Московский апокалипсис

Без пяти девять на улице Вторая Фрунзенская из тумана выходит голая блондинка. Строго говоря, туман – не туман, а дым, в скобках смог, густо-сизого колера с гнусным желтушным подтекстом: не иначе свет первых фонарей или последнего, невидимого солнца играет на вредоносных взвешенных частицах.

Строго говоря, блондинка модельных кондиций – не голая: ниже пупка на ней есть шлепанцы и разлохмаченные джинсовые шортики, очень short, выше – красный топ от купальника бикини. И еще зеленая марлевая маска на лице. На полшага сзади идет блондинкина подруга шатенка – тоже в зеленой марлевой маске. Шатенка сжимает в обеих руках, словно АКМ, бесшерстную дрожащую собачку.

На лице у собачки зеленая марлевая маска.

Двадцать лет назад, когда я был подростком и переживал гормональный взрыв, такое зрелище привело бы меня в экстаз. Пару месяцев назад, когда конец света еще не наступил, оно бы меня сильно удивило. Сейчас, на второй месяц Жары и на третий день Смога, живая цитата из кинофильма «Безумный Макс» не вызывает ни экстаза, ни удивления, вообще ничего.

Подумаешь, теперь на этих улицах можно увидеть и не такое.

•  •  •

– А я знаю, почему у нас везде жарко и дым, – говорит моя пятилетняя дочка. – Потому что от машин и фабрик у нас везде вредные бензинововые газы.

Размышляет еще несколько секунд.

– Хотя, впрочем, – сообщает, – вообще-то я думаю, что все дело все-таки в комете.

Тоже версия не хуже других. В конце концов, древние точно знали: где комета – там и конец света. Ну, пускай не конец, пускай репетиция.

– Вообще-то, – говорит жена, глядя за окно, где во мгле бродят призраки и зомби, где еле различимая поливальная машина ползет, как гигантский слизняк, оставляя за собой мигом высыхающую влажную полосу, – может, нам тоже стоит эвакуировать ребенка?

Слово «эвакуация» уже прочно вошло в обиход. Черт, оно даже утратило юмористический оттенок.

«Хотя, впрочем», сказала бы дочка, довольно долго вовсе не казалось, что происходит что-то из ряда вон выходящее. Как минимум до середины июля.

Три недели до конца света. 14 июля

Антициклон с температурой сильно за тридцать навис, как инопланетная тарелка из «Дня независимости», над европейской частью России уже в конце июня. Поначалу это казалось почти приятным. Раз уж с глобальным потеплением все равно не понятно ничего никому, включая ученых, почему бы не принять жаркое лето после холодной зимы как торжество климатической справедливости?

К тому же синоптики обещают понижение температуры со дня на день. Правда, понижения не происходит. Синоптики переносят его еще на несколько дней вперед. Его снова не происходит. Не сбываясь, прогнозы все равно успокаивают.

До какого-то момента.

Лето переваливает за середину, а жара не думает спадать.

Наоборот.

Ртутный столбик лезет вверх – каждый день сшибая планку нового рекорда. Тридцать три, четыре, семь. Побит рекорд семьдесят второго, тридцать седьмого, тысяча восемьсот восьмидесятого…

Кислорода в раскаленном воздухе все меньше. Статистика вызовов скорой ползет вверх. Врачи советуют не есть жирного, есть овощное и фруктовое, не пить крепкого, пить негазированное, обливаться прохладным.

В радиоголосах, констатирующих очередной рекорд, звучит опасливое недоумение. В кафе не справляются кондиционеры, в квартирах – холодильники, в метро – вентиляция: на платформах и в переходах учащаются смертельные случаи, Общество защиты прав потребителей подает на московский метрополитен в суд. На улицах появляются гаишники в белом и «люди в голом». Гаишники тихонько жалуются: белая рубашка с короткими рукавами плотнее обычной, а вот еще бы хорошо заменить фуражки кепками, а?

«В супермаркете “Билла”, – читаю в ЖЖ, – сегодня был просто какой-то парад-алле при смерти. По залу бродили девушки, держащие в руках собственные шорты, пенсионерки в майках-алкоголичках, закатанных под соответствующую грудь, ветераны ВОВ топлес, тучные матери семейств в чем-то прозрачном и, очевидно, исподнем, юноши в сатиновых трусах. И эта народная полуобнаженность была какая-то вялая, начисто лишенная пляжного драйва, – всем было пофиг. Всем было плохо, потно и липко. Преимущественно бледные и вялые тела среди продуктов выглядели неким общим натюрмортом из кошмара».

Хочется сбежать на дачу: кому было куда – уже расползлись по Подмосковью. Хочется пить, холодные жидкости в палатках идут на ура. Хочется уехать: ж/д билеты взлетают в цене (так, место в купе поезда Москва–Рига, в середине июня стоившее четыре тысячи, месяц спустя стоит пять триста), путевки расхватывают, туры раскупают. Хочется забиться под вентилятор, под кондиционер: вентиляторы и кондиционеры в течение июля дорожают в полтора раза, в два, кое-где в три – и все равно становятся дефицитом.

К тем, у кого кондиционеры есть, просятся переночевать знакомые – особенно с маленькими детьми. В ЖЖ и на форумах обсуждают маршруты вывоза – пока еще в основном стариков и младенцев.

Две недели до конца света. Теория заговора. 23 июля

В какой-то момент к букету тревожных симптомов присоединяется тиканье гейгеровского счетчика конспирологии.

– Вот же сучки все-таки пиндосы, скажи, а? – говорит мне охранник ближнего ларька, куда я ночами бегаю за сигаретами, после дежурного обмена температурными ахами.

Видимо, я пялюсь на него достаточно глупо – не в силах понять, чем тут-то провинились голливудские пожиратели гамбургеров, мировые жандармы из вашингтонского обкома. Охранник меня охотно просвещает.

– Ты че, не в курсе типа? Это ж америкосы нам гадят. Климатическое оружие на нас, сучки, испытывают.

