Каким был Майк Науменко — большой разговор с Александром Кушниром

Вы называли Майка «глыбой» — что принципиально нового он привнес в русский рок?

До 2020 года — это дата, когда вышла моя книга «Бегство из зоопарка» — у меня было неподдельное ощущение, что Майк был, скажем, один из первых, кто создал жанр русской рок-поэзии. Но когда я начал брать интервью у его друзей, музыкантов группы, фотохудожников, звукорежиссеров, стала вырисовываться совершенно другая картина.

Уже примерно к 1975–1976 году у Майка было некоторое количество рок-н-ролльных текстов. Да, окей, с оглядкой на Марка Болана, Боба Дилана или Лу Рида. Но до этого ни в городе на Неве, ни в Москве такой «оглядки» ни у кого не было. То есть Майк реально первым создал черновик русской рок-лирики.

Естественно, всегда найдется какой-нибудь задрот, который спросит: «А “Аквариум”?». Задротам мы ответим следующее: во-первых, часть текстов раннего «Аквариума» написана на стихи Джорджа Гуницкого. Во-вторых, все-таки это был не рок в чистом виде — это такая абстрактная психоделия. Кроме, пожалуй, композиции «Мочалкин блюз» и еще двух-трех.

А Майк создал простую, понятную модель мира, где любой питерский подросток, оказавшись в магазине музыкальных инструментов, покупал, в зависимости от достатка, либо за 9 рублей 50 копеек, либо за 15 рублей, либо за 87 рублей, как Цой, шести- или двенадцатиструнную гитару, и такие песни уже гипотетически мог исполнять.

В качестве примера, я нашел в своем огромном архиве русского рока рукописную песню Майка, которая называется «Блюз со всеми делами», и там есть такие слова:

Это безумно наивно. Понятно, что это не Пушкин, не Лермонтов, не Баратынский и не Бродский. Но Майк создал новую модель текста, на основе авторизованных переводов в основном американской (ну и немножко английской) рок-поэзии. Он перенес ее на питерскую почву.

Майк на сцене сильно отличался от Майка в повседневной жизни?

За исключением Сергея Курехина, я не припомню человека, который бы так сильно отличался сам от себя. Это было похоже на раздвоение личности.

Если тот же Гребенщиков* или даже Макаревич* всегда были в образе, то Майк дома был сибарит — домашний, в войлочных тапочках, которого, кроме американской и английской рок-музыки и, как ни странно, советских детективов, вообще мало что интересовало. Он все время где-то работал по графику «сутки через трое» — ну и пил пиво.

Жил Майк в ведомственной квартире на улице Боровая, куда он переселился от родителей на следующий день после смерти Джона Леннона — в декабре 1980 года. Картина быта у него была следующая: он, гитара, катушечки, которые Майк с любовью разрисовывал (и притом очень даже неплохо), выписывал названия всех композиций, были такие простенькие стеллажи с катушками.

Еще важный момент: Майк «домашний» — это его тетрадочки с переводами всех тех артистов, о которых я сказал: Лу Рид, Марк Болан, Боб Дилан, Дэвид Боуи и еще пара-тройка. Но когда ты пишешь все это от руки, конечно, подсознательно какие-то обороты запоминаются. И поэтому в текстах Майка они порой проскальзывали. Это были те самые тетрадочки, которые он потом с барского плеча давал юному Вите Цою почитать, ознакомиться.

И еще Майк дома — это, наверное, немножко культуролог, который очень любит по утрам пить разливное пиво (вокруг Боровой была масса пивных ларьков).

У него не было собственной печатной машинки. Он брал у кого-то на время — на месяц, на два, иногда на полгода — и печатал биографии своих кумиров, начиная от T. Rex и заканчивая The Beatles. То есть Майк просто переводил, а поскольку в печатных машинках не было английских клавиш, то английские буквы он вписывал от руки. Безусловно, была семья, жена, ребенок. Это все было важно, но отходило часто на второй план. То есть на первом месте — такое спокойное, немножко манерное увлечение музыкой в теоретическом ключе. 

