Михаил Прохоров: Я себя к элите не причисляю

С Как вы относитесь к проекту «Сноб»?

«Сноб» – это же проект для русско­язычной профессиональной и интеллектуальной элиты. Но есть ведь люди, которые не причисляют себя к элите. Вот я, например, себя к элите не причисляю. Я хочу быть ближе к улице. Потому что основная проблема российской элиты за последние триста-четыреста лет в том, что эта элита не очень понимает, что творится непосредственно у людей. Могу привести два примера. Первый – Александр Освободитель. У него было две группы экспертов – российские и иностранные, они долго спорили, как проводить реформы, но в одном они были согласны друг с другом: крестьянство не готово получить землю. Известно, чем это заблуждение закончилось в семнадцатом году.

Второй пример – Уваров Сергей Семенович, который, когда проводил в России реформы, писал царю, что стране необходим средний класс. Уваров постоянно ездил из своего имения в Питер, из Питера – в имение, и по опыту этих поездок ему казалось, что среднего класса в России нет. При этом он не замечал мещанство, совершенно не замечал купечество – тот самый нарождающийся средний класс, который в России уже существовал, хотя, возможно, и не был похож на европейские стандарты, которыми пользовался Уваров.

У нас и сейчас так часто происходит, и именно поэтому я хочу быть ближе к земле, не терять чувство реальности. Я уверен, что принятие стратегических решений должно опираться не только на знание макроэкономической ситуации, но и на реально происходящие в стране события и процессы.

Насколько это важно, я понял еще в «Норильском никеле»[1].

С И что вы поняли?

Что система по-разному гармонизируется на каждом уровне и на каждом уровне существует своя шкала ценностей, с которой нужно считаться. Например, для моих замов прежде всего важна была капитализация, себестоимость продукции и так далее. А для простого рабочего важна удобная рабочая форма, нормальный вспомогательный инструмент, которым он работает, правильно организованное рабочее место... Очень важно понимать, что стабильность и успех системы в целом зависят от способности руководителя гармонизировать каждый уровень, ориентируясь на именно ту шкалу ценностей, которая на том уровне существует, а не пытаясь привнести собственные представления о прекрасном.

С И как вы это осуществляли?

В «Норильском никеле»? Методом прямого контакта. Всегда интересно, когда находишь общий язык, например, с бригадиром или с рабочим своего завода. Когда вы друг друга поняли, становится ясно, как сделать так, чтобы сигнал сверху проходил вниз и была обратная связь.

Проблема элиты в том, что она часто действует ровно наоборот: то есть пытается экстраполировать свою систему ценностей на других, и это, конечно, не работает. 

С В свое время на сайте проекта «Сноб» была дискуссия о том, существует ли великая русская мечта, как существует великая американская мечта. И большинство ответов сводилось к тому, что да, великая русская мечта существует и называется «халявой».

Я считаю, что великой русской мечты не существует, потому что у каждого она своя. У нас каждый гений, он не любит заниматься тем, чем надо, а вот за державу, за глобальный мир всем нам интересно порас­суж­дать на кухне. А свою конкретную работу чаще всего мы делаем плохо, потому что она неинтересная, и обычно теория малых дел нас не возбуждает.

С Может, русская мечта появится в кругу той самой элиты?

Если элита понимает, что происходит, если нет разрыва между элитой и простыми людьми, тогда она, наверное, может появиться. И еще одна вещь, которая нужна для элиты: она должна в некотором смысле быть готовой к определенным жертвам. Как, например, в Японии в XIX веке элита отказалась ради перемен от услуг самураев, которых было огромное количество и которых содержало государство.

С От чего следовало бы отказаться российской элите?

Наверное, от двойных стандартов.

С Которые выражаются в чем?

Выражаются практически во всем. Тема довольно острая, может затронуть области, про которые не при­нято говорить. Пожалуй, и я воздержусь.

С Когда вы говорите «элита», какой смысл вкладываете в это слово?

Элита – группа людей абсолютно разных профессий, которые несут ответственность за то, что происходит в их стране, в широком смысле слова.