Вдохновленный, я весь следующий день заговариваю о коварных пиндосах со случайными собеседниками – и в половине случаев встречаю понимание, когда ироническое, а когда и на полном серьезе. Коварство пиндосов если еще и не Common Knowledge, то уже и не городская легенда, вот, извольте читать в «Комсомольской правде». Самое тиражное издание России с подмигиваниями сообщает, что в наших жарких бедах, не исключено, виновата загадочная станция HAARP, четырнадцать гектаров мерзлой аляскинской почвы в двухстах пятидесяти километрах от Анкориджа, утыканных «180 антеннами и 360 радиопередатчиками высотой по 22 метра», подкупающая точность. Станция якобы для изучения полярных сияний, но дураку понятно, что пиндосы брешут, и на деле это климатическое оружие – «геофизическое или ионосферное». Имеется также перечень возможных деяний станции, начиная с урагана Эль Ниньо и заканчивая землетрясением на Гаити; среди «экспертов», раскрывающих мировой общественности глаза на злокозненность HAARP, – президент Венесуэлы Уго Чавес. А некто Н. Караваев, военный синоптик и кавторанг в отставке, рассказывает нам про засекреченный американский беспилотник X-37B, выведенный на орбиту аккурат накануне московской жары и способный нести лазерное оружие, тут уж какие ж могут быть сомнения, к гадалке не ходи.

Девять дней до конца света. 29 июля

Впрочем, для тех, кому пиндосов мало и без высших сил никак, та же «Комсомолка» публикует «Молитву во время бездождия», творение Каллиста, патриарха Константинопольского: «…и во время посылаемому земли дождю удержатися повелевуи, таже паки молитвою его дождь плодоносный ей даровавый».

Молитва от бездождия не помогает, зато столк­новение с теорией заговора и высшими силами разом отменяет некие блоки в моем мозгу. Бормоча «удержатися повелевуи плодоносный даровавый», я вспоминаю, что уже читал точное описание всего происходящего в Москве. И вспоминаю, когда читал. И вспоминаю где. Там первая фраза такая: «…Жара в Москве вначале была незаметна». А финал – вот такой: «Температура повышалась. Слепящее солнце пустыни било над белыми саркофагами и черными памятниками города, над рухнувшей эспланадой кинотеатра “Россия”, над осевшими оплавленными машинами, над красной зубчаткой Кремля, легшими на Тверской фонарными столбами, зияющими вокзалами…». Это сочинил известный писатель Михаил Веллер лет пятнадцать тому, новелла называется «Жара», и все, что там примерно до середины, совпадает с реальностью один в один: как лезет вверх ртуть, как сметают вентиляторы, как реагируют власти и что болтают в толпе. А дальше середины мы еще не продвинулись, но движемся, потому что по радио говорят, что ожидаемая температура в Москве – тридцать восемь градусов в тени, по области до тридцати девяти, соблюдайте осторожность.

Я нахожу и осторожно набираю телефон писателя Веллера, но трубку никто не берет.

Четыре дня до конца света. 2 августа. Рында

Между тем становится все горячей. Вокруг Мос­квы, и Твери, и Нижнего Новгорода, и дальше к Уралу, и много еще где полыхает уже вовсю: торф, леса, деревни. Количество непосредственных жертв пожаров только по официальным данным исчисляется в десятках, потом переваливает за полсотни. Без домов уже тысячи людей. Премь­ер Путин, буквально соскочив с трехколесного мотоцикла, на котором в разгар июльских пожаров ездил на празднике байкеров в Крыму, обещает каждому погорельцу по три миллиона руб­лей – и что жилье взамен сгоревшего будет отстроено до наступления холодов, и что лично он, премьер, будет следить за стройкой через веб-камеры. Президент Медведев прерывает сочинские вакации.

Блогер top-lap враз становится самым знаменитым персонажем Рунета, сочинив открытое послание «про рынду». Послание начинается словами: «Знаете, почему горим? Потому что пиздец», – и дальше top-lap с незамысловатыми матюгами живописует состояние некоего села в Тверской области, где «при коммунистах» висела рында, в которую колотили, когда начинался пожар, и был пруд, из которого брали воду, чтобы пожар тушить, а теперь пруд засыпали и рынду сперли. Блогер top-lap требует рынду и пруд обратно. Руководитель «Эха Москвы» Венедиктов переправляет «глас народа» в аппарат премьер-министра. Премьер Путин якобы собственноручно отвечает – с ласковым сарказмом срезая паникера по всем значимым пунктам, зато выдачу рынды гарантируя незамедлительно. Для блогера top-lap начинается слава и заканчивается privacy. Власти Тверской области в ужасе бегут вешать в опознанном селе Высоково рынду, то бишь кусок рельса с металлическим прутом; двадцативосьмилетний Александр Почков, опознанный в top-lap, в испуге удаляет свой ЖЖ; таблоиды рвут Почкова на части. Ощущение веселого абсурда от этой истории быстро сменяется раздражением. Потому что ведь действительно страна горит, и люди гибнут от огня и мрут от жары. Потому что теперь всем ясно, что принятый несколько лет назад новый Лесной кодекс фактически упразднил профессию лесника и предельно размыл ответственность за профилактику пожаров, словом, подготовил леса к беспрепятственному горению. Потому что дилетантизм и показуха на всех, как гласит штамп, «этажах власти», зашкаливают. И на этом фоне радостная медийная суета вокруг рынды смотрится все более неприлично и глупо.

А дистанция между моментом, когда населению становится понятно, что дело швах, и моментом, когда власть перестает делать вид, что все под контролем, измеряется многими днями: президент Медведев вводит режим ЧС, чрезвычайной ситуации, в семи особенно полыхающих регионах лишь 2 августа; ЧП – чрезвычайное положение – не вводят вовсе; в Москве же – ни ЧП, ни ЧС.

