Memento. Петрищево и Головково, 29.11.1941 г.

 

 

 

29 ноября 1941 года.

161-й день войны.

8 часов утра.

Заместитель директора 1-го Московского института иностранных языков (впоследствии – МГИИЯ им.Мориса Тореза) Михаил Иванович Воронков, сумевший в начале ноября уехать с семьёй из осаждённой Москвы и найти пристанище в родном селе Белоомуте Луховицкого района Московской области, выходит из избы. По скрипящему от мороза снегу он отправляется добывать пропитание: сперва покупает молоко у знакомой колхозницы Наташи, потом встаёт в очередь за хлебом и сахаром. 300 граммов сахара по "рабочей" карточке ему получить удаётся, а вот хлеба на всех не хватает. Обделённые волнуются, требуют – и добиваются-таки дополнительного отпуска; хлеб выдают напополам с песком.

"Проклятые ужасные очереди, как я их ненавижу и боюсь умереть в этом скотском окружении!!!" – пишет Воронков, в прошлом – участник Октябрьской революции в Петрограде, делегат двух партийных съездов и большевистский руководитель губернского уровня, а сейчас – пожилой, измученный человек с расшатанными нервами. Из рядов ВКП(б) он вышел ещё в 1923 г., стал "внутренним эмигрантом" и свою непримиримую критику сталинского режима и советской действительности  доверяет лишь тайному дневнику.

"Был в парикмахерской и узнал, что по радио передавали: "Ожесточённые бои на всех фронтах" и больше ничего. "Да что оно, радио-то, – говорят в очереди, – поёт да играет, а на какую это нам нужно лихоманку, без хлеба-то не заиграешь и не запоёшь!"..

 "В течение 28 ноября наши войска вели бои с противником на всех фронтах" – так действительно звучала свежая сводка Совинформбюро, но очень скоро появится повод для долгожданного победного известия – пока не с московского, а с южного направления.

Как раз в ночь на 29 ноября бойцы 6-й роты 33-го мотострелкового полка переходят Дон по тонкому льду, проникают в Ростов и занимают оборону на участке от Театральной площади до 13-й линии.  Ещё две роты форсируют Дон и продвигаются до Театральной площади в то самое время, когда Воронков в Белоомуте пытается узнать о положении на фронте:

"В 9 час. 30 минут слушал радио и влюблённо созерцал радиоприёмник на площади. Холодная ноябрьская (но не тёмная) ночь; холодный ветер, а я стою у ограды и не отрываясь, слушаю довольно серые отечественные сообщения о геройских делах отдельных лиц. А вот целой боевой поэмы, видимо, мы ещё долго не услышим. Жаль, судьба войны в руках командования и армии, а не отдельных удачников и храбрецов".

В тот же день один из тех, в чьих руках судьба войны, командующий Западным фронтом Георгий Жуков, направляет в Ставку Верховного Главнокомандования доклад Военного совета возглавляемого им фронта о принятых мерах по выполнению приказа Ставки ВГК № 0428 от 17 ноября.

Подписанный Сталиным и маршалом Шапошниковым, тот приказ гласил:

Бессмысленно морализировать на тему бессердечия этого приказа по отношению к собственным людям, которых в поджигаемых населённых пунктах будто бы уже и нет, поскольку немецкие захватчики их уже "выселили и выбросили вон". Впоследствии Зоя Космодемьянская будет удивлённо спрашивать Прасковью Кулик, хозяйку дома, в которой проведёт последнюю ночь своей жизни, почему петрищевские жители не ушли из деревни с появлением немцев.

Бесчеловечная суть войны в том и состоит, что она разворачивается не in Raum, как хотелось бы Клаузевицу, а прокатывается по людям, давно обжившим это отнюдь не абстрактное пространство; при этом "случайные" (а на самом деле систематические) жертвы и страдания гражданских лиц как бы редуцируются. Ростопчин в 1812 году сжёг целую Москву – и вклад в победу над Наполеоном эта чудовищная акция, безусловно, внесла. При бомбёжках вражеских позиций на оккупированных территориях массовая гибель мирных жителей неизбежна –  но лётчиков всё равно сопровождает ореол героев.

Ещё одна жестокая ухмылка войны: приказ № 0428 предстоит выполнять лучшим людям –  тем мальчикам и девочкам с ясными глазами и чистыми помыслами, что в октябре 1941-го приходили к московскому кинотеатру "Колизей" – месту сбора добровольцев.

Это они заплатят своими жизнями, чтобы Жуков и Булганин могли 29 ноября доложить Сталину: 

Усиление охраны даёт свои плоды. Короткий ноябрьский день уже вступит в свои права, Воронков будет отогреваться в белоомутской избе, а Сталин, наверное, ещё спать, когда в 10 часов 30 минут в деревне Петрищеве Верейского района Московской области (это километрах в 250 к северо-западу от Белоомута) выведут к сколоченной накануне виселице схваченную поджигательницу, девушку 18 лет.

По Воронкову она, надо полагать, "храбрец", но "неудачница" – не успела поджечь сарай местного крестьянина Свиридова, и была по его наводке схвачена. Вообще, второй рейд по немецким тылам молодёжного диверсионного отряда, возглавлявшегося Борисом Крайновым, и в целом оказался неудачным. Перейдя линию фронта 21 ноября, отряд подвергся 24 ноября обстрелу, вынужденно разделился и соединиться уже не смог, причём оба командира и топографическая карта оказались в одной группе, а другой группе осталось ориентироваться только по компасу; так что пути товарищей разошлись. У некоторых – навсегда.