С А почему вы сказали, что не причисля­ете себя к элите?

Куражусь.

С При этом российская элита, если я правильно вас понимаю, этой ответственности не принимает?

Я просто думаю, что российская элита не сформировалась до конца. Мы находимся в самом начале пути. Когда я читаю лекции, обычно задаю слушателям два прикольных вопроса. Первый: кто был самым эффективным менеджером за последние пятьсот лет из руководителей государства, царей, генеральных секретарей партии и так далее? И второй вопрос: кто хороший – белые или красные? Про белых и красных аудитория обычно делится на две части. Для кого-то хорошие красные, для кого-то – белые. И это вполне интеллектуальная аудитория, люди, которые окончили МГУ или, например, Финансовую академию. Это фан­тас­ти­че­ский разрыв в представлениях. Может ли для американской или европейской элиты существовать такая разная трактовка взятия Бастилии, например, или войны между Севером и Югом? Существуют же такие основополагающие вещи, необходимые для формирования общего понимания. 

Ну, излишне говорить, что у нас наиболее эффективные менеджеры Иван Грозный и Петр Первый. То есть никто не говорит про Александра Освободителя, почти никто – про Екатерину Великую. Это забавно. Если бы не было так грустно.

С Что, по-вашему, не понимает рос­сийская элита в том, как живет народ?

В определенном смысле – это все та же «уваровская» проблема мифического среднего класса. Мы все его ищем и хотим создать, не замечая существующего. Средний класс есть в России, его видно: это те люди, которые взяли потребительские кредиты и купили квартиры, машины, – вот это и есть средний класс. Пусть его немного, пусть он пока не похож на идеальный европейский, но его искать не надо. Нужно помогать этим уже существующим росткам, а не ждать появления какого-то иного среднего класса, который «как в Европе» или «как в Америке». Он просто у нас другой. Другая страна – очень молодая страна... Меньше двадцати лет рыночной экономики.

С А чем наш средний класс отличается от европейского?

Ну хотя бы тем, что он еще ментально, наверное, не самоопределился. Хотя, конечно, этот процесс уже происходит. Российское общество вообще очень меняется. Я это вижу по бизнес-элите, например. Отношения внутри бизнес-класса стали лучше, чем в девяностые годы, нет такой сильной ненависти крупного капитала к олигархам, среднего капитала к крупному, как-то помягче становятся. Я сужу по личным контактам. Нет зависти, злости. На различных форумах люди интересуются не тем, у кого сколько, а тем, что можно было бы сделать вместе. И это шаг вперед...

С ...Но?

Есть, конечно, и «но». Мне интересно читать газету «Ведомости», в которой обычно много критики нынешней ситуации – инновации, например, медленно идут, не так, не как в других странах. Но разве они могут идти быстро? Мне кажется, что сверх определенного предела критика начинает приносить негативный эффект, становится разрушительной, усиливает неверие в собственные силы. И возникает ощущение, что в этой стране ничего нельзя сделать. Это такая классическая модель российской интеллигенции: критика – и никаких предложений, как делать иначе.

У меня при этом есть опыт иного рода. Я участвую в комиссии по инновациям при президенте, где бизнесмены и государственные чиновники работают вместе. Вначале у нас была куча обсуждений, трений, разногласий. Но в результате выработался конструктивный подход, и сегодня мы одинаково смотрим на многие вещи.

С На что, например?

Каким конкретно должно быть инновационное законодательство, где должны быть точки роста, какие направления развития инноваций наиболее перспективны для России. Что нужно сделать для того, чтобы инновационные решения логически, гармонично перетекали из одной стадии в другую. Это и есть теория малых дел. Это не то что открыли окно – и инновации поперли. Так не бывает. Мы не умеем терпеть и ждать. Другие страны двадцать-тридцать лет переходили к этой модели, а нам хочется, чтобы через полтора года мы из сырьевой экономики стали инновационной. Опять же совершенно не обязательно бросать сырьевую экономику, просто ее надо делать более эффективной. Сырье – хорошее конкурентное преимущество.

