Михаил Бондаренко: «Гораций». Отрывок из новой биографии древнеримского поэта

Мальчики из богатых семей, в отличие от других детей, получали начальное образование дома — для них нанимали или покупали хороших учителей. Уже с малых лет они знакомились с древними родовыми традициями; им рассказывали о великих деяниях предков, восковые маски которых хранились в специальном шкафу и были перед глазами каждый день. Часто сам отец показывал своим сыновьям, как ездить верхом, как обращаться с оружием, как пересечь реку вплавь; иногда даже лично учил читать, писать и считать. 

Некоторые ученые считают, что и Гораций получил начальное образование дома, где чтению, письму и счету его учил отец или домашний раб. Однако, поскольку источники об этом молчат, можно предположить, что будущий поэт все же обучался в одной из начальных школ Венузии. 

Образование детей бедняков продолжалось около пяти лет и ограничивалось лишь начальной школой. Дети из богатых семей, напротив, продолжали учиться дальше и в 12—13 лет поступали в специальные грамматические школы, которые содержали люди более образованные, чем учителя начальных школ. Здесь подростки оттачивали свои знания латинского и греческого языков (например, учились правильно строить фразы), читали, разбирали и толковали поэтические и прозаические сочинения прославленных греческих и латинских писателей, учились анализировать особенности их языка и стиля, писали сочинения на заданные темы. Прежде всего, изучали Гомера, а также Гесиода, Еврипида, Менандра, Эзопа, Энния, Невия, Плавта, Пакувия, Теренция и, конечно же, Ливия Андроника, переведшего на латинский язык «Одиссею».

В Венузии имелась грамматическая школа учителя Флавия, где учились «сыновья благородные центурионов», то есть сыновья римских ветеранов, составлявших местную элиту этого городка. Однако отец Горация не захотел, чтобы его сын учился у Флавия, понимая, очевидно, что скромная провинциальная школа мало что сможет дать его отпрыску. В итоге, когда Горацию исполнилось 11—12 лет, отец отправился вместе с ним в Рим.

Римская столица располагалась в области Лаций на берегу реки Тибр на семи небольших холмах: Капитолий, Палатин, Квиринал, Виминал, Эсквилин, Целий, Авентин. На противоположном берегу Тибра высятся холмы Яникул и Ватикан, ныне находящиеся на территории города. На Капитолийском холме помещались крепость и большая площадь, на которой возвышались самые известные и почитаемые римские святилища — храмы Юпитера Сильнейшего Величайшего (Капитолийского), Юпитера Феретрия, Верности, Чести и Мужества и другие.

Именно на холмах, где воздух был чище и шума было меньше, жили в своих роскошных дворцах богачи и аристократы. Между холмами, в сырых низинах располагались

жилые дома простых людей, а также форум, Коровий рынок, Большой цирк и основные торговые улицы. Форум был центром общественной и политической жизни Рима. Здесь находились храмы Сатурна, Согласия, Кастора и Поллукса, несколько базилик, где заседали судьи и размещались торговцы, курия для собраний сенаторов, специальная трибуна для ораторов (ростры), Мамертинская тюрьма, источник Ютурны, множество статуй различных исторических деятелей.

К форуму примыкали главные городские улицы, известные своими торговыми лавками и ремесленными мастерскими. Это, прежде всего, Священная дорога, на которой торговали золотыми украшениями, драгоценными камнями, цветами и фруктами; Аргилет, где в книжных лавках можно было купить произведения известнейших писателей; Субура, где продавали всевозможные продукты питания, ткани, одежду, обувь, притирания и туалетные принадлежности; Этрусская улица, славившаяся своими парфюмерными лавочками, дорогими тканями и роскошной одеждой. Последняя вела к Велабру и Коровьему рынку — двум самым известным римским рынкам. Велабр поражал разнообразием предлагаемых вин, масел, сыров, рыбы, мяса и прочей снеди, а на Коровьем рынке некогда шла бойкая торговля скотом.

Рим в середине I века до н. э. был уже весьма тесным и шумным городом. В центре, на форуме и на основных торговых улицах постоянно кипело и клокотало людское море.

