«Будьте внимательны к живым». Автор проекта «Федор Терентьев» об ориентирах, прототипе Терентьева и конфликте с персонажем

Новый выпуск «Между строк» с Федором Терентьевым доступен на страницах «Сноба» в социальной сети VK и на платформе YouTube

Когда вы написали первые серьезные тексты? Еще не терентьевские, а свои.

Первые тексты, которые можно назвать серьезными, я написал в 2014 году. Вообще писать я начал раньше — еще в школе, но это были ученические стихи. По поводу предчувствия Терентьева, примерно за полгода до того, как проект начался, я написал стихотворение и датировал его 1972 годом. Лирический герой там был диспетчером трамвайного депо. Это было шуточное такое стихотворение под Новый год. Потом я иногда возвращался к нему мысленно и думал, что меня вообще привело к этой теме. Как охарактеризовать эти стихи, я не знаю. Неомодернизм, наверное.

Вы понимаете, почему эти новые тексты требовали другого автора? Не было переживания, что вы себя как бы подменяете другим человеком, который ваши стихи пишет лучше вас — пусть даже это все на самом деле делаете вы?

Я бы не сказал, что произошла подмена — история с Терентьевым развивалась параллельно, я продолжал писать свои тексты. Опять же в самом начале рефлексии по этому поводу особо не происходило. Ты просто пишешь. Проект родился спонтанно, сперва он был скорее шуточным. И только спустя месяца три-четыре стало понятно, что эта история принимает другой оборот. Я помню, что написал стихотворение, оно показалось мне очень удачным, и я встал перед выбором — не совсем понятно было, забрать его себе или отдать Терентьеву. Я отдал его Терентьеву — и с этого момента что-то прямо поменялось. Я стал писать больше, чаще и, наверное, интереснее.

Кроме того, когда ты публикуешь тексты на своей странице, ты гораздо серьезнее относишься к тому, что делаешь. Иногда это мешает. В случае с Терентьевым я стал писать больше именно потому, что не относился к этому серьезно. Это была легкая вещь. И поэтому не было долгих пауз. Написал, опубликовал и пошел дальше.

С каким намерением начинался этот проект? Мне кажется, что в самом начале было больше фокуса на обстоятельства, какие-то типично советские атрибуты. А потом Терентьев начал меняться, и ориентиры его тоже изменились.

Мне хотелось посмотреть, как такие стихи будут восприниматься аудиторией. У меня была небольшая аудитория к тому времени, но я еще не занимался конструированием мифа совершенно. Я чисто случайно подбирал какие-то фотографии, думал, что лучше подойдет. Тогда мне казалось, что Терентьев — это история на год максимум.

Да, первые тексты были нарочито советскими. Почему-то мне казалось, что нужно добавить эти маркеры. Со временем этот акцент на декорации ушел. Тогда я стал замечать влияние на Терентьева каких-то авторов, но оно всегда было опосредованным, фрагментарным. Я не могу даже для себя самого сказать, что Терентьев больше всего похож на какого-то одного поэта. Терентьев для меня — это суп с большим количеством ингредиентов, в котором много чего есть. Главным образом это были авторы, которые были мне больше всего интересны в тот период.

Какие это авторы?

В основном это неподцензурные поэты второй половины 20-го века: Губанов, Чудаков, Маковский, Новиков, Гандлевский, Некрасов. Это такой классический набор авторов, интересующих молодого поэта. Из первой половины — обэриуты, Щировский, Иванов. Всех не перечислишь. Сюда же я бы поставил и Венедикта Ерофеева, потому что его влияние там тоже есть. Учитывая, сколько алкоголя в этих текстах, Терентьев действительно иногда выглядит как Ерофеев, который пишет стихи.

Переживания Терентьева — это конструкция? Вы с нуля писали такого типажного героя или просто себя самого как бы «переупаковали» в 1970-е?

Позу я не продумывал. Нарратив, который был у Терентьева, был и в моей жизни в определенный период. Если декорации были отчасти сконструированы, и ты все равно обращаешь внимание на какие-то слова, которые лучше не употреблять, то сердцевина осталась вполне естественная. То есть у меня никогда не было цели представить, как себя ощущает человек, который живет в Советском Союзе 1970-х. Я писал о том, что я чувствую сегодня, просто немножко менялась обстановка. И 2010-е у меня как раз прошли в ощущении застоя, так что ничего придумывать было не нужно. Сейчас это уже другая реальность, в которой для Терентьева, скорее, нет места.