Однако, выполнено или нет задание девушкой, назвавшейся на допросе "Таней", не играет уже никакой роли – через три месяца её имя узнают все.

Приказ  Ставки ВГК № 0428 от 17 ноября, приказ немецкого командования об усилении охраны, расторопность Свиридова, заметившего поджигательницу то ли возле своего сарая, то ли в стогу сена и созвавшего немцев, решение командира 332-го пехотного полка вермахта подполковника Рюдерера провести публичную казнь, наличие среди офицеров фотографов-любителей, журналистская дотошность Петра Лидова, наконец, волеизъявление Сталина –  всё это, сложившись вместе, определит предназначение Зои Космодемьянской в этой войне: стать символом и знаменем, что в военном отношении куда более значимо, чем одна сожжённая конюшня, узел связи или даже штаб. От Зои же теперь требуется одно –  пережить ночь допросов, а на следующее утро достойно умереть.

И только. Но слишком велика цена этого "только".

Зоя не единственная, кому в этот день суждено оплатить её.

Вспомним другую половину цитировавшегося Жуковым приказа немецкого командования: "повысить контроль передвижения гражданского населения". В ночь на 26 или 27 ноября, заметив группу из нескольких мужчин и женщин, перешедших через дорогу и двинувшихся в сторону леса, немецкий автоматчик открыл по ним огонь; люди бросились под укрытие леса; одна из женщин, раненая в плечо, упала в снег и немцы подобрали её.  

29 ноября схваченную казнят в совхозе Головкове, что километров на десять ближе к Москве чем Петрищево. Прибитый к виселичному дереву плакат сообщает, что "эта девушка была членом группы поджигателей, такая же участь ожидает..." и т.п.Тело долго провисит на придорожной ветле (её, ставшую мемориальным деревом, варварски спилят 17 ноября 2020 г. по согласованию с управлением культуры Наро-Фоминска – в порядке "благоустройства"), потом его похоронят в братской могиле в деревне Крюково. 

Лишь в 1957 году московский журналист Георгий Фролов сумеет установить, что повешенной девушкой была числившаяся все эти годы пропавшей без вести Вера Волошина, уроженка Кемерова, студентка Московского института советской кооперативной торговли – участница того же отряда Бориса Крайнова, что и Зоя Космодемьянская.  

В 1958 г. Фролов записал в Головкове рассказ местной жительницы А.Ф.Звонцовой о том, как свершилась казнь. Точнее – пересказ, того, что рассказывала ей в конце ноября 1941 г. покойная мать.

"О, дочка, что я видела сейчас! На моих глазах немцы только что повесили молоденькую девушку. Привезли её, бедную, на машине к виселице, а там и петля болтается на ветру. Кругом немцы собрались, много их было. И наших пленных, что работали за мостом, пригнали.    Девушка лежала в машине. Сначала не видно было её, но когда опустили боковые стенки, я так и ахнула. Лежит она, бедняжка, в одном исподнем белье, да и то оно порвано, и вся в крови. Два немца, толстые такие, с чёрными крестами на рукавах, залезли на машину, хотели помочь ей подняться. Но девушка оттолкнула немцев и, цепляясь одной рукой за кабину, поднялась. Вторая рука у неё была, видно, перебита – висела как плеть. А потом она начала говорить. Сначала она говорила что-то, видать, по-немецки, а потом стала по-нашему. Я, говорит, не боюсь смерти. За меня отомстят мои товарищи. Наши всё равно победят. Вот увидите!    И девушка запела. И знаешь, какую песню? Ту самую, что каждый раз поют на собраниях и по радио играют утром и поздно вечером.   

– "Интернационал"?  

– Да, эту самую песню. А немцы стоят молча и слушают. Офицер, что командовал, что-то крикнул солдатам. Они набросили девушке петлю на шею и соскочили с машины. Офицер подбежал к шоферу и дал команду: трогай с места. А тот сидит, побелел весь, видать, не привык ещё людей вешать. Офицер выхватил револьвер и кричит что-то шофёру по-своему. Видно, ругался очень. Тот словно проснулся, и машина тронулась с места. Девушка ещё успела крикнуть, да так громко, что у меня кровь застыла в жилах: "Прощайте, товарищи!" Когда я открыла глаза, то увидела, что она уже висит".

Запись имеет все признаки литературной обработки, живая речь А.Ф. Звонцовой наверняка звучала несколько иначе, при этом не могла быть точным во всех деталях воспроизведением диалога 17-летней давности. Можно лишь догадываться, какие информативные нюансы остались за границами этих нескольких абзацев и насколько они могли быть существенными. Пока отметим лишь "наших пленных, что работали за мостом" и "чёрные кресты на рукавах".

Зарифмованность судеб Веры и Зои поразила читателей книг Г.Н. Фролова о Волошиной, первая из которых вышла в 1961 году. Добавлялись новые подробности: жених Веры, её одноклассник по кемеровской школе Юрий Двужильный, погиб на фронте в 1944-м и получил звание Героя Советского Союза за три месяца до того, как его был удостоен – тоже посмертно – брат Зои Александр Космодемьянский.