И это неудивительно: ведь в столицу в поисках лучшей доли стекались люди со всех концов обширного Римского государства. Философ Сенека так писал об этом: «Но взгляни, прошу, на это скопление людей, едва способное уместиться под крышами бескрайнего города. Огромная часть наблюдаемых тобой толпищ лишила себя родины. Они явились из своих городков, с дальних окраин, сбежались со всего белого света. Одни приехали делать карьеру, других привели дела по должности, третьим поручено посольство, кого-то избалованное сластолюбие заставляет искать мест обильных легко доступным пороком; тот мечтает приобщиться свободных наук, а этот ищет зрелищ, тех вынуждает прибыть сюда дружба, этих — предприимчивость, имеющая самые широкие возможности реализоваться; иные привезли на продажу свою красоту, а иные — красноречие. Нет таких разновидностей человека, которых не собрала бы столица, обещая великие награды и порокам, и добродетелям».

Улицы Рима, за редким исключением, были кривыми и узкими, на них с трудом могли разъехаться две повозки. Самая большая ширина, зафиксированная археологами, не превышала семи-восьми метров. Вот как описывал сатирик Ювенал уличное столпотворение в столице:

…а нам, спешащим, мешает

Люд впереди, и мнет нам бока огромной толпою

Сзади идущий народ: этот локтем толкнет, а тот палкой

Крепкой, иной по башке тебе даст бревном иль бочонком;

Ноги у нас все в грязи, наступают большие подошвы

С разных сторон, и вонзается в пальцы военная шпора.

Видишь дым коромыслом? — Справляют в складчину ужин:

Сотня гостей, и каждый из них с своей собственной кухней;

Сам Корбулон не снесет так много огромных сосудов,

Столько вещей, как тот маленький раб, прямой весь, бедняга,

Тащит, взяв на макушку, огонь на ходу раздувая.

Туники рвутся, едва зачиненные; елку шатает

С ходом телеги, сосну привезла другая повозка;

Длинных деревьев шатанье с высот угрожает народу.

Если сломается ось, что везет лигурийские камни,

И над толпой разгрузит эту гору, ее опрокинув, —

Что остается от тел? кто члены и кости отыщет?

Днем Рим переполняли гомон толпы, ругань, шум из ремесленных мастерских, вопли детей, крики многочисленных торговцев, зазывающих клиентов в свои лавки, разносчиков и цирюльников. Не было покоя и ночью: громыхали по уличным мостовым многочисленные телеги, везущие различные товары и продукты, поскольку по закону Цезаря от 45 года до н. э. днем им был запрещен въезд на территорию города (для ввоза строительных материалов при постройке общественных зданий и вывоза мусора было сделано исключение). Кричали бурлаки на Тибре, тянувшие баржи с зерном, и грузчики, разгружавшие суда в гавани. Позднее поэт Марциал жаловался, что ему даже приходится на ночь уезжать из Рима в пригородное имение, чтобы выспаться:

Зачем, ты хочешь знать, в сухой Номент часто

На дачу я спешу под скромный кров Ларов?

Да ни подумать, Спарс, ни отдохнуть места

Для бедных в Риме нет: кричит всегда утром

Учитель школьный там, а ввечеру — пекарь;

Там день-деньской все молотком стучит медник;

Меняла с кучей здесь Нероновых денег

О грязный стол гремит монетой со скуки,

А там еще ковач испанского злата

Блестящим молоточком стертый бьет камень.

Не смолкнет ни жрецов Беллоны крик дикий,

Ни морехода с перевязанным телом,

Ни иудея, что уж с детства стал клянчить,

Ни спичек продавца с больным глазом.

Чтоб перечислить, что мешает спать сладко,

Скажи-ка, сколько рук по меди бьют в Риме,

Когда колхидской ведьмой затемнен месяц?

Тебе же, Спарс, совсем и невдомек это,

Когда ты нежишься в Петильевом царстве

И на вершины гор глядит твой дом сверху,

Когда деревня — в Риме, винодел — римский,

Когда с Фалерном винограда сбор спорит,

А по усадьбе ты на лошадях ездишь,

Где сон глубок, а голоса и свет солнца

Покой нарушить могут, лишь когда хочешь.