Технический вопрос — как вы пишете? 

Не больше двух дней. Если этот гул начинается, я больше ничего другого делать не могу. Я не могу общаться с близкими, потому что это не я, а зомби, который просто кивает, и все. Полноценно работать невозможно. Обычно стихотворение — это рывок. При этом я его не записываю, пока не появятся первых шесть, восемь, десять строк.

Лично для меня, когда я вижу слова напечатанными, они уже материализуются, и сложнее бывает их заменить. Пока они существуют только в мысленном воплощении, они легко меняются, очень быстро. Я жду, пока не найду нужное слово, и только потом записываю строчки в блокнот телефона. Этот факт огорчает некоторых моих друзей.

Огорчает, что не на бересте?

Да, что не «на березе напечатан». Но телефон очень удобен, потому что можно сразу стереть слово и больше его не видеть. Когда стихотворение уже написано, начинается его шлифовка. Она может длиться часов восемь или больше. Но такие марафоны были уже в Сибири, когда у меня было достаточно времени, чтобы так писать. В самом начале тексты появлялись очень быстро — иногда за два часа, иногда за 15 минут.

Какие тексты написаны так?

Всех сейчас не вспомню, но точно из последних текстов очень быстро был написан: «я ем гнилые яблоки, я сплю». Непонятно совершенно, откуда он пришел — и потом еще назло мне воплотился. Это особенность текстов, написанных в Петербурге. Я не очень верю в такие вещи, но, к сожалению, что-то из написанного сбывается. Поэтому не очень хочется разглагольствовать, чтобы не создавать себе новых проблем.

Можно ли выделить какой-то один текст, который кажется особенно важным? Я понимаю, что их значительно больше, но интересно, что вспомнится сейчас.

Есть текст, который я считаю важным, хотя не так часто к нему возвращаюсь. Он начинается со слов «кружится голова, мозг состоит из клеток». Это редкий случай, когда мне захотелось кое-что проговорить напрямую. Я сделаю фокус на этом тексте.

С самого начала вы публиковали стихотворения Терентьева разных лет. При этом тексты, относящиеся к одному и тому же, скажем, 1975 году, могли быть написаны и в 2017, и в 2021 — между ними не возникало конфликта? Не было опасений, что разница станет заметной и читатель обратит на нее внимание?

Конфликта точно не было. Всегда было примерное ощущение периода, в котором каждый текст мог быть написан. Если мы возьмем какую-то условно любовную лирику, это будет конец 1960-х, начало 1970-х. Ближе к концу 1970-х Терентьев становится более сосредоточен на внутренней и внешней темноте. Чем ближе Федор к концу, тем он отчужденнее, тем меньше для него значит творчество и тем больше его интересуют какие-то другие вещи.

Бывали случаи, когда я думал: «1975 или 1976?» В этом случае я просто смотрел тексты, которые уже написаны и датированы тем же годом, и сравнивал их с новым. Так я примерно понимал, что и куда стоит отнести. Были случаи, когда я в нашей, реальной хронологии сильно позже написал тексты, которые датированы концом 1960-х. Лично мной это трактуется как некая удача, которая настигла автора. Были идеи дописать что-то с середины 1960-х  — это период, который никак не проявлен. Но этого просто не получилось сделать, потому что отмотать поэтику назад очень сложно.

По поводу достоверности, внимательному читателю многие вещи, я думаю, казались подозрительными. И это совершенно нормально. Опять же, если кому-то они не казались подозрительными, это не значит, что такой читатель не внимательный.

Из всего корпуса текстов Терентьева есть ли те, которые спустя время кажутся неудачными, потому что концепция в начале еще не была проработана?

Да, конечно. У всех есть неудачные тексты. Из ранних многое неудачно. Но тут вот какой момент: их ведь нельзя удалить, потому что они уже где-то имеются. И как-то отредактировать корпус этих текстов возможности тоже нет. В самом начале, когда я еще не сильно задумывался над некоторыми вещами вроде биографии, я допускал ошибки. Есть тексты, которые просто мне не нравятся, хотя они, возможно, удачны.

Если говорить в целом, может быть, стихотворений 20–30 набралось бы из тех, которые я для себя считаю удачными. Остальное уже не вызывает тех эмоций, которые были. Но к ним я все равно отношусь лучше, чем к собственным текстам до.