Скульптор А.В. Грубе, вылепивший в 1966 г. по фотографии гипсовый бюст Веры, вдруг припомнил, что та якобы позировала Ивану Шадру для статуи "Девушка с веслом".  Мимо этой информации  не прошёл и писатель Овидий Горчаков, сам бывший разведчик, автор повести "По следам подвига" (1980): "Так у Веры появилось множество гипсовых близнецов в парках культуры и отдыха, на водных станциях, на стадионах. Так Вере ещё при жизни всюду в стране поставили памятники…»

Эта легенда (разбивающаяся о тот простой факт, что Вера приехала из Кемерова в Москву поступать в Институт физкультуры лишь в 1937 году, когда оба варианта "Девушки с веслом" И.Шадра уже существовали), превращала Волошину в идеальное воплощение советской девушки предвоенных лет, символ, обрётший в буквальном смысле статуарность. Ничего плохого в стремлении маркировать эпоху через данный образ я не вижу; если обобщённая "молодая женщина 1941 года" будет похожа на Веру Волошину – историческая истина не нарушится: в Вере очень много типичного для короткого временного отрезка 1939-1941 гг., уместившегося между Большим Террором и Большой Войной.

Этот период обособлен от предшествующих ему 1930-х спадом репрессий после кошмара "ежовщины", новыми геополитическими реалиями, сменой идеологических акцентов от интернационализма к великодержавию; он нёс в себе проекты будущего, остающиеся для нас загадочными, поскольку им не суждено было реализоваться. Но независимо от замыслов вождей и правителей, каждый человек – сам по себе проект будущего.  Поколение 1941 года с его мечтами и надеждами в большинстве своём полегло на полях сражений, однако и выжившие вернулись с войны уже в бесповоротно изменившийся мир. 

Эта трагическая неосуществлённость сообщила поколению особый ореол, бросающий свой отблеск и на те годы. Литература и кино, от "Клятвы Тимура" до "Чистых прудов" трактовали первую половину 1941-го как мир безоблачного и безвозвратно утраченного счастья, некий потерянный рай. 

Конечно, эта романтическая проекция имеет мало общего с суровой действительностью предвоенных месяцев, отнюдь не состоявшей из бесконечных гуляний по паркам, где бьют фонтаны и играют оркестры. Но ведь и выпускные вечера в ночь на 22 июня – не выдумка, а реальность, заставляющая и сейчас сжиматься сердце от боли и жалости.   

Не беда, что Вера Волошина  –  никакая не "девушка с веслом"; живые, не переведённые в мрамор или бронзу лица нам всё же милее чем статуи, о чём напоминают и эти, сделанные Владимиром Карповым в Серебряном бору, предвоеннные снимки Веры.

Да военных-то, кажется, и не было...

В отличие от фотографий последних минут "Тани", с которых началась посмертная жизнь Зои Космодемьянской, изображение казни Веры Волошиной, получившей в 1994 г. звание Героя России посмертно, основывалось лишь на фантазии художников. 

Но изобразив на рисунке гитлеровца с фотоаппаратом, художник попал в точку.

Я уже писал Ссылка, что фототехники на руках военнослужащих вермахта было столько, что даже неизбежная гибель в огне сражений и бомбёжек немецких городов огромного числа негативов и позитивов всё равно оставила в нашем распоряжении необъятный депозитарий фото- и кинодокументов, запечатлевших Вторую мировую войну глазами немцев – иногда даже в цвете.  Немалая его часть осела не в архивах, а осталась у наследников и начала вводиться в общественный оборот только теперь, через 70 с лишним лет.

И каким бы невероятным ни казалось, что фотографировалась казнь не только Зои Космодемьянской в Петрищеве, но и Веры Волошиной в Головкове, что фотографии из Головкова уцелели и могут обнаружиться среди сотен тысяч фотографий, рассыпанных по немецким солдатским альбомам, но автору этих строк удалось их найти.

Их три, почти одновременно появившихся на развалах немецких торговцев антиквариатом и, возможно, успевших пройти не через одни руки. Та, что удалось выкупить мне, оказалась уже в США, где несколько лет назад промелькнула и неизвестная ранее фотография Зоя Космодемьянской.

Куда лучшая по сохранности, чем большинство других петрищевских фотодокументов, она была выставлена на продажу и вскоре вновь исчезла из поля зрения, став собственностью неизвестного коллекционера, купившего её за сущие гроши.

6 ноября 2017 году на немецком аукционе был продан и личный альбом полковника Людвига Рюдерера - того самого командира 332-го полка вермахта, что казнил Зою, а в 1960 г. мирно скончался в маленьком баварском городке Зиггенхаме на 67 году жизни.

Альбом содержал 165 фотографий - правда, периода 1943-44 гг.; петрищевских снимков в нём не было.

В контексте такого расширения источниковой базы, происходящего на наших глазах, я был подготовлен к любым неожиданностям; мне вообще не привыкать к удивительным находкам из разных эпох, для историка они – программное явление. Но всё-таки это оказалось большим потрясением: сопоставив все признаки, понять, что я первым (или одним из первых) расшифровал послание 74-летней давности. И что на фотографии с превращённой в виселицу ивой, рядом с которой как-то потерянно слоняется юноша в немецкой форме – Вера Волошина.

Конечно, это не исполнители казни; так, любопытствующие.

При этом внешность усатого солдата на заднем плане – явно не тевтонская. Весьма вероятно, что он из «Французского легиона добровольцев против большевизма» (Légion des volontaires français contre le bolchévisme – LVF). Эта военная часть  не являлась подразделением французской армии (вишистское правительство Петэна формально дистанцировалось от его организации, хотя и разорвало 30 июня 1941 г. дипломатические отношения с СССР), а имел статус 638-го пехотного полка вермахта (Infanterie-Regiment 638, Französischer).