•  •  •

Москву тем временем плющит под прессом с гриппозной температурой – около сорока. Город, однако, довольно убедительно делает вид, что живет нормальной жизнью. Завсегдатаи модных заведений в течение июля переползают сначала из помещений на веранды, потом – туда, где рядом есть вода (и столики в «Лебедином озере» на стыке парка Горького с Нескучным садом оказываются забронированы на три дня вперед), потом – обратно в кондиционированное нутро тех кафе, где техника «справляется». Список контактов в памяти телефона все сильней прореживается, выбывают наиболее прозорливые абоненты; но город в целом демонстрирует то ли стоицизм, то ли солипсизм, пусть заголяясь, потея, болея, все чаще набирая ноль-три, – но упорно играя по уже отмененным де-факто правилам.

Какое-то время это работает, да.

Пока не приходит дым.

Конец света

Числа эдак седьмого месяца августа в Москве легче легкого поверить, что конец света и впрямь уже наступил, а мы это наконец заметили.

Первый очевидный рейд на Москву дым от горящих торфяников совершает уже четвертого, после обеда. Дым выглядит не так эффектно, как в сериале Lost. Он не черный, а сизый, изжелта-серый. Он не мечется с воем, а проступает испод­воль, – но вот уже все затянуто пеленой, и пахнет гарью, и солнце, недавно жгучее на ясном небе, едва просвечивает сквозь серое несвежим пятаком. Прохладнее, впрочем, не становится. Дышать трудно, словно втягиваешь и выталкиваешь подгорелую теплую мокрую вату. Сограждане смотрят и смот­рят­ся ошалело, кто-то кашляет, кто-то держится за сердце; в масках пока – почти никого, лишь редкие предусмотрительные индивиды. В телефоне – панический перезвон, в интернете – кипы фотографий из портфолио героев Стивена Кинга.

Но это только пробная вылазка: в ночь на пятое дым исчезает.

Говорят, в некоторых районах Москвы была гроза. Там, где живу я, грозы не было: просто часа в три ночи вдруг подул ураганный ветер. Клены с обожженными листьями только что мертво стояли в абсолютном штиле – и вдруг согнулись почти пополам. Где-то звонко разлетелось окно. Через улицу зазмеились серые космы.

Ветер дул недолго – но унес, кажется, все.

Это была рекогносцировка, не иначе. К 6 августа дым вернулся с новыми силами.

Теперь московский пейзаж глядится дурной пародией на постапокалиптический голливудский триллер.

Далекие пафосные штыри Москва-сити разъедены ядовитым туманом почти до невидимости.

Сталинские высотки, зубасто-башенный Кремль проступают пугающим мордорским мороком, и поневоле думаешь, что смог не только скрывает, но и обнажает некоторые сущности.

Храм Христа Спасителя похож на оплывшего снеговика в пожарной каске.

Прохожих меньше обычного. Респираторы теперь не редкость. Говорят, что во многих аптеках уже закончились и маски, и заодно кислородные подушки с баллонами – хотя ранее представители аптечных сетей утверждали, что уж этого добра запасено надолго вперед. Зато кое-где марлевые лоскутки, стоящие в оригинале семь-десять рублей, сбывают с рук по полтиннику, – а в больших торговых центрах, напротив, совершенно легально задорого распродают гламурные наморд­ни­ки с цветными принтами (розовыми, фиолетовыми) – не иначе наследие еще свиного гриппа.

С масками вообще все непонятно – например, есть ли от них реальная польза. Одни врачи утверждают, что да; другие – тоже что да, но только если они восьмислойные и влажные; третьи – например, главный терапевт Москвы Леонид Лазебник – что практически никакой, поскольку ни от угарного газа, ни от диоксида азота, ни от прочей дряни, предельно допустимая концентрация которой в эти дни в московском воздухе превышена в разы (от трех раз до шести), маски не спасают. Непонятно, спасают ли хоть от взвешенных частиц – самой дрянной дряни, по всему судя, поскольку именно она, говорят, оседает в организме и чревата долгоиграющими последствиями. В интернете пугают скорым ростом заболеваний легких и верхних дыхательных путей – а рядом уверяют, что все нормально и бояться нечего. Врожденная болезнь интернета – трудновычислимость индекса достоверности: нужно знать много гитик и иметь много времени, чтобы отделить лапшу от ушей и дельные сведения от бреда.

•  •  •

Московский дымный кризис словно задался целью наглядно, для идиотов, проиллюстрировать смену информационных приоритетов. Чтобы ориентироваться в ситуации, люди пользуются блогами, ЖЖ, «Фейсбуком», «Твиттером», на худой конец – неправительственными сетевыми ресурсами. На деле, конечно, массовый переход из иерархической вертикали в цифровую горизонталь происходит давно – просто впервые проявляется так масштабно и зримо. Куда новей то, что и с грубой реальностью дело обстоит схожим образом: сотни случаев горизонтальной взаимопомощи (прочел что-то в ЖЖ, обзвонил друзей, купили респираторы и лекарства, поехали в деревню) – при полной невозмутимости городских властей.

К этому моменту все уже в курсе, что московский мэр Лужков, избывающий за пределами РФ загадочную спортивную травму, не видит причин возвращаться из отпуска в Москву, поскольку в Москве все под контролем, а источник проблем – за пределами города. На мэра, впрочем, никто особо и не уповает. За годы распада традиционных общественных конвенций многие граждане РФ успели отвыкнуть и от розовой иллюзии, согласно которой государство им что-то должно.

Другое дело, что горизонтальными конструкциями можно заменить далеко не все вертикальные.

Ты можешь вывезти на дачу друзей, пожертвовать денег и шмоток пострадавшим, загрузить пару пожарных рукавов или связку лопат в свою «маленькую розовую и желтую машинку», даже сколотить крепкую пожарную команду и двинуть в леса. Но невозможно соорудить альтернативные больницы и дублирующую скорую помощь. Сполна заменить собой МЧС, милицию и администрацию. Или провести частную всеобщую мобилизацию и приватную массовую эвакуацию.

