Собчак & Красовский: Содом и Baon

Это история погони, начавшейся с одной эсэмэски и закончившейся… читатель уж наверняка подумал – арестом, расстрелом, пытками, – но нет.  Закончилось все эмэмэской.

В сущности, вся современная Россия тоскливо, словно ломтик пошехонского сыра в вологодском чизбургере, затерлась между ничего не означающими словами, безнадежными обещаниями и попытками найти выход, который, как и у этого грустного бутерброда, один.

Впрочем, началось все с эсэмэски.

Красовский – Собчак: «Сейчас хорошо бы Охлобыстина сделать».

Ответ пришел только через неделю: «Не <цензура> особо про Малиса говна. Договорились с ним на вью. Охлобыстина дожимаю».

Для тех, кто живет на облаке, напомним в общих чертах предысторию. 13 декабря в Новосибирске заштатный клирик Русской православной церкви иерей Иоанн Охлобыстин призвал жечь в печах лиц нетрадиционной ориентации (так называемых содомитов). Через несколько дней о. Иоанн лишился работы в компании «Евросеть», возглавляемой Александром Малисом. А в начале января заключил контракт с компанией Baon (возглавляемой Ильей Ярошенко), избравшей его в качестве своего рекламного «лица».

С фигурантами скандальной истории авторы статьи и намеревались побеседовать. Предполагалось, что наши встречи сложатся в своего рода роман-путешествие по России – пусть даже строго в пределах МКАД – наподобие «Мертвых душ», где на горизонте, как путеводная звезда, будет маячить загадочная фигура Ивана Ивановича Охлобыстина во всем ее нелепом величии.

Спустя неделю концессионеры встретились на двенадцатом этаже гостиницы Ritz-Carlton.

 

Глава первая. Бар отеля Ritz-Carlton, Тверская, 3

На террасу то и дело прорываются промерзшие туристы в ментовских ушанках с кокардами, чтобы сняться на фоне кремлевских звезд, тонущих, словно в ряженке, в рыжем январском смоге. Красовский сонно ковыряется в роллах, Собчак, допивая чай, теребит свой малахитовый айфон. 

– Доброе утро, а с Иван Иванычем можно поговорить? Нет? А когда бы мне перезвонить? Нет? Да?

Вешает трубку.

– Сука. Ну ладно. 

КРАСОВСКИЙ: Понимаешь, – мечтательно вглядывается в окна Сенатского корпуса Кремля, – ведь мое участие во всем этом репортаже не совсем тактично. Я в некотором смысле заинтересованный участник вакханалии,  а не журналист. 

СОБЧАК: Так именно этим ты привлек мой близорукий взгляд. Я всегда тебе говорила: ты единственный в нашей стране потенциальный Харви Милк.

КРАСОВСКИЙ: Ну вот я бы предпочел работать журналистом, а не Харви Милком! Мне ведь совершенно неинтересно тут бороться с Иваном Ивановичем. Мне интересно, что с ним, здоров ли? Еще мне интересно, в какой момент Малис принял решение, что все-таки хватит, да. Или это решение вообще принял не он.

СОБЧАК: С Малисом вообще все сложно. Он правоверный еврей и для него гомосексуализм – грех против Бога. Да и с тобой самим-то мне не все ясно. Ты же вроде верующий, православный – как в тебе уживается религиозность и гомосексуальность?

КРАСОВСКИЙ: Ох, довольно сложно уживается. Мне, конечно, грустно иногда без русской литургии, но я все время напоминаю себе, что Христос по поводу педиков ничего  не говорил. Его педики вообще не очень интересовали. Он обращал внимание на врунов, воров, лицемеров. Собственно, на тех, кто сейчас в нашей стране <цензура> гомиков. Ну, то есть я убежден, что не я, а Иван Иваныч скорее бы привлек строгое внимание Христа.

СОБЧАК: А из-за чего, по-твоему, произошла эта история? Это такой пиар странный у Вани или заказуха из админочки?

КРАСОВСКИЙ: Может, и так. Мы же не понимаем, как там сейчас все происходит. Вся эта фигня про «аморальный интернационал» – это же не Пихоя, не Джахан Поллыева, или кто там речи нынче пишет. Я прямо вижу: сидит в жопу пьяный Максим Леонардович Шевченко в «Чайхоне», например.

СОБЧАК: В «Чайхоне» он не сидит.

КРАСОВСКИЙ: Я сам с ним несколько раз сидел в этой самой «Чайхоне» в хорошей теплой компании сотрудников АПшки. И эти все терки, они оттуда, из этой «Чайхоны».