Дома — понятно. А на сцене?

Майк на сцене… Кто-то ему привез за сумасшедшие деньги каплеобразные солнцезащитные очки. То есть это был не Ray-Ban, но все равно фирменные, американские. Если внимательно изучить обложки альбомов Майка, а именно «Все братья — сестры» 1978-го, «Сладкая N и другие» 1980-го года, то на них еще никаких очков нет. Они появляются на «LV», на «55», в 1982 году. И вплоть до самого гроба летом 1991 года Майк из них не вылезал. Это к вопросу про два образа. Выходя на какое-то, давайте назовем по-советски, «рок-мероприятие», он надевал эти черные каплеобразные очки и менялся полностью.

Голос становился чуть более гнусавым, в нос. Можно сказать, что немножко напоминал Дилана. Появлялся пафос. Я помню, мы столкнулись на крупном акустическом фестивале в городе Череповце — так случилось, что два поезда из Питера, в котором ехал Майк, и из Москвы, в котором ехал я, масса журналистов и Янка Дягилева, приезжали одновременно в Череповец в 6 утра. На дворе было -30, январь 1990-го года. И когда все перебежками из двух поездов рванули в «Икарус», Майк, со следами явного бурного ночного времяпрепровождения, зашел последним. Нам можно было сказать в автобусе «всем привет» или «где бы тут сесть». А он сказал: «Ого, сколько халявы собралось». Вот этот артистизм, эта наносная рок-н-ролльная жесткость — она на сцене начинала проявляться. То есть Майк входил в образ своих кумиров.

То, что я говорю, — это не более чем трактовка человека, который написал про него биографию. И у меня сложилось такое абсолютно неподдельное впечатление, что дома — это один человек, а на сцене — абсолютно другой.

Как Майк относился к своей популярности?

Давайте на этапы разобьем. До выхода альбома «Белая полоса» на фирме «Мелодия» — по одним данным, это 1987-й, по другим — 1988-й год — популярность заключалась в том, что группа «Зоопарк» легко собирала в Ленинграде, скажем, зал на 500 мест в Доме культуры. В Москве было чуть повеселее, потому что Майка всегда почему-то в Москве любили больше, чем в Питере. И это мог быть условный ДК Горбунова или ДК МАИ.

Два-три таких концерта позволяли забить на работу сторожа. Майк получал гонорары, равные зарплате советского инженера. Степень популярности Науменко можно измерить так: в квартиру вместимостью 20 человек набивалось 40. Если он играл с еще безвестным Цоем, то все 70. Это я говорю про период 1983–1986 годов. Все-таки долгое время популярность была локальная.

Когда это изменилось?

После выхода пластинки. И после участия в Подольском рок-фестивале: несмотря на то, что все вышли на сцену в состоянии острого алкогольного опьянения (это есть на видео), они были чудо как хороши. И счастливые подольские зрители, 5000 человек, в парке имени Талалихина, орали: «Майк, Майк». У зрителей там слезы катились — я все это видел.

Популярность была для него не самоценна — это просто необходимое условие того, что мы с вами назвали хэштегом «Майк на сцене». Не имело принципиального значения, перед ним 30 человек на квартирнике или 5 тысяч на фестивале в Подольске. Он всегда ощущал себя, условно, так: «Я — звезда в стране, где нет рок-инфраструктуры. Делаю все, что могу, и делаю это круто».

Вы упомянули совместные концерты Цоя и Науменко — как они познакомились?

Питерские интеллигенты начала 1980-х, которых я опрашивал, вспоминали так: когда вся эта тусовка «элитных кровей» сидела у кого-то на квартире в Купчино и рубилась в преферанс, пришли Цой, Рыбин и Олег Валинский, перкуссионист. Никакого «Кино» еще не было — это «Гарин и гиперболоиды». Они играли русские рок-кавера, но уже были «Мои друзья», «Когда-то ты был битником» и, возможно, «Бездельник». И вот они втроем (многие говорят, что было очень красивое созвучие голосов) с утра до вечера репетировали. Тусовка сильно офигела — особенно девушки, у которых просто челюсть отпала от этих трех песен. А Майк, будучи многие годы довольно манерным (он на «вы» общался с людьми), встал и сказал: «Виктор, добро пожаловать ко мне домой». Это очень многое значило.