Конец света. 7 августа

Когда я вылезаю из метро (считанные молекулы кислорода, спертый горячий воздух, отчетливый запах гари, отчетливая хмарь, в которой плывут неотчетливые цифры на табло), я вижу лысого человека в ярко освещенном салоне синего «бентли»: человек долго сидит и глядит в одну точку, не в силах покинуть безопасную зону климат-контроля. Вижу безумного роллера, голого по пояс и в армейском противогазе: он проносится мимо меня и растворяется в тумане. Вижу группу бомжей: двое бородатых мужчин и дама в стеганой фуфайке, плюс прайд из пяти разнокалиберных дворняг; бомжи деловито роются в мусорном контейнере, но на лицах у них – вот те на! – марлевые маски. Вижу дохлого воробья лапками кверху на тротуаре: в эти дни многие рассказывают, что не вынесшие жары и задымления городские пернатые мрут на лету.

Ладно бы только пернатые.

«В корпусе открыты все окна, задымление в коридорах, палатах, операционных, процедурных, перевязочных, туалетах и в большинстве ординаторских – такое же, как и на улице, – пишут в ЖЖ. – В отделении реанимации окна закрыты, гари от этого не меньше, но разносится зловоние от гниющих при 40 градусах повязок и испражнений.

За прошедшие сутки в больнице умерли 17 человек. За позапрошлые – 16. К сегодняшнему утру за прошедшие сутки в морге больницы оказалось 65 трупов – наши плюс “несудебные” трупы из окрестных квартир. Трупы складывают в подвале стоя – холодильники уже заняты… Скорая пачками везет стариков с фактическим тепловым ударом, под страхом увольнения скорой запрещено выставлять диагноз “тепловой удар, перегрев” (потому что у нас – не жарко, у нас в городе – все в порядке). Мы тоже такого диагноза не выставляем – мы не хотим, чтобы нас уволили, у нас семьи, и их нечем будет кормить, если что, а ничего другого, кроме как лечить, мы не можем. При объявлении чрезвычайного положения медперсоналу дежурство оплачивается по двойному тарифу, но у нас в городе не будет объявлено чрезвычайного положения, у нас же все в порядке – да и вдруг страна разорится. Такая же ситуация по всем московским больницам. Кроме, наверное, – и к сожалению, – ЦКБ». Это пишет в своем ЖЖ юзер mamako, врач, но скоро она удалит ЖЖ. Не потому, что за ней охотится ФСБ, а потому, что на нее охотятся таблоиды.

О резком скачке смертности, о негласном запрете на диагнозы, связанные с жарой и дымом, ходят слухи, возводящие реальные величины в куб, об этом говорят в блогах и пишут в газетах, это подтверждают анонимные врачи, работники моргов и похоронных контор – но власти и тут выдерживают долгую паузу. 9 августа глава Департамента здравоохранения Москвы Андрей Сельцовский признает рост смертности в городе вдвое (с 360–380 человек в день в те же числа прошлого года до семисот в день сейчас), его немедля осаживает глава Минздравсоцразвития Татьяна Голикова: а откуда это вы взяли такие данные, у нас по статистике на июнь смертность за год снизилась! Точных смертных цифр по дымному августу пока не сообщает никто.

Бойцы медицины первого края общаться с журналистами не рвутся.

– Ой, это мы права не имеем обсуждать, – говорит медсестра, курящая во дворе Склифа, возле Центральной станции скорой. – Это вам надо с администрацией поговорить.

– Ой, я вас так пропустить не могу, – говорит охранник в будке у турникета. – Это вы позвоните дежурному администратору, вон на стене телефончик.

– Ой, не в моей компетенции вас к врачам бригад пропускать, – говорит дежурный администратор. – Это вам надо главврачу звонить. Нет, сейчас его нету. Попробуйте завтра.

Плюнув, я отлавливаю идущую с вызова линейную бригаду возле собственного дома. Врач, молодой парень, представляется: «Андрей» – и, убедившись, что я не собираюсь упоминать его фамилию, закуривает «Голуаз»: добавляет немного табачного дыма в висящий вокруг торфяной. Да, количество вызовов подскочило. Да, «группа риска» – старики, легочные и сердечные хроники, но попадаются и молодые, которые не подозревали о своих проблемах. Да, диагноз «тепловой удар» ставить настоятельно не рекомендовано. И госпитализировать тоже рекомендовано только в самых острых случаях – «в больницах мест нет, да и чего там, лучше, что ли, в больницах? Тот же дым, пекло».

– Этот пациент, может, у нас в машине еще загнется, – говорит Андрей. – Потому что в ней температура – полтинник минимум, она раскаляется и градус держит, как термос. Кондиционер? Не смеши, какой, на фиг, кондиционер, если нам воды обычной питьевой на дежурство не выдают. Сами бегаем покупать.

Он отщелкивает голуазный фильтр, садится в свой «термос» и уезжает на новый вызов.

– …А у нас количество посещений, между прочим, упало, – говорит мне знакомый пульмонолог («А имя ваше стоит упоминать?» – «Не стоит»), один из лучших практикующих «легочников» города. Выдерживает положенную паузу. – Потому что те, которые не разъехались, – те слегли в клинику. А некоторые и перемерли.

– Так что статистики по смертности стоит ждать мрачной? – уточняю.

– Ну помилуйте, а какой еще? Ведь хронические больные нежданно-негаданно оказались фактически на линии огня. У нас сейчас взрослые дяди играют в детские игры с диагнозами, чтобы не портить картинку, – но глупо делать вид, что ситуация не экстремальная.

– То есть происходящее можно назвать катастрофой? – уточняю.

Мой пульмонолог некоторое время думает.

– Нет, – говорит он наконец. – Катастрофой я бы это не назвал. Хотя бы потому, что московскую экологическую норму в каком-нибудь другом городе и так назвали бы катастрофой. Москвичи – они, знаете ли, привычные ко всему, очень такие живучие люди.

