежной перспективой подняться на вершину, я подумал, не совершил ли я ошибку.

Эта башня, расположенная в глубине практически нетронутого района тропических лесов Амазонии на севере Бразилии, — часть исследовательского комплекса, метко названного Амазонской обсерваторией «Высокая башня». Научные приборы, прикрепленные к ней и более низким башням, непрерывно собирают частицы и газы, находящиеся в воздухе на разных высотах. Исследователи со всего мира посещают станцию, чтобы изучить, как тропические леса влияют на местную экологию и климат планеты.

Самая большая башня — та, под которой я стоял, — это самое высокое сооружение в Южной Америке: она вздымается в небо на 325 метров, примерно на ту же высоту, что и Эйфелева башня. Ее прямоугольный стальной каркас окрашен в оранжевый и белый цвета, как огромный дорожный конус безопасности. Однако, когда я представлял себе путешествие на вершину, слово «безопасный» не приходило мне на ум.

Чтобы подняться на башню, мне пришлось преодолеть почти полторы тысячи узких ступеней, между которыми были большие промежутки, — я должен был сделать это, пристегнувшись к перилам коротким ремнем. Благодаря ремням не упадешь и не разобьешься насмерть, но, как мне сказали, нельзя было исключать, что кто-то может сломать конечность — например, если оступится и провалится в одно из многочисленных отверстий в решетчатом каркасе башни. Я слышал, бывали случаи, когда люди, впервые забравшиеся на башню, не смогли продолжить подъем из-за сильного страха. И тогда, чтобы вернуть их на землю в целости и сохранности, приходилось попотеть. Несколько ученых, с которыми я работал, неоднократно спрашивали меня, не боюсь ли я высоты. Нет, отвечал я им. Я без труда исследовал скалы, горы и крыши небоскребов. «Хорошо, — сказали они, — вы уверены в этом?»

По правде говоря, я был не совсем уверен. Башня казалась недостроенной и неготовой к приему гостей: это был лишь намек на лестницу среди голых строительных лесов, неспособных замаскировать головокружительные виды. Я беспокоился, что мой мозг не сможет полностью осознать абсурдность и опасность ситуации до тех пор, пока я не поднимусь наверх, и тогда я запаникую и вцеплюсь в перила, как кот, чье любопытство превзошло храбрость. Но я проделал этот путь не для того, чтобы сдаться, не попробовав. Как только я добрался до вершины башни, я оказался на полпути между деревьями и облаками. Я пришел в это место, чтобы узнать о взаимоотношениях между ними. Я приехал, чтобы увидеть, как Амазония создает свой дождь.

Одним солнечным апрельским утром в конце сезона дождей в Амазонии я присоединился к группе приезжих ученых в бытовке со снаряжением, что находилась у основания башни. Мы натянули обмундирование, оснащенное веревками и карабинами, и надели на головы каски оранжевого цвета. У каждого из нас был спасательный трос — толстый шнур, привязывающий наши ремни к четырехколесной тележке, предназначенной для передвижения по желобкам изогнутого поручня, который опоясывал лестницу башни.

Первым начал подъем Сипко Бултуис, техник из Манауса с лохматой копной светлых волос. За ним последовал Уве Кун, химик-атмосферник из Института химии Макса Планка — мужчина с затуманенными голубыми глазами и острой бородкой. Я был следующим. Я задвинул тележку на спиралевидные рельсы и сделал несколько первых шагов, крепко держась одной рукой за перила, а другой помогая тележке ехать вперед. Немного погодя за мной последовал коллега Куна Кристофер Пёлькер — высокий, мягкий в общении, круглолицый мужчина.

К моему удивлению, подъем почти сразу оказался захватывающим, и это ощущение оставалось со мной надолго. Восторг и удивление легко пересилили страх. Через десять минут мы достигли полога тропического леса на высоте примерно 24‒35 метров над землей. Здесь все еще можно было различить черты отдельных деревьев — желтоцветковые кроны гуаяканов и почти горизонтальные ветви хлопкового дерева. В воздухе разносились крики обезьян-ревунов, напоминающие дэт-метал, их сопровождали квакающие и щебечущие звуки макак. Небо над нами было ярким и голубым, за исключением нескольких белых пятен вдали.