СОБЧАК: Почему именно гомосеков решили бить?

КРАСОВСКИЙ: Потому что гомосеки – как евреи, но евреев сейчас не круто бить. Евреи – это политическая элита: Фридман, Абрамович, Малис опять же. У Малиса всегда найдется тетка – Белла Златкис, вице-президент сберкассы. Так что их бить сейчас нельзя. 

СОБЧАК: Странная логика у тебя. Как раз ты сам только что живописал, что если бить евреев, то можно занять все эти места у сберкассы. А ваших-то ради чего бить? Ради айфонов со стразиками?

КРАСОВСКИЙ Слава богу, после войны мы живем в таком мире, где, как только начинаешь бить жидов, ты сразу проваливаешься в пропасть. Тебе нет ну совсем никакого места. Потом, Путин уж кто-кто, но точно не антисемит. 

СОБЧАК: Но гомофоб?

КРАСОВСКИЙ: А там все гомофобы. Я тебе честно скажу: я, когда там с ними работал, тоже педиков ненавидел.

СОБЧАК: А сейчас?

КРАСОВСКИЙ: А сейчас я всех ненавижу.

(У Собчак звонит телефон. Она записывает на салфетке номер с пометкой «Охл. новый».)

СОБЧАК: Это все, конечно, интересно, но нам кровь из носу нужно достать этого попа-поджигателя. Он от всех шифруется уже неделю.

Уже на выходе Собчак цепляется каблуком за какой-то металлический предмет. Это маленький католический крест на платиновой цепочке. Минут через десять находится хозяин креста – молодцеватый мужичок лет сорока с брюнеткой в мини-юбке.

– Храни вас Господь, ребята! Сегодня ж Крещение! Это и мне, и вам знак хороший: добро будет! Счастье!

Добро и счастье ждали друзей в магазине спортивной одежды Baon.

 

Глава вторая. Магазин BAON, ТЦ «Европейский», площадь Киевского вокзала, 2

Путь Baon – это путь всей России. Стопроцентно русская – наша, балашихинская – компания, назвавшаяся непонятным словом. Вещам, на которых есть надписи кириллицей, русский человек не доверяет. При этом сами вещи шьются в Китае, поскольку русский человек в состоянии шить только варежки и милицейские душегрейки. И для полного счастья в самый разгар скандала эта компания нанимает заштатного попа Иоанна Охлобыстина своим лицом и телом, точно зная, что мало им не покажется.

Мила Ермолаева, директор компании Baon по маркетингу, поссорилась из-за этого решения со всеми своими друзьями, стала на неделю самым ненавидимым персонажем гомоэротического сегмента «Фейсбука», но не сдалась. За что воевала Мила Ермолаева, она так и не смогла ответить. Тут все так: сперва кто-то придумывает дурацкую идею (ну, скажем, закон о запрете гей-пропаганды), потом все понимают, что это форменный идиотизм, а потом все дружно начинают за этот идиотизм биться до последней капли крови. Отменить решение, признать свою ошибку в России не в состоянии никто.

Возможно, они и правы. Если тут начать признавать ошибки, то, не приведи Господь, само существование этой огромной таежной слабозаселенной страны станет ошибкой номер один.

Единственное, что в России по-настоящему ищут, но никогда не могут найти, – это смысл. Все в этой огромной стране отыщется – и нефть, и газ, и духовные скрепы, – однако зачем все это здесь вдруг оказалось, почему ничего толкового эти находки русскому народу не принесли – вот она, загадка.

Впрочем, по лицам посетителей ТЦ «Европейский» было видно, что все их загадки раскрыты, не хватает только вот того розового кошелечка.

На третьем этаже, в магазине марки Baon, так любезно предоставившей экономическое убежище Ивану Охлобыстину, ждал стилист Макс Гор. Это единственный гей, удостоившийся комплимента отца Иоанна: «Макс Гор (к сожалению) действительно лучший стилист из всех представленных на нашем рынке. Уймитесь, дураки, Гор – единственное, чем вы можете гордиться. Хотя, в идеале, его бы тоже хорошо на необитаемый остров отправить. Или вылечить как-то, в принудительном порядке».

Невысокий качок с сумочкой Louis Vuitton, спрятавшийся среди прилавков с пестрым ширпотребом, Гор опасливо смотрел по сторонам. Концессионеры напали на него с ходу.

КРАСОВСКИЙ: (вместо «здрасте») Ну и что тебе говорят? Что пидорас продал интересы пидорасов? Ты знал, что он хочет тебя сжечь?