Конец света. 8 августа. Пир во время чумы

Из живучих москвичей на улицах я быстро выделяю для себя две крайние категории. «Призраки» – это те, кто не сует носа наружу без маски, а лучше фабричного респиратора, кутается в белое для отражения солнечной радиации, открытые пространства пересекает короткими паническими перебежками. «Зомби» – те, что горланят где-то в дыму песни, поглощая пиво из пластиковых бутылей, а то и водку из горла, и выдавая двойную норму истерического веселья. Несложно квалифицировать людей в категориях фильма ужасов, если под хоррорные формы послушно прогнулся сам изменчивый мир. На растяжке через вымершую набережную написано: «ВОСТОРГ ПРИВЕТСТВУЕТ ПОЯВЛЕНИЕ АВАЛОНА», непонятно и страшно, как шифровка на стене у Валтасара.

На маслянистой от штиля Москве-реке лежат ядовито-зеленые пятна бурно цветущих водорослей. Над пятнами, сообщает сайт NASA, спутник Terra регистрирует дым такой силы, что он достигает стратосферы, – и образуются пирокумулятивные облака, возникающие обычно при ядерных взрывах или крупных извержениях вулканов; так что у нас теперь есть свой русский Эйяфьятлайокудль. Под пятнами, сообщают информ­агент­ства, дрейфуют пресноводные медузы, расплодившиеся от небывалой жары. За пятнами, на другом берегу, еле видны обесточенные металлоконструкции парка Горького: из-за смога закрыли аттракционы, и среди пунктирных американских горок и чертовых колес, враз мутировавших в объекты иного мира, на редкость уместно смотрится белоснежный советский космический челнок «Буран». Раздвигая пятна форштевнями, движутся прогулочные пароходики. Регулярные рейсы по реке вроде как отменили, но никто не остановит желающих развлечься частных лиц. С одного пароходика орет в динамики свадебный тамада: «А теперь, когда у всех нолито, быстро перестали скучать, потому что ГОРЬКО! ГОРЬКО!! ГОРЬКО!!!». Верхняя палуба пуста, но пароходик светится мутным светом. С другого, тоже на вид обитаемого не более «Марии Целесты», гремит: «Орьентация – север, я хочу, чтоб ты верил, я хочу, чтоб ты плака-а-ал!..».

Этому пожеланию легко соответствовать, потому что глаза от дыма болят и слезятся.

•  •  •

В эти дни врачи, помимо нехитрых советов есть легкое, пить побольше и обливаться водой, рекомендуют завешивать окна мокрыми простынями. Последовавшие совету быстро начинают сходить с ума. Влажная духота не приносит облегчения, наобо­рот. Запах гари не исчезает все равно. Поколение детей сходится в бою с поколением пожилых родителей. Дети хотят содрать к черту все простыни и открыть окна пошире, и плевать на дым. Родители хотят завешивать, как сказали по радио. В отсутствие родителей на завешивании чаще настаивают жены, на сдирании – мужья. Это реальный конфликт, инновация в сфере generation gap и войны полов, о нем отчитываются многие ЖЖ-юзеры. Мы с женой тоже бегло проходим через него, но вырабатываем компромисс: мокрые простыни лежат на подоконниках, за распахнутыми в сизый внешний мир стеклопакетами. Толку от них ноль.

Глядя на эти простыни, эти окна и этот мир, дочка рассказывает мне про бензинововые газы и про комету.

– Слушай, – говорит мне жена, – а не пора ли нам все-таки эвакуировать ребенка? Это же ад.

Я откладываю телефон, с которого в очередной раз пытался дозвониться до писателя Веллера, который, скотина эдакая, сочинил для нас этот ад. Я гляжу в заоконное марево, в стивенкинговский туман, где призраки и зомби, где пока еще недостает неведомых человекоядных монстров, но черта с два кто удивится, если они вдруг появятся. Я сдаюсь.

– Конечно, пора.

Бегство. 9 августа

К этому моменту слово «эвакуация» утрачивает для москвичей юмористический оттенок. Это еще не панический, с захватом поездов и смер­то­убий­ства­ми в толпе, всеобщий исход; но это уже массовое бегство.

Билеты на поезда раскуплены на множество направлений и на несколько дней вперед. Билеты на самолет – тоже дефицит, вдобавок аэропорты работают с перебоями: то и дело зависают Домодедово и Внуково, сбоит, переходя на график «по реальной погоде», Шереметьево. В аэропортах духота и давка, там страдают те, кто успел разобрать «горящие туры» (в турагентствах говорят, что расхватано все до конца августа, особенно в безвизовые страны вроде Хорватии и Черногории), и те, кто успел сделать шенгенскую визу. В Юрмале и Паланге небывалый наплыв русского туриста. На трассе Москва–Питер – многочасовые заторы. Когда я сам попадаю в Леноб­ласть уже на спаде московского дыма, половина выбывших абонентов моей записной книжки обнаруживается там: режиссер-мультипликатор, писатель, профессор американского университета, издатель, сценарист.

В отеле возле Финского залива, который стоит обычно полупустым, менеджер по расселению с квадратными глазами успокаивает толпу мидл-классовых столичных беженцев, ждущих, пока их пустят в номера: «Спасибо вам, что решили остановиться у нас! Низкий вам поклон! Низкий вам поклон! Низкий вам поклон!!!».

В эти дни коллекция русского юмора пополняется микроанекдотом: «В Мос­кве смог – и в Питере сможешь».

В эти дни питерцы почти любят москвичей. И не только потому, что те вносят заметный вклад в местный бюджет. Но и потому, что представителей победившего в соревновании за государственное лидерство мегаполиса в кои-то веки можно снисходительно пожалеть.