Когда мы прошли половину пути, поднявшись на высоту 163 метров, вид стал совсем другим. Теперь уже было невозможно оценить красоту какого-либо одного дерева. Вместо этого мы видели огромную серо-зеленую полосу, во всех направлениях простирающуюся до самого горизонта. С этой высоты я впервые четко осознал, что каждое дерево — это часть огромной живой сети, покрывающей поверхность планеты. Пока мы поднимались, деревья корнями втягивали невидимый океан из почвы в ткани своих стволов. Солнце же через листья вытягивало в воздух то, что не нужно было деревьям. Там водяной пар конденсировался на смеси из пыли, микробов и органических остатков леса и в итоге становился облаками. Озера теней теперь дрейфовали по пологу леса, вторя своим пушистым собратьям, как бы напоминая нам, что деревья находятся в облаках, а облака — в деревьях, что лес и небо — это два голоса одного и того же древнего хора.

Примерно через час после начала подъема мы достигли последнего лестничного пролета. Эта часть башни была покрыта пометом ласточек — теперь он напоминал пепел. Прежде чем сделать последние несколько шагов, мы должны были снять тележки с перил лестницы и закрепить их на отдельном поручне на смотровой площадке, при этом мы по-прежнему крепились к башне с помощью дополнительного карабина. «Не отсоединяйтесь, — сказал Бултуис, объясняя процедуру, — Sempre tem que estar conectado».

Я поправил все, что нужно, и ступил на самую верхнюю платформу башни, окруженную лишь рядом тонких Х-образных панелей — у них были достаточно широкие зазоры, чтобы между ними пролез взрослый человек. Я предполагал, что это будет самая страшная часть подъема, но даже здесь я чувствовал себя на удивление уверенно. Солнце палило сильнее, ветер временами свирепствовал, но башня стояла стойко.

Смотреть на бескрайние просторы тропического леса под нами было совсем не так приятно, как исследовать его пешком. На земле меня потрясли красота и пышность жизни вокруг. Я был благодарен возможности рассмотреть ее в деталях: папоротники и бромелии, замысловатые гобелены мха и лишайника, притягательное мерцание голубой бабочки Морфо и нежность трепещущего на жилистом стебле молочного цветка подъельника. На высоте более 305 метров над уровнем моря понятие отдельных организмов стало размываться. Здесь лес казался не столько местом или экосистемой как таковой, сколько кожей или шерстью гораздо более крупного существа, истинный масштаб которого я только начинал понимать. Я чувствовал, будто раньше я был заперт в капле прудовой воды на предметном стекле микроскопа, путая нить водорослей с джунглями, и только теперь смотрел на мир через объектив микроскопа.

Мы привыкли думать, что окружающая среда господствует над эволюцией жизни и играет решающую роль в создании всего ее разнообразия. Общепринятое мнение гласит, что тропические леса и другие богатые на биоразнообразие зоны планеты — это результат удачного стечения обстоятельств. Однако теперь я начал понимать, что почти все, что я мог видеть с вершины башни, было в той или иной степени создано самой жизнью. Бóльшая часть из десятка тысяч известных нам видов животных в Амазонии и все те, что еще не обнаружены, не существовали бы, если бы растения и грибы не заселили и не преобразили поверхность суши планеты полмиллиарда лет назад. Возможно, сложная жизнь никогда бы не развилась и тем более не появилась бы из моря, если бы одноклеточные микробы не начали менять океан и атмосферу планеты несколькими миллиардами лет раньше. Почва, из которой выросли деревья подо мной, тяжелые дождевые облака, из которых в любую секунду может пойти дождь, цвет неба да и сам воздух — всем этим мы обязаны жизни.