С Возвращаясь к критике и негативизму элиты. Как вы думаете, откуда это?

Это страх брать ответственность. Когда не просто критикуешь, но и предлагаешь альтернативу, то могут же попросить: ну сделай. А наша история такова, что мы научились бояться ответственности.

С А вам не кажется, что это просто распределение ролей? Должны быть деятели, должны быть критики. Собственно, для интеллигенции традиционна эта роль – внутреннего критика.

Может быть, это моя личная особенность, но я воспринимаю любую критику, в том числе и неконструктивную, однако уважаю больше ту, которая предполагает альтернативные решения. Очень сложно разговаривать с человеком, который говорит пусть даже очень умно и логично, но неконструктивно. Для меня интересная часть беседы – это то, что нужно сделать, чтобы сделать правильно. Но, наверное, «неконструктивные» люди, которые все критикуют, тоже для баланса нужны.

С Предположим, самая негативная черта российской элиты – ее неконструктивизм. А в чем ее самая положительная черта? В чем ее преимущество?

В том, что она молодая. И очень разношерстная. Она сформировалась из разных слоев общества, включая даже братву. У всех были разные успехи.

Тот факт, что российская элита разнородна, – ее преимущество. Я уверен, что мир будет очень сильно меняться. И более нестабильные элиты нестабильных стран получают конкурентное преимущество, потому что стабильность – это противоположность изменений. Новая элита, которая еще не структурирована и, может быть, даже не имеет традиций, легче адаптируется к изменениям, легче принимает их. 

С Вы читаете «Сноб»?

Как это ни удивительно может показаться, читаю.

С Журнал или сайт?

Журнал, не сайт. Я не умею пользоваться компьютером, поэтому сайт я не видел никогда. А журнал читаю.

С И что вы о нем думаете?

Мне сложно быть объективным.

С Этого от вас никто не ждет...

Я думаю, что нишу он свою занимает. И совсем другой вопрос – нравится он мне лично или не нравится. Те интеллектуальные проблемы, которые описывает «Сноб»... Откровенно говоря, многие из них я для себя, внутри себя давно решил. Хотя какие-то материалы мне просто интересны. Например, «Отчего умирают русские» – интересная теория об отсутствии счастья (статья о демографе Николасе Эберстадте, предположившем, что высокая ранняя смертность в России связана с повальной депрессией. – М.Г.). Я абсолютно согласен, что большинство российских людей действительно несчастны. Причем это не зависит от денег, и от успеха личного не зависит. Просто невеселые, не улыбаемся. Крупный бизнес боится потерять, потому что нет признания богатства. Средний бизнес завидует крупному, но не считает себя защищенным. Все вместе не очень счастливы.

С Вас окружают несчастные люди?

О, меня, к счастью, счастливые. Я стараюсь делать так, чтобы они были счастливы. Люблю шумные тусовки, движение. За что, собственно, и пострадал[2]. Стал именем нарицательным.

С «Сноб» – международный проект. Журнал сегодня печатается в Москве, Лондоне и Нью-Йорке, а распространяется по всему миру. То же, естественно, касается и сайта. Видите ли вы ценность в существовании такой международной площадки, где русские профессионалы, живущие по всему миру, могут обсуждать то, что они хотят обсуждать, нащупывать какую-то общую идею?

Да. Наша интеллектуальная элита живет в большом аквариуме, который поставили в мировой океан. И мы смотрим – там плавают рыбы, и нам кажется, что мы тоже плывем. На самом деле мы сидим в аквариуме и перемалываем свои проблемы. Это немного печальный вывод, но важно понять, что нужно сделать для того, чтобы наша элита была включена в общемировые, глобальные тренды. И если проект может в этом помочь, это ценно.

С Зачем вообще вам проект «Сноб»?

Да развели…

С А название «Сноб» вам как?

Главное, что запоминается. Дело же не в названии. Мы всегда привыкаем к названиям, которые кто-то придумывает за нас. Например, родители нас называют каким-то именем, мы же никак не можем на это повлиять. «Сноб» – и «Сноб». Запомнили – и хорошо!