И в эти дни москвичей отчетливо не любят многие другие. Злорадство становится одним из трендов ошпаренного жарой русского сетевого пространства. Этих постов в ЖЖ я прочел множество. Логическая матрица в них, в сущности, одна: а вот у нас горит (дымит, затопляет, рушится) каждый год как по будильнику, и никого не колышет, и вас в первую очередь, а у вас там, значит, дыма от горящей страны нанесло немного – и вы все забегали, как тараканы, да? Поделом вам, накося выкуси, добро пожаловать в реальность!

•  •  •

Так Москва виртуально расплачивается за грехи. И за свои – вроде презрительного термина «замкадыши», вроде уверенности в своей избранности, в том, что граница Ойкумены пролегает по кольцевой автодороге, а то и по Третьему кольцу, а то и по Садовому. И за чужие – вроде гиперцентрализации, не совместимой с жизнью концентрации власти, богатства, роскоши, понтов в одном-един­ствен­ном городе.

Несправедливее всего, что Москва платит за эти грехи не вовремя. Потому что, во-первых, в Москве действительно плохо, тут умирают и болеют люди, а экстремальная ситуация в гигантском мегаполисе, и без того нашпигованном проблемами, – это бедствие совершенно особого рода: одна лишняя крупинка – и в перенасыщенном растворе начнется кристаллизация, в многомиллионном городе – цепная реакция, мало не покажется никому. А во-вторых – сейчас меньше, чем когда-либо, поводов упрекать невластную, человеческую Москву в равнодушии и чванстве.

Конец света. Волонтеры

Москва вообще-то – вполне благополучный в смысле климатического экстрима город. У нее в анамнезе нет настоящих природных катастроф – ни землетрясений, как в Сан-Франциско или Токио, ни цунами, как в Юго-Вос­точ­ной Азии, ни сокрушительных наводнений, ураганов, смерчей, как в Новом Орлеане или Солт-Лейк-Сити. Рукотворные катаклизмы вроде пожара-1812 или обороны-1941 редки и не в счет. Опыт противостояния серьезной стихии – практически нулевой. Тем удивительней, как много (пусть не в процентном, но в абсолютном исчислении) москвичей быстро включают «экстремальный режим» и принимаются действовать разумно, слаженно, эффективно.

В Москве в эти дни добровольцы собирают деньги, вещи, покупают инвентарь для пожаротушения, помогают пострадавшим – все это, конечно, без всякого участия государства (из «структур» всерьез координировать благотворительность пытается только РПЦ). В Москве в эти дни можно видеть невозможное – вроде гламурного трансвестита с длинными накрашенными ногтями, сортирующего пожертвования на церковном под­ворье – откуда в любое другое время его погнали бы пинками, ан вот нынче и трансвестит, и воцерковленная публика обнаруживают способность работать бок о бок ради общего блага. В Москве в эти дни многие люди многое делают не только для Москвы – для своей страны, и не все даже пишут об этом в ЖЖ. И многие люди действительно идут на передний край, туда, где горит.

Именно об этом рассказывает мне Олег Дивов, известный писатель-фан­таст, принимавший участие в борьбе с огнем в деревне под Вышним Волочком, где торфяники горят каждый год.

– У нас, – говорит он, – остановили огонь в ста метрах от околицы. Тушение продолжалось двое суток и сопровождалось всеми возможными видами идиотизма. Пришла из города пожарная машина – оказалось, что шланги порваны, и пожарная команда уехала обратно в город и решила там остаться. Были односельчане из той части деревни, что за рекой, отказавшиеся тушить со словами «горите, нам похер». Все как положено. Но – отстояли. И москвичи участвовали более чем активно. Прибежал теат­раль­ный актер. Прибежал выставочный дизайнер. То есть такие люди, которых меньше всего ожидаешь увидеть на лесном пожаре. Компания удивительно разношерстная. От местных крестьян до творческой интеллигенции. Которая погрузила в свои довольно дорогие машины ведра и лопаты и вкалывала на пожаре не хуже остальных.

•  •  •

И о том же примерно пишет в своем ерническом письме Сергею Шойгу, ставшем хитом Рунета, искусствовед Аня Баскакова. «Вы, конечно, в курсе, – пишет она, – что нашу страну тушат почти исключительно лесники, а также инженеры, акробаты, режиссеры-доку­мен­та­ли­с­ты, аспиранты философского факультета МГУ и прочие представители физиков и лириков…»

Кажется, тушение пожаров действительно стало основным занятием тех, кто остался в городе. А если не тушение, так обеспечение тыла.

Елизавета Глинка, Доктор Лиза, в мирное время занимается обихаживанием «сирых и убогих»: ее фонд «Справедливая помощь» оказывает помощь обреченным больным – бродягам и старикам, от которых отказываются больницы. А в эти дни в ЖЖ Доктора Лизы – сплошные перечни предметов первой необходимости, как в дневнике Робинзона Крузо: топорики, берцы, канистры, ацизол в таблетках. «Отдельное спасибо, – пишет Доктор Лиза 8 августа, – Черскому за поддержку, координацию и обучение меня отличать шланги от рукавов, мотопомпы от распылителей и все остальное. На пенсии уйду в пожарницы».

Упомянутый Игорь Черский в мирное время работает ведущим в «Русской службе новостей». В эти дни Черский становится одним из главных координаторов добровольцев. Распределяет по машинам лекарства и амуницию, составляет маршруты, мотается по деревням сам и рассказывает о поездках в ЖЖ. Изредка сопро­вож­дая отчеты констатациями вроде: «Друзья познаются в беде. И разное говно тоже».

Павел Бардин в мирное время работает кинорежиссером. В эти дни Бардин едет тушить пожары в Луховицы. Потом долго плюется, вспоминая, как бездарно гляделись в роли координаторов пожаротушения активисты из «Наших», пытавшиеся оседлать добровольческое движение в Московской области.