Иногда это работало на достоверность истории Терентьева, потому что были опечатки, с которыми тоже ничего не сделаешь. Иногда за опечатки принимались какие-то вещи, которые опечатками не были. Например, «большая война Хокусая», которая так и была задумана, поскольку это мои реальные опасения из 2019 года. Почему-то часть аудитории решила, что это «волна» — и теперь это стихотворение публикуют и читают в таком варианте тоже. С этим сложно бороться, но я, в общем-то, и не боролся.

На какие периоды делится поэзия и жизнь Терентьева вообще?

Я не проводил четких линий — в этом смысле периоды были флюидные. Хотя у меня была биография Терентьева, которую я написал специально, чтобы примерно понимать, где он находится сейчас. Я ее не публиковал, потому что в какой-то момент это уже показалось лишним. Стало не очень интересно заниматься внешней стороной.

Насколько подробной была эта биография?

Она была прописана максимально подробно, вплоть до мест, в которых он жил, где он работал. Я знал, чем он занимался, с кем он общался, с кем не общался — там было довольно много сторонних, эпизодических персонажей. И эти персонажи, окружавшие Терентьева, были аватарами реальных людей, которых я знал. Не уверен, что аватар — это удачное слово, но это были такие проекции моей реальности в его реальность.

С дневником Терентьева похожая история?

Это был один из видов творчества. И в некоторых случаях, да, это были реальные записи из моего дневника после небольшой обработки, немного трансформированные.

Мне хотелось посмотреть, насколько чувства современного человека отличаются по своему наполнению от чувств людей, которые жили раньше. Кажется, не очень сильно. Может быть, суеты стало больше. В остальном думается и пишется все о том же.

Хотя в адрес Терентьева иногда звучал упрек, что в стихотворениях выражено мироощущение не советского человека. Мне сложно об этом судить, потому что я не советский человек — это лучше спросить у тех, кто застал и чувствует тоньше. 

Вы говорили, что можно выделить несколько этапов творчества Терентьева — «южный», «сибирский» (он же «сургутский»), «петербургский» и «московский». Чем они отличаются друг от друга?

В Сургуте было написано больше всего текстов о смерти. И наверное, там же было больше всего удач. Там хорошо пишется, потому что ты один, вокруг никого нет и ничего нет — только снег. Хотя, когда там находишься, думаешь иначе: «Куда меня занесло?» Город прекрасный, на самом деле, просто до этого нужно дойти. Но Терентьев там не оказывался, там оказался только я. У Терентьева были свои северные места, неназванные сибирские города, которые он косвенно упоминает. Вместо Сургута у Терентьева Петрозаводск. Это не Сибирь, конечно, но близко.

А в Петербурге были вы оба?

У Терентьева петербургский период был до того, как начался мой петербургский период. Когда я стал жить в Петербурге, стихи были уже не о Петербурге.

Мне показалось, что в петербургских текстах Терентьева есть влияние Аронзона — только вместо рая, который там просвечивает через город, у Терентьева темнота, в которую город (не только Петербург, а вообще любой город) уходит.

Я бы так не сказал. Аронзона я люблю и читал достаточно много, хотя не всего. Есть тексты, которые очень сильно на меня повлияли — это его стихи в прозе, например. Но Петербург Терентьева — это не Петербург Аронзона. У Аронзона рай во всем, а у Терентьева этого рая нет. Его пейзаж совершенно другой, враждебный, инфернальный, какой-то полусонный. Мне кажется, он мрачнее, гораздо мрачнее.

Разве смерть Терентьева — не сознательная отсылка на Аронзона? Я думал, что это как раз очень взаимосвязанные фигуры. Не по поэтике, а по мифологии.

Что касается Петербурга, я никогда его не рассматривал сквозь призму Аронзона, не пользовался его оптикой, чтобы этот город воспринимать. В куда большей степени для меня это были Иосиф Бродский, Лев Лосев и Виктор Кривулин. Если говорить о судьбе и других пересечениях — так просто получилось. Это тоже не было умышленно. 