С Вам приятно, когда проект хвалят?

У меня другие критерии. Экономическая эффективность – это первое. И второе – достиг ли он поставленных задач. Можно сказать, не хваля «Сноб», что, кажется, ту нишу, которую «Сноб» планировал, он, в общем, закрыл.

С И какую вы в этом видите пользу?

Главное – элита не может состоять только из политиков, только из бизнесменов, только из учителей и только из врачей. Элита – это наиболее яркие представители каждой профессии, включая квалифицированных рабочих. В фильме «Москва слезам не верит» слесарь шестого разряда входил в элиту страны. Это такой психотип людей, которые ощущают ответственность, сопричастность... Хорошо, что появилось место, где можно стать частью этой социальной группы, где можно попробовать присоединиться, примерить на себя эти принципы жизни. Конечно, по результатам кто-то останется, кто-то отсеется... Вот я, например, отсеялся и не участвую в дискуссиях на сайте, поскольку не пользуюсь компьютером.

С Но вы ведь бываете на офлайн-мероприятиях проекта?

Всегда приятно посмотреть, куда тратятся твои деньги. Я сам люблю потратить красиво.

С Когда проект ругают, вам обидно?

Нет. Самое худшее – это равнодушие. Если проект ругают, значит, он затрагивает эмоционально. Ну а всем мил-то не будешь, это же нормально.

С Каким из ваших бизнесов вы больше всего увлечены?

Бизнес он и есть бизнес. У меня нет любимого бизнеса. Есть теория диверсификации активов, и чем более диверсифицирована система, тем она более устойчивая.

С При этом в жизни баскетбольной команды New Jersey Nets вы очень активно участвуете...

Спорт – это все-таки и бизнес, и как бы интерес. В спорте другое ощущение. Спорт для меня – одно из трех удовольствий в жизни, помимо работы и еды. Здесь борьба с собой – болельщик во мне борется с управленцем, – и очень важно правильно поставить границы. Пока, наверное, удается, а там как пойдет.

С С тех пор как вы купили Nets, вы стали селебрити в Нью-Йорке. Какие ощущения?

Да никаких. Свобода же – она внутри нас. Тем более хорошо быть селебрити в стране, в которой ты не живешь. Три-четыре дня погрелся под солнышком софитов – и уехал себе.

С Нравится ли вам бывать в местах, где вас никто не знает и не узнает?

Да мне все равно. Когда я был генеральным директором в «Норильском никеле», я жил в городе, в котором каждый человек тебя знает. Сначала это немного тяжело, а потом как-то все становится естественным. Моя манера поведения никак не меняется от этого.

С Почему?

Это пришло из детства. У нас в доме каждый день были гости, мы все время жили в атмосфере постоянного большого количества народа. Видимо, этот вирус перешел от моих родителей в мою взрослую жизнь. Только количество народу у меня побольше, но это в силу того, что кухня побольше и возможностей побольше. Самое большое удовольствие в жизни для меня – это всегда быть самим собой, не притворяться. Я очень не люблю двойные стандарты. И хочу, чтобы меня воспринимали таким, как есть. Это создает ощущение радости в жизни.

С А бывают ситуации, в которых притворяться приходится?

Ну конечно, я же бизнесом занимаюсь. Но это игра, как в театре. Конечно, любой крупный бизнесмен в некотором смысле несвободен, за ним десятки тысяч работников, он несет за них ответственность. А в бытовой жизни я живу без двойных стандартов. И рад, что могу.

Вот для политиков это нереально. Я считаю, что политика – это одна из самых тяжелых форм работы, потому что человеку приходится реально много в чем себе отказывать, вести себя прилично и, соответственно, жить даже не в двойных, а в тройных и в четверных стандартах.

Но мне повезло – я совсем не интересуюсь политикой.

С Вас не пугает власть?

Это же моя власть, чего мне пугаться?