ГОР: Мне просто позвонила Мила Ермолаева, директор по маркетингу, и сказала: «У нас новое лицо бренда, мы хотим, чтобы ты его снимал».

СОБЧАК: Но когда он сказал про печи, тебе же, наверное, уже передали?

ГОР: Ну, уже после съемки с Иваном…

СОБЧАК: Не ври!

ГОР: Я не вникаю, я не живу жизнью Ивана!

КРАСОВСКИЙ: Подожди, ты реально не знал об этом?

ГОР: Я не знал. Я работал со своей коллекцией, я вообще дома сижу сутками, вдохновляюсь.

КРАСОВСКИЙ: Жопокрут.

СОБЧАК: Жопокрут реально. Так знал или не знал?

ГОР: Я не вникал в ситуацию. Мало ли кто что говорит, в этой стране каждый день кто-то что-то говорит.

КРАСОВСКИЙ: А после того как на тебя все набросились, начали говорить, что Гор предатель, сволочь, что из-за таких нас и вешают, – ты пошел бы стилизовать Охлобыстина?

ГОР: Смотря кто бы меня пригласил.

СОБЧАК: То есть если бы твоя подруга Мила позвала, ты бы пошел?

ГОР: Да.

СОБЧАК: Ты понимаешь, что это человек, который хочет уничтожить таких, как ты?

ГОР: Да, понимаю.

КРАСОВСКИЙ: Повезло тебе, Максим, что ты гей в России. В Америке тебя бы за такую позицию сожгли сами пидоры. Взяли бы Охлобыстина на улице, мешок на голову, в машину, привезли – а там Гор привязанный. Облили бы бензином и сказали бы важно: «Так будет гореть каждый гей, сотрудничающий с тобой, Иван».

СОБЧАК: Мракобесная подстилка!

ГОР: Лени Рифеншталь с красными штанами!

СОБЧАК: Занятно, что мы все время приходим к параллелям между евреями и геями.

ГОР: Ну так это же сравнимые вещи! Будучи евреем, я...

КРАСОВСКИЙ: Ах, ты еще и еврей.

СОБЧАК: Тесака тоже бы стал стилизовать?

ГОР: Нет, конечно!

СОБЧАК: Не понимаю, где логика? Охлобыстин и Тесак – это же сейчас практически одно и то же!

ГОР: Ну, нет все-таки.

КРАСОВСКИЙ: (глядя на рекламу с Охлобыстиным в розовых штанах) Чисто стареющий гомосек из клуба «Эльф». 

СОБЧАК: (деловито перебирая меховушки на капюшонах) У меня вопрос к вам обоим, мальчики. А есть у гей-сообщества какое-то оскорбительное слово, которым называют натуралов? Ну, типа ответочки на «пидорас»? Как у хохлов – «москаль»?

КРАСОВСКИЙ И ГОР: (растерянно переглянувшись, хором) Нет!

СОБЧАК: Ну вы даете, вообще. То есть вы даже оскорбить натурала не можете? Ну, скажем, <цензура>. Короче, я поняла: пока я лично не возглавлю ваше гей-комьюнити, у вас дела не пойдут!

 

Глава третья. Кафе «Бублик», Тверской бульвар, 24

– Ну все, поехали в «Бублик», – сказала Собчак, – а то опоздаем к отцу Иоанну.

– А он придет? – недоверчиво поинтересовался Красовский.

– Ну, вроде должен. Baon обещал.

В «Бублике» была забита стрелка: президент Baon Ярошенко, директор по маркетингу Мила Ермолаева, Охлобыстин, Собчак и Красовский.

– Ты сейчас подожди немного, – шепнула Собчак, – Ярошенко хочет со мной что-то с глазу на глаз перетереть. Пытаются, видно, Ваню слить, ищут новое лицо компании.

– Прыткие какие, – вздохнул Красовский, пропуская Собчак вперед.

В дальнем углу уже сидел худощавый мужчина в шарфе. Мужчина был похож на эмигрировавшего в Чехословакию поляка. В морщинах, в раньше времени появившихся впадинах на щеках, в тоскливом и равнодушном взгляде – во всем его естестве сочились бессмысленность совершенного им когда-то выбора. За столом сидел человек, рожденный, возможно, командовать фронтом, но вынужденный заниматься отшивом кальсон.

КРАСОВСКИЙ: Каким образом вам пришла идея, что новую концепцию вашего бренда должен представлять отец Иоанн?

