Этот материал был опубликован на Colta.ru в проекте «Музей 90-х». Мы републикуем его в «Монологах о 90-х», дабы сохранить целостность цикла.
Я 1950 года рождения.
В 90-м мне было сорок, и я прямо хорошо себя чувствовал. Я работал в геологоразведочном, нормально работал, было такое хорошее чувство: нормально все, нормально работаю, как в рекламе потом говорили: все правильно сделал. В 91-м помню свое чувство: не то чтобы я Горбачева как-то сильно люблю, но вот этих, с ручонками трясущимися, точно обратно не хочу. Но вообще я был, что называется, вне политики. Поэтому к Белому дому я не ездил, а супруга, кажется, возила бутерброды, мы все смеялись. Ну вроде наладилось это тогда, у Белого дома. Горбачева с Раисой из Фороса вернули, и я еще помню, как Раису увидел по телевизору. Когда-то ее потом показали, не сразу. Господи боже! Говорит таким голосом дрожащим, хотя уже время прошло. Вообще на нее страшно посмотреть было. Я тогда говорю жене: нет, хорошо, что этим путчистам ходу не дали, вон они что с человеком за три дня сотворили. Так что тогда у меня сожалений не было.
А потом началось. Я по датам точно не помню. Помню, что прихожу домой и говорю жене: «Зарплаты нет опять». А она мне: «Что ты на нее хотел покупать? В магазинах тоже нет ничего». И я сажусь на диван перед телевизором и думаю: что ж мы делать-то будем? А по телевизору — «Поле чудес», они там регочут, приветы передают, три шкатулки какие-то, деньги валятся прямо с потолка, а я сижу и думаю: что ж мне делать-то, плакать я не могу, я уж забыл, как плакать. Правда, такая жизнь была до того удачная, что не приходилось. Не хоронили никого.
На самом деле голодать мы не голодали, нас дача спасала. Тесть с тещей всегда банки закатывали. Только если раньше они закатывали летом и забивали шкафы и мы потом за год хорошо если десять банок съедали, а оставшиеся двадцать зачастую выкидывали или на следующий год оставляли — так тут мы в 92-м все эти банки за год и подъели. С макаронами.
Ну, голода нет как такового. А что делать в жизни? Я молодой мужик еще, сил полно, в походы ходил, но за походы не платят. И за работу не платят ничего. И как-то в один момент стало видно, что все куда-то разошлись, все поувольнялись из института за месяц, наверное. Кто-то остался, но уже не ходил. Я вообще перестал соображать, чего-куда. И со всех сторон вижу примеры того, как люди стали по-другому устраиваться. Кто-то пошел торговать-продавать, кто-то чего-то, все при деньгах, все довольны. А у меня прямо был против этого протест — меня зачем государство учило, деньги тратило? Я сам зачем учился? Чтобы портками торговать!? Я многих друзей на этом не скажу, что потерял, но расхождения были.
В этот же момент супруга моя, которая раньше вообще не работала, а была домохозяйкой, растила сыновей, пошла вахтером — сидеть на регистрации в какой-то новой медицинской клинике глазной. Ей там вполне подходящую зарплату назначили, и она была довольна: записывала пациентов, отвечала на звонки, а так сидела, книжки читала, всю классику перечитала. То есть у нее все сложилось хорошо, но я сам слышать это все не мог. Она квалифицированный специалист, химик, пусть по специальности почти не работала, но было понятно, ради чего: она сыновей растила. А здесь взрослый человек, специалист в своей области — сидит на вахте. И у нас с ней полное непонимание на этой почве. Я говорю: до чего нас довели — а она мне: так я бы дома книжки читала, а так я хоть единственная деньги приношу. А деньги тем временем уже стали нужны, что-то в магазинах стало появляться. Я всего этого уяснить себе не мог, конечно. И мне кусок в горло не лез.
Старшему сыну у нас в этот момент было двадцать, и он вуз заканчивал. А младший был в школе еще. И вот в 90-м, по-моему, году им гуманитарная помощь в школу пришла, из Германии. Там всякие были чипсы, кока-кола, баночки, скляночки, такое изумительное все, мы обалдели прямо. И еще там была открытка по-немецки — от девочки, которая это все с семьей собрала и прислала. Мол, меня зовут так-то, Никки, что ли, я вас поздравляю с Новым годом из Лейпцига! Ну, мой младший ей в порядке тренировки немецкого написал ответ: мол, спасибо, меня зовут Егор, лет столько-то, живу в Москве. Завязалась переписка, но такая, редкая, конечно, почта тоже черт-те как работала. Потом прервалась, к тому же у нас всякие потрясения начались. И вот уже году в 93-м я без работы, без мыслей, злой сижу и вспоминаю вдруг, что у этой Никки папа вроде как окулист — и даже не окулист, а фирма у него какая-то по глазным делам. Вроде она так писала. Нашел открытку, их адрес, написал письмо этому папе со словарем, по-английски. Мол, дети наши давно знакомы, и вот я тоже хотел представиться и надеюсь на сотрудничество.