Майк сильно влиял на Цоя?

Я бы хотел сказать, что в период с 1981-го по 1983 при помощи Майка шло активное формирование «нового Цоя», но это будет неправильно, потому что ему в 1981 году было всего 18–19 лет. Науменко просто очень много помогал Виктору. Я сказал «Гарин и гиперболоиды», но это название придумал Майк.

Задолго до фильма «Лето» было известно, что Майк иногда подсказывал Цою в текстах. Например, в песне «Бездельник» слова «мама-мама» — это подсказка Майка. Вряд ли это было эпизодически. Потом абсолютно классический момент — как Майк впервые услышал у Цоя, который уже был не «Гарин и гиперболоиды», а группа «Кино», песню под названием «Весна». Майк там чуть ли не рыдал от строчки: «Весна, я уже не грею пиво» — и они действительно кайфовые.

Спустя пару месяцев для альбома «LV» он написал песню под названием «Лето», мы ее все знаем. Она задумывалась как ответ на песню «Весна» (на виниловой версии и на компакт-дисках так и написано, черным по белому: «Лето — песня для Цоя»). Там прямо намечались «Времена года» Вивальди.

То есть Майка очень сильно впечатлила какая-то строчка — она ему долбанула по мозгам, снесла крышу. Поэтому неудивительно, что примерно с начала 83-го года они стали стабильно выступать вдвоем на квартирниках. И там они пели по очереди: песню — Майк, песню — Цой, песню — Майк, песню — Цой.

Конечно, рейтинг Майка в тот момент был значительно выше, и Виктор Робертович смотрел ему в рот и обогащался, набирался опыта. И это длилось примерно 3–4 года, они в разных городах играли квартирные концерты.

Почему они прекратили выступать вместе?

Видимо, вся эта традиция нарушилась после того, как их весной 1985-го года жестко повинтили в Киеве. Конкретно повинтили. Дальше, где-то 1986 год, Науменко и Цой были уже на равных. Это такой переходный период, когда они оба участвовали в дипломной работе Рашида Нугманова «Йя-Хха»: там одна сюжетная линия связана с Майком, другая — с Цоем. А с 1987-го года все пошло совершенно с другой скоростью. Случился довольно болезненный момент для Майка: его группа не попала в легендарный сборный двойной альбом Red Wave, «Красная волна», вышедший в Америке. Условные «Странные игры» попали, а «Зоопарк» не попал. Конечно, это было несправедливо.

Потом этот разрыв только усилился. У Цоя случилась «Асса», потом «Игла», и он ушел в полет. А Майк ушел в глухой андеграунд — и в концерты в Хабаровске, Владивостоке и в каких-то маленьких городах Беларуси. Мне было тяжело вытаскивать правду из родственников, но кто-то все-таки проговорился — когда Майк дома по телевизору наблюдал за стадионными концертами «Кино», у него вырывались фразы типа: «Боже мой, откуда же у них столько денег на такие дорогие инструменты?» Но разница была в том, что «Кино» и Цой работали как прокаженные, а Майк потихоньку начал двигаться в сторону не только пива.

Как Майк отреагировал на смерть Виктора?

Науменко не был злым человеком, но он довольно зло отреагировал — словами, которые мне подтвердило несколько человек. Когда Майк узнал про смерть Цоя, он сказал: «Доигрался *** на скрипке». То, что это опубликовано у меня в книге, друзья-питерцы простить мне, молодому талантливому писателю, не могут до сих пор. Но я здесь не более, чем фотограф. Я просто отразил, что и как было. Поэтому, конечно, отношение к Цою было немножко болезненное. А Цой, в свою очередь, в 1987 году уже жил в Москве, — ему как-то было не до Майка.