Мне не хотелось, чтобы Терентьев закончил в петле. Не хотелось, чтобы это была трагическая смерть вроде тяжелой болезни или убийства. Я хотел, чтобы просто был такой человек, взял и ушел куда-то. И все, его больше нет. И одиночный поход в горы мне представился подходящим вариантом. Конечно, когда эта история уже была опубликована, я заметил сходство с Аронзоном и подумал: «Да, близко». Но выбор на Среднюю Азию пал прежде всего из-за Туркменистана, в который сейчас очень трудно попасть. Гибель Аронзона как раз ближе к той гибели поэта, от которой мне хотелось отодвинуться немного дальше. 

Потому что самоубийство?

Ну, да. Кто-то может не согласиться с этим, но, по крайней мере, несчастный случай с оттенком самоубийства. В случае Терентьева мне не хотелось, чтобы там было какое-то самоубийство, потому что это распространенная история. Чем больше вокруг примеров такого финала, тем хуже для людей, которые пишут. А я в целом хотел бы, чтобы было как-то иначе. 

Хотелось написать такую историю поэта, которая выпадает из привычной формулы «умер — стали читать»?

Выпадает уже постфактум. От этой формулы хочется уйти. Поскольку я на самом деле убежден, что история Терентьева существует в реальности. В России есть поэты с такой судьбой. Еще до сибирского периода мне возле университета повстречался человек — он попросил закурить, угостить его кофе и прочитал мне свои стихи. Это были совершенно потрясающие стихи. На то время я никогда не слышал тексты такого уровня от живого человека, с которым стою и разговариваю. 

Это был мужчина в возрасте, немного маргинального вида. Не знаю, был ли он бездомным, но у него был мобильный телефон, и номер у него я взял. Потом я уехал, пытался с ним связаться, но не получилось. Я приезжал, пытался его искать, но так и не нашел. И я думаю, таких людей очень много. Если поискать, можно найти.

И Терентьев — это такой памятник им всем и сразу?

Отчасти, да. И есть же авторы, они до сих пор живы, которые потрясающе писали на протяжении 15 лет, 20 лет, а потом замолчали, и сейчас про них почти никто не помнит. Я не буду называть кого-то конкретного, но таких авторов много. Поэтому, если кому-то сейчас не хватает стихотворений Терентьева, я рекомендую обратиться к другим авторам, поискать их самостоятельно. Таких «Терентьевых» вокруг предостаточно.

Это, скорее всего, частый вопрос, но мне важно его задать: не было ощущения, что писать из прошлого — немного нечестный ход? Те вещи, которые в текстах современного автора воспринимались бы как вторичные, у Терентьева было сложнее к таковым отнести, поскольку он сам «оттуда», из прошлого. Воспринимались бы эти тексты так же, знай читатель, что они написаны сейчас?

Мне действительно это вопрос не раз задавали, я сам думал об этом, но никогда не переживал. Для меня не имеет значения первичность или вторичность текста. Если сегодня появится автор, который, допустим, возьмет матрицу Бродского и будет писать классные стихи в таком ключе, ты будешь впечатлен такими стихами. И я буду ценить прежде всего сами тексты, а не то, что на автора повлиял Бродский или еще кто-то.

Если посмотреть на тех авторов, которых я люблю, они все начинали с какой-то вторичности, а потом уже перерастали во что-то другое. И это абсолютно не проблема. 

Бывает же так, что некий поэт создал некую поэтику, придумал ее, но другой поэт ее развил и сделал лучше — это же очень интересно. А по поводу «честно — нечестно» — если бы я не раскрыл эту историю, наверное, оставался бы момент нечестности. Но сейчас уже известно, что эти стихи написаны не тогда.

Мне кажется, когда ты признаешься в том, что это мистификация, вымышленный персонаж, это такой удар по стихам, что многие люди, которые с вниманием относились к этим текстам, могут поменять свое мнение на прямо противоположное. В этом тоже нет ничего ужасного. И есть еще такой момент, что, когда ты пишешь «в то время», ты состязаешься со своими мертвыми учителями, пользуясь их же оружием. Я думаю, что для начала это неплохой ориентир.

Мне кажется, разоблачение мистификации не так важно — люди же читали стихи «тогда», а «тогда» Федор Терентьев был настоящим. Это влияло на восприятие. У меня в целом есть ощущение, что миф здесь значит больше текстов — тексты хорошие, иногда очень хорошие, но в какой-то момент они образуют массив, где уже не важно, что там было написано. Остается явление вообще, чистый миф.