«Дядя Миша из Колионово», бывший москвич, в мирное время работает кулаком-мироедом, успешным фермером. В эти дни он строит несколько добровольческих лагерей в Егорьевской области. Волонтеры-пожарные в них технически оснащены получше иных профи из МЧС (у которых, как с изумлением обнаруживают многие «добровольные помощники», со снаряжением сплошь и рядом полный швах). «…Огромный настоящий русский мужик… у которого три гаража завалено гуманитаркой, – это дядю Мишу описывает ЖЖ-юзер dewo4ka-scandal. – Он встречает машины из Москвы, перезагружает их и направляет или в пункты сбора эвакуированных, или к пожарным – в зависимости от нужд. У него два старых сотовых телефона-“раскладушки” смотаны между собой изолентой – и звонят по очереди, он еле успевает их то один, то другой открывать».

Анастасия Северина в мирное время помогает детям с онкологическими заболеваниями – есть такой фонд «Настенька». В эти дни (6 августа, если точно) Северина организует колл-центр, поняв, что кто-то же должен заняться логистикой: свести тех, кто нуждается в помощи, и тех, кто готов ее оказать. Сначала девушки, непрерывно барабанящие по клавиатуре ноутбуков и говорящие по телефону, сидят у Анастасии дома. Потом их пускает в свой офис бюро ландшафтного дизайна. Целыми днями в уютной комнате, где в углу есть бассейн с рыбками, дребезжат звонки: десять свободных машин туда, столько-то сотен респираторов сюда, столько-то десятков пожарных рукавов… Этот координационный центр называется «Карта помощи».

В блогах фантасмагорические описания городских ужасов сменяются сообщениями о подвигах и макабрах «на передовой». Вот ЖЖ-юзер noliquid рассказывает, как тушил пожары и общался с местными чиновниками: «…в лес вошли лесничие. Не простые, а самые что ни на есть местные лесные чиновники. В костюмных рубашках без галстуков, отглаженных брюках и строгих ботинках. И тут сидим мы – мок­рые, грязные, в берцах. Картина маслом… Лесники вздохнули и сообщили, что вывезти из леса даже бревнышко – большая проблема.…» Вот Даша Супрунова, продюсер интернет-проектов, описывает в своем блоге поездку в деревню: «Поговорили с директором (школы, где живут погорельцы. – Прим. ред.). Рассказала нам, что эти люди видели ад. “Они, знаете, успели только обед каждый у себя сготовить и взять документы. А потом видели, как их дома за минуты две просто исчезают. Три дня один плач стоял… А сейчас, вон, улыбаются. Вы приехали, так они прямо разулыбались, как никогда…”»

…Все эти люди, говорю я себе в какой-то момент, и есть настоящая «другая Москва» и, шире, «другая Россия»; «другая» не по принципу принадлежности к власти или радикальной оппозиции – а по совсем иному критерию, куда более важному и куда более тревожному.

Я формулирую его для себя, когда наконец дозваниваюсь до писателя Веллера, придумавшего наше жаркое национальное бедствие пятнадцать лет назад.

Конец света – конец. 18 августа

«Москвапокалипсис», репетиция конца света в одном отдельно взятом мегаполисе, начинает сворачиваться 10 августа, во вторник. Когда вначале подтаивает, а потом (к среде) и вовсе исчезает сизый дым. Не насовсем исчезает – но и так, как было, уже не будет.

Из отпуска ненадолго возвращается мэр Лужков, и его за это хвалит премь­ер Путин. Премьер Путин в кресле второго, а некоторые утверждают, что и первого, пилота совершает полет на пожарном самолете-амфибии Бе-200 и лично обрушивает десяток тонн воды на очаг пожара в Рязанской области. Отдельные информагентства ошибаются по Фрейду и вместо «самолет-амфибия» пишут «самолет-амбиция», и прелестная ошибка несколько часов кряду висит на сайте «Единой России». Блогосфера неистовствует. Если бы законы вуду работали, в России уже к утру был бы другой премь­ер и даже другой политический строй, но законы вуду не работают ни хрена.

Москвичи пробуют на вкус еще несколько новых массовых страхов. Например, горящие леса на Брянщине – там, где до сих пор лежит радиоактивное чернобыльское пятно; горело до этого и возле Сарова, где ядерный исследовательский центр, и в Челябинской области, где завод по переработке ядерных отходов, но вроде обошлось; а вдруг сейчас не обойдется? Обойдется, уверяют власти, радиационный фон в норме. И вообще все в норме, уверяют власти. И площадь пожаров сокращается каждый день, даром что горят еще тысячи гектаров. И зловредный антициклон скоро треснет по шву, и придет прохладный воздух с грозами.

Благодарим за внимание, конец света подходит к концу, всем спасибо, все свободны.

•  •  •

В этот момент я вдруг дозваниваюсь до писателя Веллера, который придумал «москвапокалипсис» давным-дав­но.

Писатель Веллер обнаруживается на острове Корфу, и он там уже долго – что, пожалуй, только комплимент его прогностическому дару.

– Михаил, – спрашиваю я его, – и что же, вы чувствуете себя пророком?

– Я, – говорит Веллер мрачно, – чувствую себя метеорологом, к которому сейчас прибегут деревенские мужики, чтобы казнить его судом Линча. То есть просто в тихом ужасе. А если всерь­ез – то люди всегда знали, что слова и мысли напрямую связаны с материальными проявлениями. И любое событие имеет свой латентный период. Когда оно, переходя из энергетической формы в материальную, проявляет себя через слова, эмоции и мысли людей.

– То есть, – говорю я, – получается, нечто в московском устройстве настолько явно неправильно, что заставило вас придумать локальный апокалипсис для Москвы пятнадцать лет назад?

– Это не в московском устройстве, – говорит Веллер мрачно. – Это в российском устройстве. Потому что Москва – всего лишь квинтэссенция, сгущение России. В Москве обнажается и усиливается все то, что происходит в России. И для людей чутких все это, происходящее, было ощутимо уже пятнадцать лет назад, поверьте.

Мы говорим еще долго и с эзотерических материй переходим на сугубо практические, и писатель Веллер, матерый телевизионный полемист, лупит по ним прицельно с двух рук. Но в голове у меня застревает именно эта несложная мысль: дымящийся «москвапокалипсис» как слепок текущей русской жизни.