Науменко со школы хорошо знал английский язык — по этому предмету у него была единственная «пятерка» в аттестате. Прозвище «Майк» он получил от своей учительницы по английскому.

Но чего в Науменко все-таки было больше: западного или русского? Или это какой-то синтез?

Это напоминает мясорубку — не японскую или китайскую, а советскую, металлическую. То есть скрепы, корни, истоки Майка — это западноамериканская, в основном, нью-йоркская рок-культура, которую он абсолютно безжалостно, путем творческих, авторских переводов перенес на ленинградскую почву. Иногда это носило прямой характер. Например, на квартирниках он иногда пел песню группы Rolling Stones из альбома 60-х годов. Это было что-то типа Dear Doctor.

Почему я вспомнил эту песню? Потому что это был дословный перевод. Почти слово в слово. И Майк всегда старался «ретушировать» корни, источники вдохновения. Поэтому он объявлял: «Сейчас прозвучит песня одной западной группы». То есть ни названия группы, ни названия песни. Но это то, с чего он начинал. Наиболее сильно это выглядело в песне «Все братья — сестры» и в «Сладкой N».

Но прошло буквально полтора-два года, и альбом «55» — это уже наглухо оригинальная авторская лирика. Оглядок на Гребенщикова*, на Цоя и на Бродского уже и в помине не было. Это был аутентичный оригинальный материал.

Получается, в начале пути Майк заимствовал чужую идентичность и на ее основе выстраивал нечто свое, а потом полностью отошел от этого?

По сути, да. Первые песни у Майка вообще были на английском, пока у него был такой талантливый друг-тусовщик всех питерских компаний по кличке Родион, я про него много пишу в разных книгах. Он принес Майку «Искушение святого аквариума» и «Притчи графа Диффузора» — это был примерно 1974 год. 18 апреля 1974 или 1975 года, я могу путать, но не думаю, что это очень важно.

Майк себе на день рождения сделал подарок и написал песню на русском языке «Бегство из зоопарка». Естественно, «Зоопарк» — это не название группы. И он оказался под влиянием вот этих текстов Гребенщикова* с одной стороны, Джорджа Гуницкого — с другой. До этого источником вдохновения условно был Дилан, а тут ситуация абсолютно поменялась. И на стыке этих эстетик появилась поэзия Майка. 

Есть байка, будто Майк пришел на перестроечное телевидение в какую-то молодежную программу с бутылкой портвейна. В результате режиссеры якобы вырезали из программы все его слова, а оставили только те кадры, где он слушает музыку и кивает головой в такт. Это было? И насколько это укладывается в образ Майка — прийти с бутылкой в руках на телепередачу?

Мне про эту историю ничего неизвестно.

Я огромное количество архивов посмотрел, включая даже некоторые из архивов, которые были потеряны при смене руководства пятого канала Ленинградского телевидения. И я ни сюжетов таких не видел, ни историю такую не слышал. При этом вопрос вроде бы обыкновенный, лобовой, но он достаточно трагичный и драматичный. Потому что, начиная с 1987 года, Майк со страшным треском пролетел после съемок в «Йя-Хха» — не только мимо телепередач перестроечного телевидения, вроде «Музыкального ринга» или программы «Взгляд», но и мимо всего перестроечного кинематографа.

В конце 1980-х про него был снят небольшой фильм, который толком нигде не показали. И это болезненная тема, потому что ему все это было нужно для самоидентификации, для восприятия себя как полноценной рок-звезды. Другие рок-звезды собирали в Лужниках 80–90 тысяч человек или записывали с Дэйвом Стюартом Radio Silence. Это к примеру. К сожалению, появления Майка на телевидении можно пересчитать на пальцах одной руки. Пришел он туда с бутылкой или без бутылки — это уже на втором плане.

Его просто не приглашали.

17 апреля Александр Кушнир прочитает лекцию о Майке Науменко в ДК Рассвет.

Беседовал Никита Ерофеев

*Гребенщиков Борис Борисович и Макаревич Андрей Вадимович признаны Минюстом РФ иностранными агентами