ЯРОШЕНКО: Мы выбирали человека с неким, как нам кажется, положительным имиджем, с философией, соответствующей бренду. Иван Охлобыстин – семьянин, популярный актер с высоким рейтингом, шестеро детей.

СОБЧАК: Вот он такой положительный герой, и дальше происходит фигня – вдруг этот положительный герой говорит про сжигание в печах, пишет донос президенту и так далее.

ЯРОШЕНКО: Это произошло 13 декабря. У нас уже практически обговорен контракт. Никто из нас не слышал эту речь. Какой-то скандал разрастается, и мы подумали: это прекрасно, это тот человек, который нам нужен. Это человек, который будет подкидывать…

КРАСОВСКИЙ: ...дрова в печку. (Смеются.)

ЯРОШЕНКО: В доме повешенного не говорят о веревках. Давайте попробуем избежать темы печек…  (Входит Мила Ермолаева.)

КРАСОВСКИЙ: Давай все разложим по порядку. Значит, 13 декабря Иван Иванович сделал заявление, 14-го утром я пишу о том, что Иван Иванович делает такое заявление. Пишу: «Мила, посмотри на твое новое лицо компании». Ты мне пишешь: «Это невозможно, он таких заявлений делать не мог, это все вранье».

ЕРМОЛАЕВА: Я верю в слова, которые сказал Малис, если я не ошибаюсь, что Охлобыстин реально психанул, его достали. Я не знаю, что там было в самом начале.

КРАСОВСКИЙ: Там есть прямой вопрос из зала: «Как вы относитесь к гомосексуалистам?» – «Я считаю, что гомосексуалистов надо сжигать». Аплодисменты зала.

ЯРОШЕНКО: Секунду, тогда «содомитов», а не просто людей с какой-то ориентацией.

СОБЧАК: Содомиты – это, собственно, геи и есть.

ЯРОШЕНКО: Нет, это, наверное, те, которые совсем уже…

КРАСОВСКИЙ: А совсем уже – это как? Несмотря на то что я гей, я не разбираюсь, видимо, в градациях.

СОБЧАК: Дело в том, что против подобного рода заявлений нигде в мире нет законов. Единственный способ, которым общество во всех странах научилось бороться с такого рода провокациями, – это общественное порицание. Человек, заявляющий подобные вещи в Америке, в Англии, в Германии – где угодно – про геев, про евреев, про женщин или чернокожих, становится изгоем. Его перестают принимать на работу, подписывать рекламные контракты. Почему вы не внесли свою лепту в то, чтобы показать Ивану, что такие вещи невозможны и не должны существовать? Почему вы не проучили Охлобыстина за это его высказывание?

ЯРОШЕНКО: Между нами и странами, которые вы перечислили, – Европой и Америкой – есть разница. Мы немножко отличаемся от них. Возможно, мы не доросли до их менталитета, а возможно, они переросли не туда, куда надо. У них одни ценности, у нас немножко другие.

СОБЧАК: Что вы имеете в виду?

ЯРОШЕНКО: То, что гомосексуальные семьи могут усыновлять и удочерять детей. Вот мое личное мнение – это неправильно. Если хочется ребенка, пересиль себя и свяжись с женщиной или с мужчиной.

КРАСОВСКИЙ: Кстати, очень многие геи поддерживают вашу точку зрения.

ЯРОШЕНКО: Ура! Хоть что-то…

СОБЧАК: Хорошо, в чем-то мы не доросли до Европы, в чем-то они переросли. Но ведь вопрос же не в обществе, а конкретно в вас. Решение по поводу Ивана Охлобыстина принимает конкретный человек – вы. И если лично вы доросли до понимания того, что фраза о сжигании в печах или донос президенту – это нехорошо…

ЯРОШЕНКО: Секундочку, сжигание в печах – да. А «донос президенту»... Наше медийное лицо и наш креативный человек такой же свободный гражданин Российской Федерации, и он может выражать свое мнение. И вот он хочет статью об уголовной ответственности за мужеложство.

КРАСОВСКИЙ: Но вы против нее?

ЯРОШЕНКО: Я бы проголосовал за то, что сексуальность человека – его дело, но не надо пропагандировать это.

СОБЧАК: Слово «пропагандировать» очень иезуитское. В него можно вложить все что угодно.

ЯРОШЕНКО: Пропаганда, которой нас все пугают, иногда показывает, что это не так уж и плохо.

КРАСОВСКИЙ: То есть вы считаете, что гей-пропаганда – это когда говорится, что геи – это не всегда плохо?

ЯРОШЕНКО: Да.

