Никогда не писала о временах года. Возможно, это свойственная возрасту сентиментальность, которую  пытаюсь противопоставить горечи созерцания надвигающегося увядания. В палящем зное последнего месяца лета уже чувствуется неизбежное приближение осени.

Но как согревают душу лучи света, пробивающиеся через занавески, подсвечивающие листья комнатных цветов, расположившихся на подоконнике! Запахи медовых дынь, сладких персиков, яблок на местном рынке. Как хочется в праздной неспешности медленно гулять, подставляя лицо всё ещё по летнему жаркому но уже остывающему солнцу.

По вечерам вздыхать особое тепло деревянного крыльца дачи. Наконец, дождавшись медового спаса, устроить позднее, five o*clock, чаепитие. Набирая в серебряную ложечку мёда, присланного мамой из Башкирии, замереть, вспомнив строки Мандельштама.

Золотистого меда струя из бутылки текла

Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:

— Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла, Мы совсем не скучаем, и через плечо поглядела.

Всюду Бахуса службы, как будто на свете одни

Сторожа и собаки, — идешь, никого не заметишь. Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни: Далеко в шалаше голоса — не поймешь, не ответишь.

После чаю мы вышли в огромный коричневый сад,

Как ресницы, на окнах опущены темные шторы.

Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград,

Где воздушным стеклом обливаются сонные горы.

Я сказал: виноград, как старинная битва, живет,

Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке: В каменистой Тавриде наука Эллады — и вот

Золотых десятин благородные, ржавые грядки.

Ну, а в комнате белой, как прялка, стоит тишина.

Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала, Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена, — Не Елена — другая — как долго она вышивала?

Золотое руно, где же ты, золотое руно?

Всю дорогу шумели морские тяжелые волны.

И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,

Одиссей возвратился, пространством и временем полный.

Вот и чай остыл. И ложка грозит утонуть в вазочке с золотистым мёдом, вобравшим в себя запахи степного ветра, свет солнца, нектар цветов.

И в который раз удивишься совпадению мыслей, чувств в такой земной реальности. Ведь только вчера ты думала написать статью о работе ожидания, собираясь привести в пример Пенелопу, ткавший саван днём и распускающей его ночью. Так она скрашивала томительное ожидание и отбивалась от настойчивых женихов, претендентов на трон.

Поговорить о том, что ожидание ожиданию рознь. Что есть невротическое ожидание, а есть ожидание по судьбе, как у Пенелопы. Но мёд и Мандельштам настроили на философский лад.

Сразу же за медовым яблочный спас, Преображение Господне. И опять гениальные стихи, но уже пастернаковские.

Как обещало, не обманывая,

Проникло солнце утром рано

Косою полосой шафрановою

От занавеси до дивана.

Оно покрыло жаркой охрою

Соседний лес, дома поселка,

Мою постель, подушку мокрую,

И край стены за книжной полкой.

Я вспомнил, по какому поводу

Слегка увлажнена подушка.

Мне снилось, что ко мне на проводы

Шли по лесу вы друг за дружкой.

Вы шли толпою, врозь и парами,

Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня

Шестое августа по старому, Преображение Господне.

Обыкновенно свет без пламени

Исходит в этот день с Фавора,

И осень, ясная, как знаменье,

К себе приковывает взоры.

И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,

Нагой, трепещущий ольшаник

В имбирно-красный лес кладбищенский,

Горевший, как печатный пряник.

С притихшими его вершинами

Соседствовало небо важно,

И голосами петушиными

Перекликалась даль протяжно.

В лесу казенной землемершею

Стояла смерть среди погоста,

Смотря в лицо мое умершее,

Чтоб вырыть яму мне по росту.

Был всеми ощутим физически

Спокойный голос чей-то рядом.

То прежний голос мой провидческий

Звучал, не тронутый распадом: «Прощай, лазурь преображенская

И золото второго Спаса

Смягчи последней лаской женскою

Мне горечь рокового часа.

Прощайте, годы безвременщины,

Простимся, бездне унижений

Бросающая вызов женщина! Я — поле твоего сражения.

Прощай, размах крыла расправленный,

Полета вольное упорство,

И образ мира, в слове явленный,

И творчество, и чудотворство».

24 августа день рождения любимого писателя Борхеса, книги которого казались такими холодными и безупречными, поэтому пугали и отталкивали.

Этим августом ты принимаешь этот космический холод вечности и с лёгкой усмешкой слушаешь признание, чтобы ответить: « Я старше тебя на целую жизнь!». И услышать: « Но ты и есть моя жизнь!».

Ты смотришь на свет сквозь пожелтевшую, скукожившуюся листву и уходишь туда, где начинается долина вечности. В этой долине каждый лишь отражение другого, но все вместе мы единое целое, растворяющееся в ослепительном Свете.