Может быть, так. Но все-таки этот массив состоит из конкретных текстов. Без текстов или с плохими текстами такой «стереотип об авторе» не будет работать на автора. Что касается авторской фигуры — мне вообще неважно, вымышленный он или реальный. Это как в случае с Борисом Рыжим. Мы же часто слышим: «На самом деле он был не такой. На самом деле было иначе» — вот эти разговоры. Мне кажется, история автора имеет значение, но тексты все равно важнее. Тексты первичны. Ведь есть же другие поэты с более удивительными биографиями, но внимания к ним меньше. Мы замечаем эти биографии как раз в тех случаях, когда они рядом с хорошими текстами. Иначе мы бы не интересовались поэтами, мы бы интересовались людьми на улице.

Если бы тексты Терентьева сразу публиковались под вашим именем, вам кажется, они бы ничего не потеряли?

Точно бы ничего не потеряли. Но воспринимались, может быть, несколько иначе. Потому что, если автор с нами, мы не делаем какого-то окончательного вывода о нем. Обычно точки над «и» ставят в некрологе, как бы подводя черту.

Получается, что перевоплощение в Терентьева помогло как бы промотать годы между смертью и признанием и сразу прийти к читательскому интересу?

Примерно так, да. Если бы эти тексты были написаны другим человеком, современным поэтом примерно моего возраста, и он бы продолжил писать примерно в таком же ключе, а затем погиб бы при каких-то обстоятельствах в 37, 38 или 39 лет, я думаю, что спустя лет 10–20 мы бы, возможно, имели похожую историю. А может быть, и нет. Но с плохими текстами мы этой истории не увидели бы вообще — это точно.

Почему Терентьев так зацепил читателя сегодня?

Возможно, не все еще сделано в этой традиции. Кое-что там осталось, и людям это интересно. Внимание к поэзии и спрос на нее, если говорить в таком капиталистическом ключе, есть. Как бы ни старались оградиться от широкого читателя многие журналы (по крайней мере немолодые — молодые по-другому на эти вещи смотрят). Я думаю, что в России поэзия интересна людям так же, как и 100 лет назад. Хотя лет пять назад я был другого мнения. Просто поэзия сегодня развоплотилась, распалась на другие жанры — что-то утекло в музыку, что-то в кино или еще куда-то. Но есть люди, которым это интересно. И от них неправильно прятаться.

Если писать только для поэтов, можно с ума сойти. Я надеюсь, что после Терентьева широкий читатель станет более внимателен к живым. Когда Терентьев создавался, для меня был очень важен момент с тем, что на живых не обращают внимания. К живым относятся с предубеждением. И стоит только умереть, как все меняется.

Мне это казалось вредным, потому что многие авторы на этом фоне заболевают, и это иногда плохо кончается. В итоге мы имеем меньше поэтов, меньше хороших текстов. Они просто не успевают их написать, когда все заканчивается трагически. Я надеюсь, что теперь у людей немного поменяется фокус. Один из слоганов Терентьева уже постфактум: «Будьте внимательны к живым авторам». Они этого заслуживают.

В истории с Терентьевым была намеренная оппозиция литпроцессу?

Отчасти, наверное, да. Сейчас почему-то сформировалось мнение, что какие-то стихи актуальны, а какие-то не отвечают действительности. Что стихи должны быть такими и только такими. Мне кажется, что это все полная ерунда. Стихи, если мы вообще что-то заявляем в таком ключе, должны быть хорошими. Для меня они делятся на хорошие и плохие. Все остальное менее важно. Кто-то, конечно, называет историю с Терентьевым реваншем — ну и пусть. Почему бы и нет? Такой взгляд даже добавляет немного жизни, немного художественного, творческого конфликта.

Вы говорили, что Терентьев закончился в результате конфликта между вами. Что это был за конфликт? И, учитывая такое «негативное» начало в поэзии Терентьева, можно ли сказать, что вы с помощью проекта из этого негатива вышли, как бы выделили его в отдельного человека и простились с ним?

Естественно, Терентьев как персонаж хотел продолжаться. И его мироощущение всегда отвечало моему, но с неким временным люфтом. Оно было более трагическим.

И этот конфликт проявлялся в разных форматах. Я понимал, что я не могу написать от имени Терентьева вещи, которые хочется сказать мне самому. То есть более жизнеутверждающие, более светлые вещи Терентьеву просто не шли. Я много раз пытался, но это просто не его история. 