У меня столько было власти в «Норильском никеле»! На этой должности ты фактически олицетворяешь власть в городе Норильске, на Таймырском полуострове. Самая тяжелая часть работы как раз была не бизнесовая и не социальная, а именно это ощущение власти над людьми. То есть меня это как раз больше всего коробило. Ощущение власти над людьми мне не нравится.

И в Норильске власть мне давалась тяжелее всего. Не разговоры с людьми там, не общение, не понимание их проблем – это как раз мне очень нравилось, – а вот именно то, что ты олицетворяешь собой власть в рамках социума под названием «город Норильск».

С У вас и сегодня есть огромная власть над большим количеством людей. Вас не беспокоит, как они вас воспринимают?

Это вопрос разговора с самим собой. Чаще всего мы сами создаем себе ложный, неудобный нам самим образ, и потом он автоматически переносится на других людей. Вот классический пример... Взрослый юноша (скажем так) и молоденькая жена. Он влюбляется – и немедленно начинается внутренний разговор с самим собой: она почему со мной – потому что я такой классный или потому что у меня деньги?

Я рекомендую этого не делать, потому что как только этот вопрос встает, возникает химическая реакция, человек начинает болеть. Это реальная угроза для здоровья. Из этого очень простой выход. Если тебе классно с этим человеком, не надо рассуждать почему. А нужно с этим человеком быть. Пусть это будут четыре года счастливой жизни, или два, или три. А если потом облом будет, ну, пусть будет, зато четыре года будет все классно. Потом чуть попереживаешь, найдешь себе что-нибудь другое. А если сидеть и грызть себя, то четыре или сколько-то лет превращаются в пыль. Так что это вопрос того, как воспринимаешь жизнь. Если ставишь защитный барьер, люди это чувствуют и воспринимают как угрозу. Этого не скроешь.

С То есть жизнь человека меняется от того, что он о ней думает?

Очевидно. Если себе не врешь и пытаешься делать то, что тебе нравится, максимально открыто, от этого выигрываешь в первую очередь ты сам и твои друзья, окружение. Плюс не нужно находиться в постоянном напряжении, где что кому сказать.

С Это и есть ваша жизненная программа?

Пока рано говорить – иначе подумают, что начал учить жить. Сначала нужно продать все активы, создать большой благотворительный фонд, а потом можно начинать учить жить.

С Это входит в ваши планы?

Нет, пока мне нравится заниматься бизнесом. Но нельзя же зарекаться.

С В Норильске у вас было много социальных, культурных программ, которые вполне можно считать благотворительными.

Я бы это благотворительностью не назвал. Это была практическая необходимость. Избитая фраза «Сначала культурное возрождение, а потом уже техническое» неслучайна. Для того чтобы что-то модернизировать, нужно сперва поменять сознание. В Норильске действительно было много культурных и социальных программ. Это потому, что просвети­тельско-гуманитарная часть не менее важна, чем технологическая, а может быть, и более. Особенно на этапе изменений. Это говорю я, человек, который, в принципе, культуру не любит. Я, конечно, получил некоторый культурологический опыт в результате постоянного общения с сестрой[3], но в принципе к культуре я отношусь, скажем так, с холодным скептицизмом. И, может быть, именно поэтому я хорошо понимаю ее практическую роль. В этом смысле я, наверное, более осознанный меценат, чем те, для кого искусство, культура — хобби. У такой привязанности есть оборотная сторона: я неоднократно слышал от коллег, что надо бы вот, например, рекомендовать тому или иному режиссеру поменять состав труппы, одного артиста на другого. У меня таких позывов не возникает.

С И что, не было ни одного культурного опыта, который как-то вас потряс, возбудил?

В детстве у меня было возбуждение от культуры, поскольку при посещении театров, музеев и достопримечательностей у меня была возможность съесть максимальное количество сладкого. Я тогда всегда был голодный, и родители для того, чтобы меня куда-нибудь затащить, покупали огромное количество сладостей. Так в меня культура и вошла – через сладкое.

Но поскольку сейчас я, в принципе, могу себе позволить сладкое сам, смысл посещать культурные заведения пропал.