КРАСОВСКИЙ: То есть вы считаете, что реклама Baon – это когда вы говорите, что Baon – это не всегда говно? По-моему, пропаганда – это когда говорят, что это круто.

ЯРОШЕНКО: Любая пропаганда что-либо говорит, что это хорошо. И вот я хотел бы, чтобы ее не было. Это мое личное мнение как отца троих сыновей.

СОБЧАК: То есть когда ваши сыновья спросят: папа, а вот когда двое мужчин… Что вы скажете им?

ЯРОШЕНКО: Я пятнадцатилетнему уже объяснил, что на тему гомосексуализма острить не надо.

СОБЧАК: Представляете, ваш мальчик спросит: папа, а почему же тогда твою компанию рекламирует дядя, который говорит, что этих гомосеков надо сжечь? Если над ними даже смеяться нельзя.

ЯРОШЕНКО: А есть ли какая-то статистика, сколько людей поддерживает его высказывания?

СОБЧАК: Большинство людей вообще против гомосексуалистов в нашей стране. Но какое это имеет отношение к вам? Если вы считаете, что даже смеяться над геями не надо, почему же вы берете в компанию человека, который не просто смеется, а призывает их сжигать? Не противоречит ли это тому, что вы рассказываете вашим детям?

ЯРОШЕНКО: Потому что мои дети – один уже учится в Англии, второй собирается с этого года учиться в Англии – будут воспитываться какое-то время там, в том толерантном обществе. В нашем обществе это не нужно, мы другие.

КРАСОВСКИЙ: То есть вы отправляете своих мальчиков в такой адский евросодом, где закрытые школы, где одна педерастия, где ничего кроме этого и нет. Вы отправляете двоих своих парней в эту Англию и говорите, что мы не доросли…

ЯРОШЕНКО: Евросодом – по моей версии это был Амстердам, не глубинка Англии.

КРАСОВСКИЙ: Да, Англия – это классические семейные ценности. (Смеются.) Вы отправляете туда двух своих парней, при этом вы еще сами не понимаете, то ли мы не доросли, то ли они нас переросли, но главное – нам это не надо. Зачем тогда вы детей своих туда отправляете? 

СОБЧАК: Слушайте, это же как Гиммлер, который был женат на еврейке. Он тоже с трибун кричал о том, что это люди пятого сорта, и при этом обожал свою еврейскую жену.

ЯРОШЕНКО: Давайте я Гиммлера не буду комментировать.

СОБЧАК: Ну что ж, по-моему, прекрасно. Мы, конечно, не дождались Ивана… А он недостижим для связи, да?

ЕРМОЛАЕВА: Я общаюсь с его директором.

СОБЧАК: А что он должен по контракту у вас делать? Только фотосессии?

ЯРОШЕНКО: Нет, акции с детьми. Мы все-таки не совсем плохие, не только сжиганием будем заниматься, но еще и детям помогать. С фондом «Линия жизни». То есть не все так плохо.

СОБЧАК: Кстати, Чулпан Хаматова была бы прекрасным таким лицом, семейным… Или она не захотела?

ЯРОШЕНКО: Мы ее не рассматривали. Не тот рейтинг.

 

Глава четвертая. Съемочная площадка сериала «Интерны»

– Слушай, ты как хочешь, – сказал Красовский Собчак, – а я поеду на площадку «Интернов». А ты потом приезжай.

– Ладно, договорились.

Какая-то улица между ТЭЦ и путепроводом, заводские склады, неприветливые пятиэтажки из силикатного кирпича. В просвете между ними виднеется зеленый купол старообрядческой церкви. Поворот, шлагбаум, грязная жесть забора, бывший цех превратился в съемочный павильон. Там, где раньше паковали стружку, живет сериал «Кухня», а справа от входа, где когда-то стояли станки, – «Интерны». На входе расписание: Охлобыстин И. И., все дни, кроме субботы и воскресенья.

– А где Иваныч-то?

– Да на гриме, поди, – не обращая на нас внимания, бросает ассистентка режиссера.

Но ни в гримерных, ни на съемках, ни в туалете, ни в буфете отца Иоанна нет.

Он исчез. Словно и не было, будто все, что пишется от его имени, сочиняет какая-нибудь Крис Потупчик или блогер Политтрэш между селфи и борщом.

Звонит Собчак: «Ну что там?»

– Ничего. А у тебя?

– Едем к Малису, он нас ждет.