Известно, что первые два батальона полка (73 офицера и 2195 унтер-офицеров и солдат) прибыли на Восточный фронт 5 ноября 1941-го, совершив затем пеший марш из Смоленска на боевые позиции в районе реки Нара и Нарских прудов, а штабная рота с 24 ноября разместилась как раз в Головкове и пребывала в нём вплоть до отвода в тыл 6 декабря.

Но раз так, то и фигурировавшие в записанном Георгием Фроловым рассказе А.Ф. Звонцовой "немцы", были  вовсе не немцами – по крайне мере, большинство.

В немецком Бундесархиве отложился ряд фотографий LVF, выполненных кригсберихтером Момбером (фотокорреспондентом пропагандистской  роты № 689). Интернет-ресурсы датируют их ноябрём-декабрём 1941-го, но это едва ли верно,т.к. если в условиях относительного затишья на фронте, в течении последней недели ноября, фотосъёмке ничего не препятствовало, то уже 1 декабря начались жестокие бои. При этом весьма вероятно, что Момбер запечатлел быт  именно штабной роты в Головкове.

Из этой серии наиболее известен снимок самого юного из "борцов с большевизмом". 

Интернет-ресурсы отражают мнение, что это 15-летний Левон Мерджиян. Фамилия не должна нас удивлять – армянская диаспора во Франции традиционно велика, и кроме героя антифашистского сопротивления Мисака Манушяна (1906-1943) с его соратниками включала тех, кого судьба несла в противоположном направлении.

Однако по мнению историка Олега Бэйды, автора ценного исследования по истории LVF (Бэйда О.И.Французский легион на службе Гитлеру. М., 2013), Мерджияна, скорее всего, путают с другим выходцем из семьи тифлисских эмигрантов, юным князем Леоном Вачнадзе (1927-?) тайком от родителей, записавшимся в легион и пребывавшем в нём вплоть до переформирования LVF в начале 1942 г. В этом случае Вачнадзе был не единственным грузинским князем в рядах легиона. Тот же титул носил и первый знаменосец LVF Константин Амилахвари (1901-1943), имевший звание фельдфебеля и выполнявший адъютантские поручения при штабе. 

Не в пример более достойный путь выбрал его родной брат, Дмитрий Амилахвари, сражавшийся в чине полковника под знаменем "Свободной Франции", получивший "Крест освобождения" из рук самого де Голля (не раз упоминающего Амилахвари в своих мемуарах), в 1942 г. погибший под Эль-Аламейном, а в 1955 г. посмертно награждённый орденом Почётного легиона.

Обнаруживаются в первом наборе LVF и русские эмигранты, которых (из-за предубеждения Гитлера против русских вообще) обычно к службе в вермахте не привлекали. Но собственно французы в этот легион, набиравшийся из добровольцев, шли весьма неохотно, хотя вербовщики сулили рядовому 1200 франков в месяц (французский рабочий зарабатывал в два раза меньше), а во время пребывания на фронте – 2400. Соответственно чинам оклады пропорционально возрастали, вплоть до 10 000 франков у командиров. Тем не менее, соблазнялись этими условиями только немногочисленные идейные коллаборационисты, члены профашистских партий, да всякие авантюристы, иногда просто прикарманивавшие деньги и сбегавшие со службы – добровольцам расстрел за дезертирство не грозил.

Антифашист Поль Колетт (1920-1995) вообще вступил в легион только затем, чтобы 27 августа 1941 г., на торжествах в честь прибытия добровольцев LVF в версальские казармы, совершить покушение на премьер-министра вишистского правительства Пьера Лаваля (1883-1945). Лаваль был только ранен, однако выстрелы Колетта стали сигналом начала Французского Резистанса (Сопротивления) и вдохновили драматурга Жана Ануя, написавшего тогда же свою знаменитую "Антигону". 

Дабы с грехом пополам укомплектовать легион, немцам приходилось закрывать глаза на неарийское происхождение ряда завербованных (арабов, африканцев, выходцев с Антильских островов), их криминальное прошлое и т.п. Боевые качества этого воинства были крайне низкими: известны слова тогдашнего главнокомандующего вермахта фельдмаршала Браухича, что он пошлёт французский легион только картошку разгружать.

Поэтому обращённые к последнему – якобы прямо на Бородинском поле (если верить мемуарам генерала Блюментритта) – призывы другого фельдмаршала, командующего 4-й армией Гюнтера фон Клюге,  вспомнить 1812 год, "когда французы и немцы сражались против общего врага", звучали довольно гротескно (особенно если учесть, что внимали им, среди прочих, земляки Багратиона и русский эмигрант по фамилии Голенищев-Кутузов), и на фоне крепчавших морозов могли навести лишь на воспоминания об отступлении наполеоновской армии по заснеженным дорогам России в ноябре-декабре 1812 г.

"Где и когда была произнесена речь? – задаётся вопросом О.И.Бэйда. – Крайне маловероятно,что это произошло на Бородинском поле, т.к. это нашло бы отражение в мемуарах бойцов, да и сам батальон на тот момент находился уже достаточно далеко от Бородино. Французские специалисты пишут, что это случилось 24 ноября в деревне Головинка, где стоял штаб 7-й пехотной дивизии: Клюге в этот день проводил инспекцию и натолкнулся на легионеров, для которых и произнес речь. На наш взгляд, речь могла быть произнесена и около Головково, где с 24 ноября стоял штаб полка, но чёткой уверенности в этом нет".