С Вы похожи на своего отца?

Думаю, что нет. Он был очень импульсивный, а я, в общем, удав. Меня сложно вывести из себя. Из равновесия.

С Что может вывести вас из равно­весия?

Пока не знаю.

С Вам нравится Нью-Йорк?

Да, мне Нью-Йорк нравится. Пожалуй, единственный город в мире, который мне напоминает Москву по энергетике, где я чувствую себя комфортно. Во всех остальных крупных городах я, в общем, засыпаю.

С Вы сноб?

Надеюсь, что нет.

С Почему?

Я пока не очень хорошо понимаю термин «сноб». Когда я что-то не понимаю, я надеюсь, что это ко мне не относится.

С Какова для вас главная характеристика успешного человека?

Он должен быть доволен жизнью. Если он доволен, самодостаточен, вообще не важно, чем он занимается. Я, например, часто вижу попытки успешных, богатых бизнесменов подогнать под себя своих детей, сделать и их бизнесменами, хотя у ребенка могут быть склонности к актерской игре или к медицине, например. Вот это обречено на неуспех. Это, кстати, еще один признак отсутствия сформированной элиты. Тот факт, что профессия бизнесмена кажется более престижной, чем профессия того же врача.

С Вы считаете, что бизнесмен — это призвание? Бизнесменом рождаются?

Думаю, да. Это призвание – любить риск, брать его на себя и с этим комфортно жить.

С А вы когда про себя поняли, что это ваше призвание?

Я до сих пор не понял. Просто нравится.

С Какую бы вы еще профессию попробо­вали?

Я считаю, что менеджер – универсальная профессия. У меня каждые семь-восемь лет происходит насыщение той деятельностью, которой я занимаюсь. Мне нравится то, чем я занимаюсь сейчас. Новое состояние такого глобального инвестора, который отличается от западных инвестиционных фондов тем, что мы не только вкладываем деньги, мы сами формируем профессиональные управленческие команды. То есть стараемся собрать людей, которые могут двигать разные виды проектов. Это принципиально отличается от западных фондов, которые вкладывают просто деньги в различные компании. Года через три-четыре этот период закончится. Я не представляю, чем буду заниматься. Но я никогда заранее не планирую. Я люблю сверхзадачу. И в тот момент, когда нет сверхзадач, мне становится скучно. Я начинаю искать новое подключение.

С Какие бывают сверхзадачи?

Когда я пришел в «Норильский никель», компания стоила 2,3 миллиарда долларов, когда уходил – шестьдесят. Когда я начал группу ОНЭКСИМ[4], это была отстойная какая-то группка, несчастный бизнес, отколовшийся от великого «Интерроса» без всяких перспектив. Я помню, когда мы представляли свою группу 31 мая 2007 года – в лучшем случае люди жалость испытывали. Мы начинали формирование группы, прямо скажем, без козырей. А сейчас группа очень даже прилично смотрится на уровне всех коллег.

С Главные вещи, которые вы за это время поняли про бизнес?

Ну, например, у меня есть замечательный опыт, как правильно создавать партнерство. В принципе, могу точно рассказать, что нужно делать, а что нет.

С Ну расскажите.

Один плюс один должен быть значительно больше двух. У нас с Потаниным[5] в этом смысле было выдающееся партнерство. Мы были абсолютно не похожи, никак почти не пересекались. И поэтому прекрасно дополняли друг друга. Наша ошибка была в том, что мы не заметили, когда этот эффект стал пропадать. Каждый из нас стал самодостаточен, а мы все продолжали идти в том же направлении, привык­нув к этой системе. В чем оба виноваты – из образцового партнерства не сделали образцового развода, подали негативный пример, как можно делить совместные активы. А ведь были примеры людей, которые сделали все вполне цивилизованно.

С Если бы сейчас этот развод проходили заново, вы бы что сделали иначе?

Что бы я сделал иначе? Надо было по-другому говорить друг с другом в первый этап нашего развода, когда, наверное, и были сделаны основные ошибки. Но я рад, что история не имеет сослагательного наклонения. По крайней мере, благодаря этому разводу чувствую, что я прибавил как бизнесмен.