 

Глава пятая. Офис компании «Евросеть», Беговая, 3

Малис – президент компании «Евросеть», человек в костюме без размера и цвета – такие носят все правоверные евреи. Кипа на заколке, ботинки с тупыми носами. Он сидит на самом верху бизнес-центра в районе Третьего кольца: железнодорожные пути, ипподром, вдалеке все те же кремлевские звезды в кофейной пенке. По стенам развешаны портреты каких-то раввинов, цитаты из Торы, на двери – обращение к извращенцам, позаимствованное из Книги Притч Соломоновых (10:9):

«Кто ходит в непорочности, тот ходит безопасно, а кто извращает пути свои, тот будет наказан».

Пару дней назад «Евросеть», которую Малис возглавляет, официально закончила все контрактные отношения с безуспешно разыскиваемым Иваном Ивановичем.

СОБЧАК: К сожалению, мы к тебе пришли по поводу все той же истории, которая вроде для тебя уже закончилась. Все-таки почему ты сказал, что Охлобыстин ушел сам? Охлобыстин же признался, что это было твое решение. И почему оно было принято не сразу?

МАЛИС: Нужно понимать, что Охлобыстина достаточно сильно развели. Это ведь только часть его слов.

СОБЧАК: В этом-то вся суть развода: человек сказал правду.

МАЛИС: Человек говорит то, что ему нравится говорить в данный момент, особенно артист. Мы много общаемся с артистами, у них немножко детский взгляд на вещи.

СОБЧАК: Артисты жадные сукины сыны. Чтобы Охлобыстин сам ушел из «Евросети», потому что кто-то ему позвонил, – в жизни не поверю. Охлобыстин деньги любит, за деньги маму в цирк сдаст. Поэтому я не верю, что он мог от тебя уйти сам, Саш, при всем моем уважении.

МАЛИС: Охлобыстин мог зарабатывать на роликах, и я могу сказать, что вопрос не снимать его в роликах даже не стоит. Как только у меня будет креатив, который будет ему подходить, я позвоню и предложу ему ролики.

СОБЧАК: Правильно ли я понимаю, что гомофобия сегодня в России хорошо продается?

МАЛИС: Я скажу тебе честно: есть некоторые вещи, которые очень хорошо в России продаются. Очень хорошо продаются наркотики. Я уверен, есть еще масса вещей, которые очень хорошо продаются, но которые мне западло продавать.

СОБЧАК: Не считаешь ли ты, что сегодня продавать Охлобыстина – это продавать гомофобию?

КРАСОВСКИЙ: А продавать гомофобию – это как продавать наркотики, тоже западло.

МАЛИС: Наверное… Если через месяц у меня появится хороший креатив под Ивана Охлобыстина, мы начнем замерять, с чем он ассоциируется. И если мы поймем, что не с тем, какой он артист, а с тем, что он гомофоб, – для меня это будет серьезный выбор. Я бы этого не хотел.

КРАСОВСКИЙ: Я как единственный пидорас за этим столом хочу сказать, что не вижу ничего плохого в том, чтобы быть гомофобом. С моей точки зрения, всегда есть люди, которые кого-то не любят.

МАЛИС: Я тебе скажу как единственный еврей за этим столом: человек антисемит не потому, что он хороший или плохой, – он сделать с собой ничего не может.

СОБЧАК: Но есть антисемиты, которые это скрывают, а есть, которые выбирают это своим жизненным кредо.

МАЛИС: Я не знаю, что лучше. У меня есть много людей, с которыми у меня хорошие отношения, и они прямо мне говорят: «Ну прости вот, не в обиду, все в тебе хорошо, но…» А когда человек скрывает, поверь, это гораздо хуже.

СОБЧАК: Хорошо. Ты скрываешь, что ты гомофоб, или нет?

МАЛИС: А откуда ты знаешь, что я гомофоб?

СОБЧАК: Я много общалась с твоим братом, который очень подробно мне рассказывал об иудейском вероисповедании, иногда даже больше, чем мне хотелось.

МАЛИС: Ксюша, скажи, пожалуйста, я люблю лобстера или нет?

СОБЧАК: Лобстера – нет, ты не можешь их есть, для тебя такой еды не существует. Это некошерно.

МАЛИС: Но скажу честно: когда едят лобстеров, некое желание попробовать у меня есть. Но я его не ем, потому что мне нельзя его есть. Я точно знаю, что написано в Торе: евреям нельзя заниматься гомосексуализмом. Но не могу сказать, что гомосексуализм – это какая-то вещь, которая противоестественна для человечества. В Египте почти все мужчины были гомосексуалистами. В Греции почти все мужчины были гомосексуалистами. Это в истории человечества было всегда.