А нас толпы прохожих смех всегда будит,

И в изголовье Рим стоит. И вот с горя

В изнеможенье я на дачу спать езжу.

Ночью Рим страдал не только от шума, но и от бандитизма. Улицы города не освещались и, если на небе не было луны, погружались в непроглядную тьму. Люди крепко накрепко запирались в своих домах и лавках и старались без серьезной надобности не показываться на улицах. Если все же нужно было выйти, то богачи обычно передвигались по ночному городу в сопровождении многочисленных вооруженных рабов с факелами, а беднякам оставалось лишь уповать на удачу при встречах с грабителями или убийцами.

Вот что писал об этом Ювенал:

Много других по ночам опасностей разнообразных:

Как далеко до вершины крыш, — а с них черепица

Бьет тебя по голове! Как часто из окон открытых

Вазы осколки летят и, всей тяжестью брякнувшись оземь,

Всю мостовую сорят. Всегда оставляй завещанье,

Идя на пир, коль ты не ленив и случайность предвидишь:

Ночью столько смертей грозит прохожему, сколько

Есть на твоем пути отворенных окон неспящих;

Ты пожелай и мольбу принеси униженную, дабы

Был чрез окно ты облит из горшка ночного большого.

Пьяный иной нахал, никого не избивший случайно,

Ночью казнится — не спит, как Пелид, скорбящий о друге;

То прикорнет он ничком, то на спину он извернется...

Как по-иному он мог бы заснуть? Бывают задиры,

Что лишь поссорившись спят; но хоть он по годам и строптивый,

И подогрет вином, — опасается алой накидки,

Свиты богатых людей всегда сторонится невольно,

Встретив факелов строй да бронзовую канделябру.

Мне же обычно луна освещает мой путь иль мерцанье

Жалкой светильни, которой фитиль я верчу, оправляю.

Я для буяна — ничто. Ты знаешь преддверие ссоры

(«Ссора», когда тебя бьют, а ты принимаешь удары!):

Он остановится, скажет «стой!» — и слушаться надо;

Что тебе делать, раз в бешенстве он и гораздо сильнее?

«Ты откуда, — кричит, — на каких бобах ты раздулся?

Уксус где пил, среди чьих сапогов нажрался ты луку

Вместе с вареной бараньей губой? Чего же молчишь ты?

Ну, говори! А не то как пну тебя: все мне расскажешь!

Где ты торчишь? В какой мне искать тебя синагоге?»

Пробуешь ты отвечать или молча в сторонку отлынешь, —

Так или этак, тебя прибьют, а после со злости

Тяжбу затеют еще. Такова бедняков уж свобода:

Битый, он просит сам, в синяках весь, он умоляет,

Зубы хоть целы пока, отпустить его восвояси.

Впрочем, опасно не это одно: встречаются люди,

Грабить готовые в час, когда заперты двери и тихо

В лавках, закрытых на цепь и замкнутых крепким засовом.

Вдруг иной раз бандит поножовщину в Риме устроит —

Беглый с Понтинских болот, из сосновых лесов галлинарских,

Где, безопасность блюдя, охрану военную ставят;

Вот и бегут они в Рим, как будто бы на живодерню…

Не обходили стороной Рим и болезни. Ежегодный пик смертности в городе приходился на август и сентябрь. Именно в это время вспыхивали опустошительные эпидемии туберкулеза и малярии (в форме опаснейшей трехдневной лихорадки), уносившие каждый год сотни жизней римлян.

В Риме отец устроил юного Горация в известную грамматическую школу Орбилия, где учились дети сенаторов и всадников, и не пожалел денег, чтобы его сын выглядел прилично:

К Флавию в школу, однако, меня не хотел посылать он,

В школу, куда сыновья благородные центурионов,

К левой подвесив руке пеналы и счетные доски,

Шли, и в платежные дни восемью медяками звенели.

Нет, решился он мальчика в Рим отвезти, чтобы там он

Тем же учился наукам, которым сенатор и всадник

Каждый своих обучают детей. Средь толпы заприметив

Платье мое и рабов провожатых, иной бы подумал,

Что расход на меня мне в наследство оставили предки.