У нас даже существовал локальный мем по поводу того, сколько можно писать о смерти. И точно так же были какие-то основные мотивы Терентьева, которые нельзя было вычеркнуть. Что ни начинаешь писать, все возвращается к этой луне. Вот сегодня как раз такая луна. Поэтому продолжать в таком ключе было невозможно. Это означало бы множить сущности одного и того же вида, а мне это не очень интересно. Я сам в таком случае превращаюсь в какой-то придаток. Ну, и поскольку проект все-таки был закончен, можно сказать, что светлое отношение к жизни победило. 

Если смотреть на то, что происходило в моей жизни на протяжении этих восьми лет, то да, можно сказать, что у Терентьева была некая терапевтическая функция. А нужда пропала, потому что произошли определенные жизненные события, и они повлекли другое отношение к жизни. 

Каким вы видите читателя Федора Терентьева?

Я представлял всегда человека, похожего на себя самого, но рожденного несколько позже. Лет на 10, на 20. То есть это я из будущего, для которого я всегда и писал. Оказалось, что таких людей, как я, довольно много. Но я никогда не пытался как-то представить свою аудиторию, определить ее. Хотя, конечно, в сообществе ВК есть статистика, ее можно посмотреть.

Это преимущественно молодые люди?

Да, много молодежи, но все же определенного возраста. Больше мужчин, чем женщин. Среди мужчин это чаще всего читатели от 25 до 30 с хвостиком. Если говорить про женскую аудиторию, то это от 17 до 24. После 25 интерес резко начинает падать. Вообще, когда люди устраиваются на работу, интерес к поэзии немножко исчезает.

Возможно, люди «на надрыве» вроде Терентьева перестают очаровывать в этом возрасте, потому что ты их настоящих уже встретил достаточно?

К сожалению, поэзия всегда с надрывом. Было бы здорово писать что-то спокойное и полезное, но это чаще всего не получается. Это еще одна причина, почему Терентьев закончился. В Сургуте у меня был приятель, молодой парень, который писал стихи. Его отчислили из университета несколько раз, и я всячески пытался его образумить. 

Когда я уехал из Сибири, мы как-то с ним созвонились. Я спрашивал, как его дела, и к этому разговору случайно подключился еще один приятель, который сказал, что моего знакомого в очередной раз отчислили и он только и делает, что пьет. И я спросил его: «Витя, ну что это? Почему?» И Витя сказал: «Ну так Федор Терентьев же пил». Я говорю: «Федор Терентьев — это вымышленный персонаж». 

Мне стало очень сильно не нравиться негативное влияние Терентьева, да и реальных неподцензурных поэтов (хотя я не стал бы утверждать, что это их вина). Просто не обязательно вести деструктивный образ жизни, чтобы написать хорошие стихи. А когда человек сознательно начинает саморазрушаться, надеясь, что это принесет ему тексты, это совсем плохо. Это касается не только молодых авторов, некоторые такое отношение в себе держат до седин и надеются, что подобные переживания и проблемы принесут озарение. 

Мне это кажется еще более вредным, поэтому хотелось бы, чтобы не было излишнего надрыва. Если тебе суждено быть несчастным, то ты будешь несчастным. Как бы ты ни старался нарочно стать несчастным, чтобы написать тексты, этого не получится. Тексты будут соответствующие — плохие копии чьих-то реальных трагедий.

Вы собираетесь как-то продолжать историю с Терентьевым — может быть, выпустить биографию, снять мокьюментари или художественный фильм?

Еще до раскрытия была идея сделать документальный фильм. Я даже снял несколько фрагментов, они получились очень живые. Но мне не хватило достаточного количества людей в возрасте, которые могли бы вспоминать Терентьева. Да и в целом было сложно снимать, потому что проблем в жизни хватало и они отвлекали от съемок. Но такой фильм действительно мог появиться. 

Что касается будущего, не знаю. Возможно, это материал для прозы. О художественном фильме я думал — подобрать хорошего актера и продолжить эту историю было бы интересно. Я представляю, как можно было бы визуализировать эту поэтику, но не уверен, что это когда-то получится осуществить. Если бы была такая возможность, то, конечно, хотелось бы снять фильм на старую пленку, чтобы это не только по нарративу, но и по визуалу напоминало то время. Там однозначно было бы много тумана, были бы окраины, места, где я жил и где жил он. Я думаю, это был бы такой спокойный, но содержательный фильм про внутренний мир такого человека, как Федор Терентьев. Я бы хотел избежать каких-то сравнений, но, чтобы лучше объяснить, я его поставил бы куда-то ближе к Каурисмяки — какое-то такое кино. 