С Вы вообще легко расстаетесь с людьми?

Профессионально – да, лично – нет. У меня ощущение гиперответственности, что я за всех отвечаю. Даже если это им не нужно. Я стараюсь этого не показывать, но это неизбежный процесс.

С И во что это выливается?

В конечном счете это выливается в нормальное профессиональное решение и в довольно тяжелые разговоры, связанные с пристраиванием человека туда, где он будет справляться с работой. То есть я несу ответственность за человека, которого взял в команду. Если по какой-то причине при новой стратегии он уже не тянет, надо набраться мужества и переговорить с человеком абсолютно откровенно, даже если он в какой-то момент на тебя обижается. Но, по крайней мере, нужно попытаться сделать так, чтобы он понял, нужно попытаться ему объяснить, что в этой нише он будет более конкурентоспособен. Иногда объяснить получалось, иногда нет.

С Это для вас болезненный процесс?

Да, конечно. Но я обязан это делать, потому что считаю: гораздо более аморально оставлять человека на прежнем месте, если он не тянет. Кроме всего прочего, это очень плохо для команды. Если кто-то не тянет, надо всегда находить более сильного на рынке. Нельзя давать замыкаться структуре.

С У вас есть какая-то система оценки людей?

Конечно, есть. Без нее нельзя. Я всегда стараюсь работать с яркими, талантливыми людьми. А когда берешь много ярких людей, ими надо уметь управлять. У них тоже довольно много микроконфликтов между собой, потому что они сильные, они тоже раздвигают пространство. Я в этом смысле как третейский судья – кто прав, кто неправ. И одновременно я должен эту сложную субстанцию, которая возникает от большого количества ярких людей, вести к конечной цели – не всегда по прямой, иногда с изгибами. Тем не менее тоннель приходится делать самому. Это такая сложная часть работы, чтобы сильные люди с разным бэкграундом работали на единые цели. Если это удается, то кумулятивный эффект совокупной энергии очень высок.

С У вас репутация человека без привязанностей...

К хорошей еде ужасно привязан. К веселой компании, к друзьям привязанность есть. Просто не индивидуально к кому-то, а именно к компании. К хорошей жизни...

С В каком смысле?

Я в среде не растворяюсь. Когда езжу куда-то, привожу свой мир в другую страну. Сорок-пятьдесят человек, которые вместе едут отдыхать, например, – это просто наш мир, привезенный с собой. То есть я со своим скарбом путешествую. Всего три составляющие нужны: хорошая компания, спорт, соответствующий поездке, и хорошая еда. Когда это есть, историчность места, количество музеев, улиц уже неважно.

С При этом, говорят, вы любите повторять маршруты.

Да. Когда хорошо, зачем менять?С

 

1 Горно-металлургическая компания «Норильский никель». До 2007 года Михаил Прохоров был одним из двух крупнейших акционеров компании. С 2001 по 2007 год был генеральным директором компании, на это время фактически уехал из Москвы в Норильск.

2 В 2007 году Прохоров был арестован во французском Куршевеле по обвинению в причастности к организации международной сети проституции; дело было впоследствии прекращено за отсутствием состава преступления. – М.Г.

3 Ирина Прохорова – издатель и главный редактор журнала «Новое литературное обозрение», один из учредителей и руководителей Фонда Михаила Прохорова, поддерживающего и развивающего культурную жизнь российских регионов, в первую очередь Норильска и Красноярского края.

4 Частный российский инвестиционный фонд, принадлежащий Михаилу Прохорову. Был создан на базе ОНЭКСИМ банка в 2007 году в результате раздела активов холдинга «Интеррос» между Михаилом Прохоровым и Владимиром Потаниным.

5 Владимир Потанин – российский бизнесмен, в течение пятнадцати лет главный партнер Михаила Прохорова в целом ряде крупных компаний, среди которых «Норильский никель», банк МФК, ОНЭКСИМ банк и т. п. Партнерство распалось в 2007 году.