По совокупности всех данных нам представляется, что О.И.Бэйда совершенно прав. Более того, не оставляет впечатление, что и цитируемый О.И.Бэйдой фрагмент дневника одного из легионеров, связиста Ларфу ("Это Бородино, которое мы теперь видим, спрятанное под сенью деревьев. На въезде стоит каменная арка, несколько домов – первые постройки из камня со времен Смоленска – сильно поврежденных"), описывает вовсе не Бородино, о котором слышал каждый француз – и потому готов был принять за него любую подмосковную деревню, а Головково – точнее, бывшую барскую усадьбу Ильиных (что символично, родичей того самого официально почитаемого в современной России философа Ивана Ильина, по мнению которого Гитлер "остановив процесс большевизации Германии, оказал величайшую услугу всей Европе"). В этой усадьбе прошло детство известного советского искусствоведа, Михаила Андреевича Ильина (1903-1981). Кстати, автора классических работ о рязанской архитектуре.

 

Мог ли техник-интендант 2-го ранга М.А.Ильин, находившийся по другую сторону фронта в составе 242-й стрелковой дивизии, представить, каких незваных гостей, от грузинского князя-малолетки до немецкого фельдмаршала повидало в те ноябрьские дни Головково? 

Серия снимков кригсберихтера Момбера – скорее всего, фоторепортаж, отснятый в течение одного дня. Как всякий корреспондент, он прибыл в часть с конкретными журналистскими целями, а не сопровождал легион изо дня в день. Кстати на снимках с выступлением Клюге и развёрнутым штандартом легиона в кадр попал ещё один фотограф – возможно, уже не заезжий, а свой, служивший в легионе.

Незначительный в масштабах войны и совсем кратковременный эпизод участия LVF в сражении под Москвой дал повод к появлению в интернете претендующих на сенсационность, но фальшивых и по сути, и по факту публикаций вроде "В 1941 году русские снова сошлись с французами на Бородинском поле".   

Ссылка    

В действительности же советская 32-я стрелковая дивизия противостояла на Бородинском поле не паре тысяч плохо обученных французских добровольцев, а отборным немецким частям – 2-й танковой дивизии СС "Дас Райх" (её командир, обергруппенфюрер Пауль Хауссер потерял в бою глаз) и 10-й танковой дивизии вермахта. "Говорят о большом сражении на Бородинском поле", – записывал 14.10.1941 г. в своём дневнике М.И.Воронков. После шести дней боёв советские части были вынуждены отступить. Это произошло 17 октября, почти за месяц до прибытия на фронт LVF. С двумя ротами легиона той же 32-й дивизии пришлось столкнуться в боях 1-6 декабря и разгромить их, но  уже под Кубинкой, в районе речки Нары и Нарских прудов. 

Сталкиваясь с беззаботным манипулированием фактами, хочется быть особенно осторожным в формулировках, не подбрасывая журналистам идей для броских заголовков  в стиле: "русскую девушку повесили французы". Никаких симпатий вояки из LVF, разумеется, не вызывают, но нам дорога прежде всего истина.

Тем не менее, вопросы, кто же захватил Веру в плен после ночного обстрела в районе Якшина, допрашивал и решил её судьбу, требуют ответа. Были ли разноплемённые volontaires français contre le bolchévisme только зрителями – теми "немцами", что молча слушали как Вера Волошина поёт "Интернационал", или, по аналогии с подполковником Рюдерером, казнившем в Петрищеве Космодемьянскую, смертный приговор Волошиной вынес бывший военный атташе Франции в Турции, 60-летний полковник Роже Анри Лабонн (1881-1966)?

Ещё 13 мая 1941 г. фельмаршалом Кейтелем был издан приказ «О применении военной подсудности в районе „Барбаросса“ и об особых мерах войск», дававший право старшему офицеру во внесудебном порядке решать судьбу подозреваемых во враждебных действиях гражданских лиц на оккупированной советской территории. Более поздняя по времени (от 11 ноября 1942 г.) "инструкция по обращению с бандитами и их пособниками" данное право вменяла в обязанность:

"В обращении с пленными бандитами и их добровольными пособниками проявлять крайнюю жестокость. Сентиментальность в этом решающем вопросе - безответственна <...> Пленных бандитов... вешать или расстреливать. <...> Как правило, пленных после короткого допроса расстреливать на месте. Только в исключительных случаях, представляющих интерес пленных и перебежчиков передавать для дальнейших допросов и последующего решения их судьбы в руки тайной военно-полевой жандармерии или полиции. Каждый командир части несёт ответственность за то, чтобы пленные бандиты и гражданские лица, которые были захвачены в ходе боевых действий (в том числе и женщины), были расстреляны, а лучше - повешены. Только в обоснованных исключительных случаях он имеет право уклониться от выполнения данного правила, сообщив при этом мотивы своего решения".

Хотя процитированная инструкция была составлена год спустя после описываемых нами событий, её предписания полностью совпадают с тем, как немецкие командиры распорядились судьбами захваченных "бандитов" (волоколамской восьмёрки, Космодемьянской и Волошиной) в ноябре 1941-го: пленные (в том числе и женщины) были после короткого допроса повешены (в Волоколамске - расстреляны, а затем повешены). Это убедительно доказывает, что инструкция от 11.11.1942 г.  не вносила никаких новшества в практику, прямо вытекавшую из приказа Кейтеля "о применении военной подсудности в районе "Барбаросса"; а имела подтвердительный характер. 