Грамматик Орбилий, учитель Горация, родился в конце II века до н. э. в городе Беневенте (современный Беневенто). По словам Светония, «Луций Орбилий Пупилл из Беневента, осиротевший, когда козни врагов в один день погубили обоих его родителей, на первых порах был мелким чиновником при магистратах, затем в Македонии дослужился до корникула (младшая командная должность вроде сержанта. — М. Б.), а потом и до всаднического звания. По окончании военной службы он вернулся к занятиям, к которым питал немалую склонность еще в детстве; долгое время преподавал на родине, и лишь на пятидесятом году, в консульство Цицерона, переехал в Рим. Преподаванием своим он добился скорее славы, нежели выгоды, судя по тому, что уже глубоким стариком он пишет в одном сочинении, что живет в нищете под самой крышей. Издал он также книгу под заглавием “Страдание”, в которой жалуется на обиды, доставляемые учителям пренебрежением и надменностью родителей. Нрава он был сурового, и не только по отношению к соперникам-ученым, которых он поносил при каждом случае, а и по отношению к ученикам: о том свидетельствует и Гораций, называя его “драчливым”, и Домиций Марс, когда пишет: “Те, которых Орбилий бивал и линейкой, и плеткой”. Даже выдающихся людей не оставлял он в покое: когда он, еще находясь в неизвестности, давал показания в многолюдном суде, и Варрон Мурена, адвокат противной стороны, спросил его, чем он занимается и каким ремеслом живет, то он ответил: “Переношу горбатых от солнца в тень”, — потому что Мурена был горбат. Жил он почти до ста лет, а перед смертью потерял память, как показывает стих Бибакула: “А где Орбилий, позабывший азбуку?” В Беневенте на капитолии, с левой стороны, показывают мраморную статую, которая изображает его сидящим, в греческом плаще, с двумя книжными ларцами рядом. Он оставил сына Орбилия, который также преподавал грамматику». Два книжных ларца у ног прославленного грамматика означали, что он преподавал не только латынь, но и греческий, который в Риме был в то время вторым разговорным языком.

Орбилий придерживался старых традиций и изучение поэтов в своей школе начинал с Гомера. Уже будучи в зрелом возрасте, Гораций так писал о «песнях Ливия» — латинском переводе «Одиссеи», выполненном неуклюжим «сатурнийским» стихом старым римским поэтом Луцием Ливием Андроником, что он некогда изучал в школе:

Я не преследую, знай, истребить не считаю я нужным

Ливия песни, что, помню, драчливый Орбилий когда-то,

Мальчику, мне диктовал. Но как безупречными могут,

Чудными, даже почти совершенством считать их, — дивлюсь я.

Если же в них промелькнет случайно красивое слово,

Если один иль другой отыщется стих благозвучный, —

Всю он поэму ведет, повышает ей цену бесправно.

Годы учебы у Орбилия не прошли даром, и Гораций до самой старости наизусть помнил стихи из поэм Гомера, о чем свидетельствуют многие его произведения. Помимо Гомера, будущий поэт еще в юности познакомился с творчеством многочисленных греческих и римских писателей и, очевидно, со временем стал считаться очень начитанным человеком. Подробнейший филологический анализ стихотворений Горация позволил ученым установить, что он прекрасно знал произведения греческих поэтов — Сапфо, Алкея, Архилоха, Анакреонта, Тиртея, Мимнерма, Стесихора, Симонида, Пиндара, Каллимаха и Аполлония Родосского, философов — Пифагора, Платона, Аристиппа, Эмпедокла, Демокрита, Эпикура, Филодема, Эзопа и Биона Борисфенита, драматургов — Евполида, Кратина, Аристофана, Менандра, Эпихарма, Феспида, Эсхила, Софокла и Еврипида, а также римских поэтов — Ливия Андроника, Энния, Невия, Луцилия, Лукреция, Катулла, Кальва, Варрона Атацинского и Марка Фурия Бибакула, философов — Катона Цензора и Плотия Криспина, драматургов — Плавта, Теренция, Цецилия Стация, Луция Афрания, Тита Квинция Атту, Пакувия, Акция и Лаберия. Неслучайно сам поэт в своих произведениях постоянно пишет о пользе чтения и изображает себя читающим книги.

Приобрести книгу можно по ссылке