СОБЧАК: А в Торе, прости, как конкретно написано?

МАЛИС: Евреям нельзя быть гомосексуалистами.

СОБЧАК: Это грех?

МАЛИС: Это нельзя. Это инструкция к применению этого мира.

СОБЧАК: А какое-то оценочное осуждение гомосексуальных связей есть в иудейской вере? Что это ужасно, что это отвратительно, что такие люди подобны животным?

МАЛИС: Смотри: если гей еврей, его надо убить. Про остальные национальности в Ветхом Завете ничего не написано.

СОБЧАК: Правильно ли я понимаю, что если перед собой ты видишь еврея-гея, то ты обязан его убить?

МАЛИС: Нет, конечно. Потому что там же написан и способ: должен быть специальный суд из семидесяти человек, которые знают семьдесят языков, и так далее.

КРАСОВСКИЙ: То есть это классическое еврейское лицемерие. Убить пидора невозможно все равно.

СОБЧАК: Существует определенная параллель между гонениями на евреев, геев, на любую социальную группу, неважно, по принципам национальности, расы или сексуальных предпочтений. Ты – человек, который всю жизнь соблюдает свой религиозный канон, пытается делать бизнес честно и правильно, – оказался впутан в очень сомнительную историю и не сделал сразу решительного шага. Тебя внутренне не гложет, что так получилось?

МАЛИС: Ксюш, люди, от которых зависит мое материальное благополучие, требовали сделать это прямо сразу. С другой стороны, была какая-то другая часть общества…

КРАСОВСКИЙ: То есть акционеры требовали, чтобы вы его уволили? То есть позвонил Михаил Маратович и сказал: «Значит, так, увольняем мудака»?

МАЛИС: Михаил Маратович не позвонил, но некоторое требование от разных людей достаточно высокого уровня было.

СОБЧАК: Алишер Усманов? Или кто?

КРАСОВСКИЙ: Думаю, все-таки либо узбек, либо еврей.

СОБЧАК: Мне кажется, узбеку по фиг. Кроме того, он сидел. Не может узбек и бывший зэк заступаться за геев.

МАЛИС: Ксюша, я все равно не скажу¹.

КРАСОВСКИЙ: А это, кстати, с хорошей стороны характеризует этого человека.

МАЛИС: С другой стороны, была другая часть общества... Для меня в этой ситуации как раз достаточно решительным поступком было высказать мое мнение, что я его не уволю за это, но при этом не поддерживаю.

КРАСОВСКИЙ: Понятно. А вот если бы Иван Иванович Охлобыстин все-таки сказал то, что он думает на самом деле, – что в печь надо не только геев, но и евреев? Вы бы задумались о том, уволить его или нет? Или тоже сделали бы такой мужественный шаг и написали, что вы за плюрализм?

МАЛИС: Задайте более сложный вопрос. Если бы он сказал, что он против Путина конкретно, уволил бы я его или нет?

СОБЧАК: На это ты скажешь: «Ну, условия в бизнесе такие, что если ты против Путина – ты не можешь работать на большую компанию, у меня акционеры».

МАЛИС: Я бы его не уволил, но я уверен – и такие случаи, скажем, в моей жизни были, – что человек бы сам уволился достаточно быстро. Иногда для того, чтобы человек понял, что он переступил черту, ему не нужно это говорить.

СОБЧАК: А откуда такая, извини меня за бытовой антисемитизм, еврейская форма вот этого «по собственному желанию»? Почему не сделать честно?

МАЛИС: Как только все началось, Ваня мне позвонил. И предложил уволиться сам. Как нам удобно, в любой форме.

СОБЧАК: Все-таки за какое высказывание президент компании «Евросеть» уволит любого своего сотрудника?

МАЛИС: За любое публичное высказывание, которое я субъективно, как человек, который несет ответственность за эту компанию, сочту незаконным.

КРАСОВСКИЙ: «Гори в аду, кровавый Путин» – будет уволен человек?

МАЛИС: «Гори в аду, кровавый Путин» – сто процентов будет уволен.

КРАСОВСКИЙ: «Гори в аду, жид» или «Гори в аду, пидор» – нет, не будет, а «Гори в аду, кровавый Путин» – будет. А почему?

МАЛИС: Когда он скажет не «гори в аду», а «надо убить Ивана Ивановича Иванова, потому что он педераст» – вот это высказывание на сто процентов приведет к увольнению.

СОБЧАК: То есть надо конкретного человека иметь в виду. «Гори в аду, Навальный» – тоже человек будет уволен?