Таким образом, если Волошину пленили в зоне, контролировавшейся починёнными Лабонна, то и приказ о её казни должен был отдать именно он. Однако говорить с уверенностью, что участок в районе Якшина патрулировался французами, не приходится, так как легион, громко именовавшийся 638-м полком вермахта,  включённым в состав 7-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Э фон Габленца (1881-1971), являл собой на практике три роты I батальона (II батальон остался в Вязьме) и штабную роту, стоявшие вперемежку с частями 19-го и 61-го германских полков. В ходе боёв 1-6 декабря французские роты были приданы в помощь 61-му немецкому полку, а в чём заключалась тогда полководческая роль Лабонна, понять трудно.

С самого начала похода на Восток офицеры легиона были крайне недовольны своим командиром, погружённом в чтение записок Сегюра и Марбо о 1812 годе, но не способном навести порядок в солдатских рядах , больше напоминавших анархическую вольницу. Лабонну то и дело приходилось предотвращать затевавшиеся против него комплоты, смещая подчинённых и отправляя их в тыл. Не строившие иллюзий в отношении боевых качеств ни полковника, ни легиона вообще, немцы прикомандировали к нему так называемый штаб связи, возглавлявшийся капитанами Эффингером и Виннебергом – возможно, они и осуществляли реальное руководство воинской частью, а Лабонну и его начальнику штаба майору Планар де Винёву доставались, в основном, представительские функции.

Что последнее слово оставалось за немцами и в решениях о применении репрессий, свидетельствует судьба легионера Константина Климакова, русского эмигранта, жившего до войны в Ницце. В ночь с 6 на 7 декабря он, пулемётчик 7-й роты II батальона, не участвовавшего в боях, покинул свою часть и попытался перейти на сторону Красной Армии, но был задержан. Военный трибунал, состоявший из двух офицеров-французов приговорил его к пожизненному заключению, однако вмешался немецкий штаб связи и новый суд вынес Климакову смертный приговор, приведённый в исполнение 16 декабря.

Из записи рассказа свидетельницы казни Волошиной (как он зафиксирован у Георгия Фролова) мы знаем, что Веру доставили в Головково на машине. Значит ли это, что содержалась под стражей и допрашивалась Волошина в другом населённом пункте (и тогда, скорее всего, не французами) или грузовик просто использовался в качестве эшафота?

Тут мы вступаем на зыбкую почву догадок. Нет уверенности, что выбирая наиболее простую и логичную версию,  мы не упускаем из вида какой-то важный дополнительный фактор, не отразившийся в отрывочных сведениях, что дошли до нас. Но приходится идти по пути умозаключений, остающихся, так или иначе, гипотетическими, либо выиискивать хотя бы намёки, содержащиеся во французских источниках.

 Так, О.И. Бэйда цитирует рапорт командира одного из отделений: "Дни и ночи выглядят одинаково. Патрули русских становятся настойчивее, и как только наступает темнота, мы должны установить очень строгое наблюдение. Мы ужасно страдаем от холода и недосыпа".

Итак, ночное наблюдение легионерами велось, но вплоть до 27 ноября ни о каких перестрелках не сообщается.

"27 ноября произошел первый бой с подразделениями Красной армии, которые проводили разведку боем на участке, где держала оборону 1-я рота легионеров, – пишет со ссылкой на тот же рапорт О.И.Бэйда. – Атака была отбита без потерь с французской стороны; было убито двое красноармейцев".

Могла ли быть за "разведку боем" принята (или преподнесена приукрашивания ради) встреча легионеров с группой Голубева, в которую входила Волошиной? По свидетельству другой участницы рейда, Али Ворониной, на пятый или шестой день пути к группе присоединились встреченные в лесу красноармейцы (6-8 человек), выходившие из окружения под Вязьмой.

"При движении на восток, примерно на шестой день, на нашем пути встало проволочное заграждение, которое мы преодолели. перешли хорошо накатанную дорогу. Углубились в молодой ельник. Впереди шёл молодой танкист-окруженец, за ним – Голубев, Наташа Самойлович и Вера Волошина, дальше все остальные. Не успели пройти и 100 метров, как раздалась автоматная очередь и мы увидели совсем близко (в 10-20 метрах) немецкого автоматчика, стрелявшего в нас почти в упор. Упал танкист, упала Вера. Отряд рассеялся по ельнику. Собрались в лесу. Назад направили трёх человек, чтобы вынести погибших товарищей. Разведчики на поляне никого не нашли. Гибель товарищей очень огорчила нас".

Эпизод, описанный А.Ворониной приходится примерно на 27 ноября. Георгий Фролов пишет, что вслед за обстрелом "взревели моторы и рокот их стал удаляться в сторону совхоза <Головково>", однако трудно сказать, является ли эта деталь достоверной или литературным приукрашиванием.

Если в ту несчастливую ночь раненая Волошина стала добычей какой-то другой немецкой военной части, зачем было привозить её для совершения казни в Головково, место дислокации штаба французского легиона? Любой немецкий командир мог казнить её и сам, на основании данных ему приказом Кейтеля полномочий – разве что мрачный спектакль предназначался именно для легионеров. Но чего ради? Чтобы преподать урок необходимой суровости, как позже – расстрелом Климакова? Или же всё-таки палач Веры – "великий идеалист" (по иронической характеристике фельмаршала фон Бока) Лабонн?

В 1946 году старого полковника судили во Франции как изменника и приговорили к пожизненному заключению. 

 

После суда судьба отпустила Лабонну ещё целых 20 лет, что вряд ли можно назвать благодеянием. 