Ну, ко мне эта мысль не сама пришла. Это я по примеру всех вокруг понял, что есть один шанс — на Запад выходить. «Папа» мне не ответил, и все. Проходит года полтора. Я без работы. Тут меня психика подвела, конечно. Я по классике лег на диван, носом к стене. Это я теперь знаю, что по классике, а тогда — супруга меня вообще не поняла. И был нелегкий период. Я либо на диване лежу, либо ухожу куда-то в поход, один, как правило. Редко когда с кем-то, у всех дела. И часто сижу у костра и думаю: хоть бы меня медведь сожрал.
Так прошло года полтора. Поздний вечер, я дома, все дома, они телевизор смотрят. Вдруг звонок в дверь. Открываем — стоит на пороге дядька какой-то неизвестный, симпатичный. Это тот самый Куно приехал, папа девочки! Что, как?! «Да, я вам писал письмо, но оно пропало, я тут по делам». Мы выпили, жена что-то на стол покидала, беседуем кое-как. Младший мой что-то там по-немецки кумекает, но переводить ленится, ну мы по-английски, один хуже другого. Он говорит: моя фирма делает контактные линзы, и надо бы нам их к вам возить. А жена-то моя тоже в глазной клинике подвизается. Я думаю — неужели это и есть тот самый шанс? Уж больно он красиво невесть откуда ночью появился, этот Куно...
Ну что, стали договариваться, тут были линзы, но плохие, а у них хорошие. Договорились о поставках, а я у них стал кем-то вроде посредника. И вот мне надо было к ним в Германию поехать. Этого я никогда не забуду: шесть часов утра, зима, темень кромешная и очередь на улице у немецкого посольства. Номера записывали, скандалили, с одной тетки шапку украли, был хай. Все злые, я злой, в 8 выходит сотрудник посольства и орет имена на всю улицу. Получил визу! Поехал, полетел. В первый раз за границей.
Не могу сказать, что был как-то особенно впечатлен, к тому времени кино насмотрелся. Но тоска была сильная, потому что мы так жить никогда не будем. Даже несмотря на то, что уже йогурты вовсю были в магазинах.
Дальше такая история: везу на себе сколько-то коробок, в них контейнеры с линзами. Первая партия была небольшая, на пробу. Останавливает меня таможенник: что, говорит, везете? И тут я вместо того, чтобы сказать просто «контактные линзы», от стресса говорю через переводчика, что я биохимик и что это новейшие технологии, напальчники, чтобы, значит, в процессе опытов не оставлять на материалах свои отпечатки пальцев. Я уж не знаю, что со мной было, бес попутал как будто. Таможенник меня сразу пропустил и даже ничего открывать не стал, а я больше всего боялся, что он контейнер вскроет. Переводчик мне потом сквозь зубы говорит: не знаю уж, как ты его запугал, потому что на всех контейнерах же написано Kontaktlinsen.
Привез, в общем, я партию, получил за нее деньги бóльшие, чем заплатил. Их тут же хорошо распродали, мне еще какой-то процент с продажи капнул, и я прямо воскрес, цель какая-то появилась. Второй раз съездил, привез уже большую партию, опять хорошо продал, и стало все налаживаться. И так еще два раза, все прекрасно шло, и деньги были. И тут я понимаю, что не могу. Никто меня не кинул, с Куно прекрасные отношения, дело идет — а я загибаюсь: не мое это дело — челночить. Даже если я не тряпки вожу, а вроде как полезную вещь. Ну один раз перевез, ну два, три. Но что я, теперь так и буду мотаться всю жизнь? Это теперь у меня дело такое? Бросил все и лег опять на диван. Дела передал, конечно, и залег.
Супруга моя сначала просто из себя вышла: что это такое, только зажили нормально, а тут опять. Потом у нее возник вариант, что она сама будет ездить в Германию и возить. Я насмерть: нет и нет. Стало нам опять очень тяжело на какое-то время, и денег нет, и полное непонимание. И так было, пока наш старший сын Дмитрий не стал хорошо зарабатывать и не пришел к нам с ультиматумом: родители, вы перестаете ссориться и сходить с ума, а я вас содержу, и вы ни о чем не думаете. Не ультиматум, а строгое такое заявление.
И мы согласились. Наверное, я тогда себя признал стариком или как-то так. Сложил полномочия, хотя лет было не так много. С одной стороны, мне сразу легче стало, что говорить, а с другой, не прожил я свою жизнь так, как собирался, это точно.
Текст: Анна Немзер