МАЛИС: «Гори в аду, Навальный» – это будет жесткая профилактическая беседа… Опять же мое субъективное мнение.

СОБЧАК: Тут какие-то двойные стандарты, мне кажется.

КРАСОВСКИЙ: За «Гори в аду, Игорь Иванович Сечин» увольняем, нет?

МАЛИС: Смотрите, это всегда субъективное мнение.

СОБЧАК: Давайте потом таблицу составим...

МАЛИС: Нет, я просто точно знаю, что про президента страны, по закону, это нельзя говорить.

КРАСОВСКИЙ: В компании «Евросеть» есть открытые геи?

МАЛИС: Есть.

КРАСОВСКИЙ: И в руководстве компании?

МАЛИС: В руководстве большом – нет. В руководстве более низкого уровня – много. Я уверен, что это соответствует проценту среди населения в целом. Потому что мы всегда смотрим на профессиональные качества. Кто-то приходит и говорит: «я лесбиянка» или «я гей». Ну, о’кей. Я, честно говоря, не понимаю, зачем ты мне это сказал. Чтобы что?

КРАСОВСКИЙ: И как вы реагируете?

МАЛИС: Я боюсь обидеть человека словами: «Зачем ты вообще ко мне пришел? Я должен повысить тебя, понизить, уволить, премию дать?» Это как если бы ко мне пришел человек и сказал: «Вы знаете, а вот вчера я с женой занялся анальным сексом». И что? Зачем мне это знать?

КРАСОВСКИЙ: А скажи, пожалуйста, я понимаю, что ты не имел отношения к этой всей истории, но считаешь ли ты допустимым, как повели себя в этой компании по отношению к человеку, который ее основал?

МАЛИС: Я считаю, что по отношению к человеку, который основал компанию, поступили гораздо лучше, чем это вообще могло бы быть при других обстоятельствах.  И по деньгам он получил гораздо больше, чем, собственно, ожидалось, что он получит. Ну, я-то знаю всю историю. Женя должен был получить пять миллионов долларов, и до свидания.

СОБЧАК: По сути у него была ситуация, при которой он между Сциллой и Харибдой – либо этим отдаться, либо тем.

МАЛИС: Ситуация, да простят меня все, была очень простая: еще шесть дней, и компания закрывается. Просто пришли бы банки и закрыли «Евросеть». Все забыли бы о существовании этой компании.

СОБЧАК: То есть ты считаешь, что с ним поступили справедливо?

МАЛИС: Ксюш, если эту сумму, которую он получил, разделить даже на вас двоих, ты бы просто прекратила делать все в своей жизни.

СОБЧАК: Ну, хоть у одного гея все нормально.

КРАСОВСКИЙ: То есть ты сейчас зашкварила Чичваркина?

СОБЧАК: Нет, ну я свечку не держала. Мне кажется, это очевидно.

КРАСОВСКИЙ: Да нет же. Он стопудово натурал!

МАЛИС: Не знаю, Ксюш. Мне кажется, Антон прав. В Лондоне не только пидоры живут.

Эпилог

Заштатный иерей Иоанн все не находился. То продюсер сообщит, что его вычеркнули из расписания. То пранкеры доложат, что нашли его вроде бы в Австрии, в Альпах, где в атмосферной прозрачности духовные скрепы проявляются особенно ясно. То общие знакомые друзья: нет, он уже вернулся, но сейчас очень занят, готовится к патриотической проповеди на Поклонной горе. На проповедь предлагались билеты: обыкновенные – по тысяче, VIP – по две. На минуту показалось, что Виктор Олегович Пелевин заступил к Ивану Иванычу Охлобыстину на службу пиар-менеджером.

Тут у Собчак пискнул телефон. Это был ответ дочери Ивана Ивановича на ее неустанные домогательства.

– Я папе передала. Когда сможет... позвонит вам.

Через минуту еще одна эмэмэска – чтобы не показаться неучтивой, девушка прислала смайлик.

– О’кей! – ответ Ксении был исполнен затаенных надежд. Но вскоре стало ясно, что они не сбудутся никогда.

– Простите, Ксения, но папе духовник запретил общаться с кем-либо из шоу-бизнеса. Папа звонил со съемок сейчас… и просил передать, вы все равно хорошая.

Нет, все-таки не Пелевин (не говоря уж о Гоголе). Все же Сорокин. Или оба два, на полставки.С

 

¹ В телефонном разговоре Михаил Маратович Фридман подтвердил, что беседовал с Александром Малисом о заявлении Охлобыстина.