Но пора ввести в повествование ещё одного вероятного свидетеля казни Веры – фигуру, куда более значительную, чем полковник Лабонн. Это был собственной персоной Жак Дорио (1898-1944) – "le petit Führer français", один из вдохновителей и создателей LVF, а в не столь далёком прошлом... один из лидеров французской коммунистической партии. Он едва даже не возглавил её – но Коминтерн предпочёл Мориса Тореза, и движимый мстительным чувством, Дорио переметнулся на крайне правый фланг французской политики, где профашистские настроения были очень сильны и на роль французского фюрера претендовало сразу несколько персон – де ля Рок, Делонкль, Деа. Но оголтелости Дорио было не занимать. Он и тут выбился вперёд, создав Французскую народную партию («Parti Populaire Français» – PPF), которая в условиях немецкой оккупации стала, по сути, идейным филиалом НСДАП и главной прислужницей гитлеровцев. 

Дорио бурно приветствовал нападение Германии на Советский Союз, провозгласив на съезде PPF 1 июля 1941 г: «Эта война — наша война, мы пройдем ее до конца, до победы». После создания LVF Дорио вступил в ряды легиона на общих основаниях и отправился на Восточный фронт в демонстративно скромном чине сержанта. Мы безошибочно опознаём Дорио на уже приводившейся выше фотографии Момбера, той самой, где Константин Амилахвари (?) разворачивает фаньон (штандарт) легиона.

Итак, Дорио несомненно был в Головкове, когда туда приезжали фельдмаршал Клюге и сопровождавший его (?) фотограф Момбер. Значит, скорее всего, был и 29 ноября, когда казнили Веру Волошину.

Потрясающая встреча двух незнакомых людей.

Могла ли советская комсомолка, стоящая под петлей, знать, что среди зрителей её казни – бывший вожак французского комсомола?

А он, Жак Дорио? Прирождённый лидер, оратор, политический игрок – на пороге свершения своей мести: в 70 километрах от советской столицы, где он в 1921-23 годы жил, "учился коммунизму", заседал в президиуме Исполкома Коминтерна, встречался с Лениным... Теперь же Москва, и вместе с ней ненавистые Сталин, Торез, Коминтерн должны пасть к его ногам. Он сделал верную ставку на Гитлера и выиграл.

Но что-то вступает в диссонанс с грядущим торжеством. Вешают русскую; она поёт перед смертью французскую песню, которая так долго была его, Жака Дорио, партийным гимном, которую множество раз пропевал он сам – кольнул ли его каменное сердце честолюбца в этот момент хоть какой-нибудь укол? Посетило ли ощущение странности, фантасмагоричности всей этой мизансцены?

А другие рыцари без страха и упрёка – да-да, именно "sans peur et sans reproche" было вышито на обороте фаньона 1-го батальона LVF (не по идее ли Дорио?) – старики и юнцы, кадровые офицеры и безвестные проходимцы, грузинские князья и русские эмигранты, цвет французского фашизма и беспринципные кондотьеры из иностранного легиона – они-то что чувствовали? Просто "молча слушали"?

Но ведь был какой-то офицер, который командовал,  шофёр,  сидевший за рулём и накидывавшие петлю  "два толстых немца с крестами на рукавах" – кто были они? И что ещё за кресты? Похоже, Георгий Фролов подразумевал нарукавные повязки со свастиками, но это партийный знак различия, в вермахте их не носили.  Так, может, рассказчица пыталась описать какую-то другую особенность формы палачей – например, нашивку LVF, а Фролов просто не понял, что она имеет в виду и додумал за неё "чёрные кресты"? 

Или кресты всё же были?

На дважды приводившейся фотографии с развёрнутым фаньоном легиона в кадр попал левый рукав неизвестного легионера с овальной нашивкой, отличающейся от типовой прямоугольной, носившейся на правом рукаве, и которую мы видим на фотографии полковника Лабонна. По форме эта странная леворукавная нашивка как раз соответствует партийной эмблеме PPF. Может быть, отдельные легионеры из партии Дорио демонстративно нашивали и её? И тогда "два толстых немца с чёрными крестами на рукавах" – именно эти рьяные PPF-овцы?

Искать в истории с казнью Веры алиби для легионеров становится всё труднее – да это и не может быть самоцелью. Если подсознательное стремление найти доказательства вины немцев диктуется симпатиями к Франции, то это ложная постановка вопроса. Ведь LVF представлял не французскую армию, а являлся франкоязычной частью вермахта. И априорно отождествляться с Францией разношёрстный сброд из LVF  имеет не больше оснований, чем Леон Вачнадзе – с Грузией, а "Митя" Голенищев-Кутузов – с Россией.

Честь своей страны и её место в антигитлеровской коалиции отстояли генерал де Голль, чья "Свободная Франция" была дипломатически признана Советским Союзом ещё 29 сентября 1941 г., "партия расстрелянных", историк Марк Блок (1886-1944), Мисак Манушян, княгиня Вики Оболенская (1911-1944), лётчики эскадрильи "Нормандия-Неман". Для них, людей прооивоположных политических взглядов, но одинаково непримиримых к гитлеровской Германии, легионеры из LVF были не представителями, а предателями Франции.

Тенденция же, появившаяся с 2014 года у сетевых пропагандистов, промывающих в ксенофобском ключе мозги не слишком осведомлённой аудитории – преподносить вторжение стран Оси в СССР как некий крестовый поход Европы против России – должна вызывать горячую благодарность д-ра Геббельса с того света. Но если уж перепевать установки нацистской пропаганды 1941 года, то придётся заключить, что и Россия в этом антироссийском походе участвовала: ведь русских (в лице власовцев, казаков, "Русского охранного корпуса", дивизии "Руссланд" и всяческих полицаев) на стороне Германии воевало гораздо больше, чем собственно французов, уступавших в этом отношении даже бельгийцам.