•  •  •

Нам ведь с детства внушили (и в этом советский агитпроп и голливудское кино едины), что экстремальная ситуация – идеальный тест. Возвращающий человека к досоциальному, родоплеменному, стайному, стадному. И тут показательнее не рукотворные катастрофы – теракты, включающие логику войны с врагом, – а столкновение со стихией. Медленный, растянутый во времени, размазывающий свой мартиролог на месяцы «бархатный катаклизм» русского лета-2010 работает рентгеновским снимком социума.

Самое удручающее в этой рентгенограмме – то, чего на ней нет.

Там нет крепкого и подвижного социального костяка, который скреп­лял бы все мышцы общества и сухожилия нации. Не видно даже позвоночника – той самой вертикали влас­ти, которую так усиленно строили последний десяток лет.

То, что видно и что есть, куда больше похоже не на единый организм, но на колонию морских простейших вокруг мощного теплого источника нефтегазового бабла. За близость к нему здесь идет непрерывная война, в которой каждый сам за себя. Те, кто к источнику ближе, презирают тех, кто дальше, – поскольку считают их лохами; те, кто дальше, тайно ненавидят тех, кто ближе, – поскольку сами хотели бы быть на их месте; и каждый воспринимает того, кто рядом, исключительно как конкурента; и каждый к исполнению своих профессиональных и социальных обязанностей относится как к неизбежному злу.

Все выглядит более или менее нормально – и даже вполне похоже на общество, поскольку скученность несложно принять за сплоченность, – пока не начинается какой-нибудь Катаклизм. Пока окрестности источника не начинают, например, раскаляться и задымляться.

И тут вдруг обнаруживается, что рефлексы, заточенные под распил и войну всех со всеми, не годятся против настоящей общей угрозы, с которой нельзя договориться о размерах отката. Что эгоизм и цинизм в экстремальных условиях абсолютно неэффективны. Обнаруживается, что заниматься общим спасением способны лишь те, кого не видно в первых рядах гордых колонистов, кто тихо и честно занимается своим делом в сто шестьдесят восьмом ряду.

Когда случается Катаклизм, именно эти явные и скрытые лузеры действительно кидаются чего-то там организовывать через социальные сети, окапывать своими сугубо частными лопатами, качать самолично купленными мотопомпами, и, глядя на них, либеральные публицисты чешут в затылке и пишут про возрождение общества и про другую Россию.

Но потом Катаклизм, к счастью, заканчивается. А картинка общества, больше похожего на колонию простейших, увы, остается.

Жизнь после конца света

Мэр Лужков уезжает обратно в отпуск. Это, наверное, финал его политической карьеры, но он давно заслужил пенсию, и она точно не будет минимальной.

Премьер Путин и глава МЧС Шойгу отмечают в Жуковском с иностранными легионерами-летчиками (от Украины до Франции), помогавшими тушить пожары, оных пожаров торжественное окончание, хотя пожары еще не то чтобы кончились.

Борис Ревич, руководитель лаборатории прогнозирования качества окружающей среды и здоровья населения в одном из институтов Академии наук, говорит, что, по данным загсов, в этом жарком июле в Москве умерло на 5840 человек больше, чем в прошлом.

Климатологи строят версии: что это было и когда повторится – еще через пять тысяч лет или значительно раньше? Побитых рекордов всего насчитывают двадцать два. Жара признана максимальной за последние сто тридцать, нет, тысячу, нет, пять тысяч лет (последний срок директор Гидрометцентра Роман Вильфанд отмеряет, произведя вычисления при помощи вероятностной кривой Гаусса).

Гидрометцентр обещает окончательное разрушение антициклона, прогнозируется резкое падение температуры, возможны ураганы и проливные дожди. Я вспоминаю, что у писателя Веллера в посвященной Москве книге «Б. Вавилонская» кроме новеллы «Жара» были еще другие – «Ветер», например, или «Потоп». Но информ­агент­ства уверяют меня, что МЧС и прочие государственные структуры готовы к новым Катаклизмам.

Ртутный столбик пока еще медленно ползет вниз.

Дым от горящих торфяников и лесов еще несколько раз приходит в Москву – пугающий, но бледноватый, мешающий дышать полной грудью, но лишенный былого величия, словно Бонапарт после Эльбы.

Я ловлю себя на мысли, что, может, задержись он над городом на месяц-два – и возрождение общества вкупе с другой Россией не казалось бы таким безнадежным фантомом, потому что одноклеточные-победители, чем черт не шутит, разлетелись бы по своим Сардиниям и Канарам на самолетах-амбициях, оставив поле боя милым мне явным и скрытым лузерам. И я корю себя за эту утопическую мысль. Потому что цена этой утопии указана в человеческих жизнях: минус триста с лишним каждый день. Потому что утопии всегда сбываются не так, как задуманы. Потому что, с одной стороны, моя дочка еще в эвакуации, а с другой – она из нее скоро вернется – и так, и эдак получается нечестно.

Но можно расслабиться: мои слова и мысли не властны, как ни верти, над материальными проявлениями.

•  •  •

В парке Горького снова гремят американские горки. По улицам слоняются люди без марлевых повязок. На мебели и подоконниках за ночь не нарастает пленка сажи. Москвичи выбираются из-под мокрых тряпок. Из Питера опасливо возвращаются беглецы.

На Москву идут грозы и смерчи, ветер и похолодание. Из Москвы уходит смог.

Так что нам, лузерам, придется справляться одним.

Без дыма.С

К изданию готовится книга «Дым»

1 октября «Сноб» выпустит книгу «Дым: что мы узнали о себе и о других», основанную на документах, фотографиях и личных свидетельствах москвичей. Вся прибыль от продаж книги будет передана на благотворительность. Присылайте нам свои истории и бронируйте первые экземпляры книги: [email protected].