Наринэ Абгарян: «Молчание цвета». Истории о любви и надежде

Декабрь в Берде выдался милосердным: мороз ночи сменяет робкое утреннее солнце, к полудню из-под того края неба, что свисает линялой шторой над истоком реки, выплывают стада усталых облаков. Сгрудившись у ломкого от неокрепшего льда берега, они принимаются пить — степенно и долго, словно в последний раз; утолив жажду — неторопливо уходят, медно позвякивая боталами, стирая ноющие ноги о неровное дно каменистой дороги — за Хали-кар, к распахнутому зеву Великаньей пещеры, где и исчезают — бесплотные и безмолвные, словно недосмотренные прошлогодние сны.

Из-под ржавой шелухи травы пробивается наивная молодая поросль, скудно выступают нежно-васильковым кудрявые головки клевера и трепаные ветром колючие венчики чертополоха. На голых ветвях деревьев пестреет россыпь недоклеванных птицей ягод боярышника, терна, калины. Опушку леса усеяло орехами в почерневшей, тронутой плесенью кожуре — полевые мыши растащат все дочиста к первому сильному морозу.

В горах сошли последние осенние подснежники, забылось беспробудным тягучим мороком Совиное ущелье, сумрачно и властно закурились к грядущим бурям непролазные вершины Миапора.

Берд и окрестные деревни затаили дыхание в ожидании скорого снега.

Но декабрь милостив, и жизнь во дворах течет своим чередом: перепутав холодное время с погожим, несутся куры, самовлюбленно кулдыкают индюки, переругиваются через забор петухи, клекочут цесарки. В коптильнях доходят окорока, в погребах — местное кисло-терпкое вино, в бутылях темного стекла ждет своего часа знаменитая шестидесятиградусная тутовка. Ассортимент продуктовых магазинчиков разнообразен и вызывающе переливчат — скоро праздники, накрывать столы, принимать гостей. Генеральная уборка в самом разгаре — моются в трех водах окна, крахмалятся шторы, натираются мастикой полы.

— Гарник, сакваж забыл! — зовет с веранды старенькая Аничка, размахивая модным, в заклепках, кожаным рюкзаком.

— Нани, сколько раз говорил — не сакваж, а саквояж! А это! Это вообще рюкзак! — возмущается пятнадцатилетний правнук. Его слова тонут в беспардонном гоготе друзей.

— Чем громче смех — тем бестолковее голова! — едко комментирует Аничка.

Гогот утихает, наступает почтительная тишина.

— Иди забери свой сакваж,— подталкивает Гарика в спину кто-то из друзей. Тот огрызается, но плетется к лестнице, ведущей на веранду.

Утро начинается со стука в дверь — к папе заглянул очередной пациент.

— Доктор-джан, всю ночь не спал,— доносится сквозь сдавленные стоны.

— Сейчас приду,— натягивает куртку отец. 

Возвращается через полчаса, с пакетиком чищеного фундука и крохотной, с детский кулак, головкой козьего сыра. У людей нет денег, каждый расплачивается чем горазд. Иногда вообще не расплачиваются. Папа относится к этому философски, мама возмущается — ладно за работу денег не взял, так хоть за материалы возьми, ты ведь их не бесплатно покупаешь! Папа отмахивается.

Мы с детства привыкли к этим «дарам волхвов». Чего только ему не приносили: холщовые мешочки жареной пшеницы, горсти подмороженной мушмулы, картошку, соленья, яйца, яблоки, самогонку. Однажды вообще живую курицу принесли. Хотели в залог оставить. Пусть, говорят, поживет у вас до получки, она нестись будет, два раза в день. Папа еле отбился. Несушка затмила мешок капусты и бидон солярки. Хорошо иметь в семье врача, всегда есть над чем посмеяться.

Когда папа отлучался, маме приходилось консультировать его пациентов. Объясняла, чем лечить воспаление десен, какие таблетки пить от боли и как делать раствор для полоскания. Потому люди звали ее бжшкуи — докторша. Некоторые не сомневались, что она тоже умеет лечить.

Искренне изумлялись, когда она им отказывала. Одна бабушка так вообще упрекнула:

— Бжшкуи-джан, раз муж в отъезде, может, ты вырвешь мне зуб? То есть как не умеешь? Совсем не умеешь? Столько лет замужем за зубным врачом и не научилась?

Из письма папы маме: «Передаю небольшую посылку, но для тебя там ничего нет. Не расстраивайся, моя любимая, подарок я тебе обязательно привезу. Брюки для брата, сорочка — папе. Предупреди его, что бритвенные лезвия еле достал, так что он должен ими как минимум два года пользоваться.

Времени на стояние в очередях нет — до пяти часов на занятиях. Купил себе ботинки и кримпленовый костюм. И сразу же пожалел — есть костюмы лучше. Напиши, что взять тебе, я очень постараюсь достать. Скучаю по всем вам. Обнимаю, твой муж. 1974 год, Москва».

Это все, что я знаю о любви. Это все, что я хочу о ней знать.

Не стало соседа Шаена. Ушел в пятьдесят шесть — не выдержало сердце. Некому теперь, запрокинув голову, самозабвенно звать свою Жулет. И Жулет теперь некому варить кофе и нести дымящуюся чашечку с горстью карамельных конфет четыре лестничных пролета вниз. Закончилась еще одна история счастья — деревенского и чистого, словно протертое росой утреннее апрельское небо.

Берд тих и печален. Берд смертен и бесконечен.

Но скоро Новый год, скоро новая жизнь. Вечерами острый от влаги воздух смешивается с дымом дровяных печек и шумом затерявшегося в зарослях иссушенной осоки ветра, хлопает ставнями чердачных окон и трухлявыми створками калиток.

Свернувшись по-кошачьи возле входа в конуру, дразнит дворового пса. Подхватив эхо его брюзгливого лая, взмывает к крыше, устраивается на самом краешке, согревает озябшие ладони своим дыханием. Караулит снег.

Приобрести книгу можно по ссылке