Какие мотивы у Терентьева можно назвать центральными? Мы сказали про сквозные образы вроде тумана и окраин, которые часто возникают. Что еще?

Важный момент — это деревья, и конкретно акация, которая чаще всего упоминается. Это было важно еще в моей поэтике и к Терентьеву тоже перекочевало. Я вообще создал бы фан-клуб любителей деревьев. Второй ярлык — это луна и небо вообще. Вот уже и возникает пейзаж — небесная твердь, луна, акация и человек со стихами.Третий момент — это туман и, шире, неопределенность, сон с налетом легкого алкогольного опьянения. Опять же, если говорить про алкоголь, Терентьев никогда не пьяный вдрызг. Он всегда немного подвыпивший, в таком вдохновляющем опьянении. Иногда встречаются моменты похмелья, бывает, что его тошнит. Но преимущественно это какое-то количество алкоголя, которое выпито не во вред, а в воодушевление.

Кстати, в определенный момент Терентьев ведь перестает пить. Уже в конце 1970-х появляются первые намеки на это, а в начале 1980-х Терентьев — это немножко другой герой. Он пытается разобраться с самим собой, и его в первую очередь интересует он сам и сопутствующая автокоммуникация. Буду невыносимо трезвым, да.

Возвращаясь к образам, любви к деревьям и окраине — откуда они?

Вообще — из детства, но в случае поэзии Терентьева — это Харьков, определенный район в Харькове, в котором я жил. Куда бы я ни выходил, там всюду были туман, акации, большая желтая луна и замечательное небо. Там Терентьев и воплотился.

Про многих поэтов из тех, с кем Терентьева сравнивают, говорили, что это были невыносимые и, скажем, «нехорошие» люди, вроде того же Сергея Чудакова. Федор Терентьев, если бы он правда существовал, стоял бы в том же ряду? 

Думаю, нет. Он, конечно, сложный, потому что безответственный. Но у него есть совесть, которой у Чудакова скорее нет. Иногда он пытается показать, что у него ее тоже нет, но Терентьев — человек совершенно другого склада. Он не циничный, даже если иногда ему кажется приятным изображать себя таким.

Здесь работает принцип: говорю «Терентьев» — подразумеваю «я в прошлом»?

Нет, даже от меня прошлого Терентьев резко отличается. В момент этической неопределенности, в 2017 году я впервые задумался о том, что он лучше, чем я, как человек в стихах. То есть, когда я писал какие-то стихи, я представлял, как бы он поступил в той или иной ситуации, и понимал, что он поступил бы лучше, чем я.

В какой-то момент он был для меня примером, ролевой моделью. 

А потом он стал примером деструктивного отношения к жизни и к себе. В том числе потому, что я встретил больше людей, очень сильно похожих на реального Терентьева. Им, возможно, не понравилось бы это сравнение, но по духу они были именно такие.

И я понял, что они приносят большие неудобства своим близким, создают сложности, которые можно было не создавать. После этого я свое отношение к нему поменял.

Последний вопрос: есть ли у вас какое-то главное впечатление, воспоминание или, возможно, какой-то центральный мотив, через который вы себя формулируете? Можно ответить за себя, за Терентьева или за обоих.

Для меня сегодняшнего это дело, ощущение своего дела. Когда я чем-то занят, меня это делает счастливым. Мне это нравится. Сейчас это не поэзия, но поэзия тоже может быть делом. Если отвечать за Терентьева, то это какое-то мгновение, которое можно поймать только в определенном состоянии. Когда ты никуда не торопишься и можешь вглядываться в окружающий мир, чтобы что-то выхватить из него.

В моем цифровом архиве фотографий на самом первом снимке — прозрачный ручей и лист, лежащий в нем. Этой фотографии уже больше 15 лет — но я это мгновение сохранил, хотя даже не знал, что я тогда делаю и зачем. Иногда я к этой фотографии возвращаюсь. И очень важно, что этот момент уже произошел и исчез. Ты ощутил его, поймал мгновение, удивился реальности — и почувствовал себя счастливым. Для Терентьева, наверное, это центральная вещь.

Беседовал Егор Спесивцев