Но вернёмся к трагическим головковским фотографиям, которых, как уже упоминалось, пока выявлено три. Если данная публикация, первая версия которой датирована 30 ноября 2015 г., впервые обнародовала их в атрибутированном виде, то первое использование в музейно-экспозиционной деятельности имело место в 2018-2019 гг. на подготовленной автором этих строк выставке "Век комсомола" в рязанском Музее истории молодёжного движения. Ссылка 

Нам принадлежит оригинал лишь одного из снимков, не имеющий никаких атрибутирующих пометок, и что на на нём запечатлена Вера Волошина, мы определили по сопоставлению с наиболее качественной из фотографий, на которой при большом увеличении возможно разобрать надпись на прибитом к дереву щите.

Данная фотография продавалась на одной из немецких интернет-площадок, специализирущейся на "милитарии" (области собирательства предметов, документов и атрибутики, связанной с историей войн) но кем приобретена – сведениями мы не располагаем.

Но есть и третий снимок. Если судить по формату кадра и рамочке – его можно было счесть парным нашему. Может, они и с одной плёнки, однако сделаны в разных погодных условиях, о чём можно судить по снегу, покрывающему свитер Веры на той, первой фотографии, где иву-виселицу окружили солдаты. Похоже, снег шёл и в момент съёмки. А вот на приводимой ниже фотографии снега почти нет - либо она сделана ещё до снегопада, либо, наоборот, позднее, если, например, колебавшаяся около ноля температура повысилась и мокрый снег растаял.

Местонахождение третьего снимка удалось выяснить совсем недавно.

Он находится в фондах одного из старейших учебных заведений штата Огайо (США), Кеньон-колледжа, в составе "The Bulmash Family Holocaust collection" – пожертвованного колледжу частного собрания,  посвящённого увековечиванию памяти шести миллионов евреев, погибших в Холокосте, а также других жертв нацизма. В 1942 г. в местечке Трохимброд (Софиевка) в 30 км от Луцка немецкими айнзатцгруппами были уничтожены 58 членов еврейского семейства Бульмаш.  

"Память должна быть настойчивой свечой, пронизывающей туман культурной и исторической амнезии, невежества и отрицания, если мы действительно хотим почтить память жертв, – писал, передавая коллекцию в 2014 г., её собиратель, Майкл Д. Бульмаш. – В этом духе семейная коллекция Бульмаш надеется предоставить скромные возможности для стимулирования дальнейшего исследования и обсуждения того, что продолжает оставаться наиболее сложным и малоизвестным периодом мировой истории".

Мы предпочли бы иметь в России и эту фотографию, но можно лишь порадоваться, что она попала в хорошие руки и её информационные ресурсы предоставлены в общественное достояние.

Тем не менее, приходится отметить, что собиратель коллекции  не смог верно атрибутировать снимок и даже определить пол казнённого человека.  "Man hanging from tree during winter" – такая подпись сопровождает фотодокумент. "Photograph records a lone partisan hanging from a tree. A date on the back of the photo records the event as occurring December 1941. The village in which it occurred is illegible", – комментирует  Майкл Д.Бульмаш.

Да-да, на обороте именно этого снимка обнаружились долгожданные уточняющие надписи и они отнюдь не illegible...

"Bandenführerin in Golowkowo

Dezember 41"

Надо ли объяснять, насколько для нас эти надписи ценны?

Точнее, бесценны. Во-первых, географическая и хронологическая локализации устраняют последние сомнения, что на этой и двух других фотографиях – именно Вера Волошина. Во-вторых, это надпись на немецком языке, а не на французском. Владелец фотографии (он же, вероятно, и фотограф) был немцем – возможно, служившим в штабе связи при французском легионе. В-третьих, чрезвычайно знаменательно определение повешенной, как "Bandenführerin". О существовании "банды" оккупантам было известно и без всяких допросов (достаточно было следов на снегу, уходивших в лес ), но откуда они почерпнули, что Вера – "предводительница банды"?

Волошина была комсоргом группы, но не командиром. Правда, после того как отряд вынужденно разделился, уходя от обстрела, и командир Павел Проворов от своей группы оторвался, Вера осталась в ней старшей по возрасту, и, вероятно, считала себя морально обязанной принять руководство. Но немцы об этом знать не могли; даже захваченный в Петрищеве Василий Клубков не располагал такими сведениями. Никто, кроме самой Веры, не мог возвести себя на допросе в ранг командира – и это потрясающий психологический штрих. Ведь до настоящего момента нам ничего (совсем ничего!) не было известно о коротком отрезке между моментом пленения Веры и её и казнью: кто, где и как её допрашивал, что она отвечала.

Тот парадоксальный факт, что практически одновременно схваченным Зое и Вере не было организовано очной ставки, говорит либо о незаинтересованности немцев добыть более полные сведения о партизанах, либо, что вероятнее, о полной автономности их дознавательских усилий. Несмотря на территориальную близость Петрищева и Головкова, 332-й и 687-й полки вермахта подчинялись разным дивизиям и координация их действий должна была осуществляться на уровне штаба армии, в глазах которого захват двух юных поджигательниц в гражданской одежде вряд ли являлся сколько-нибудь важным событием. Определённое количество пленных, пробирающихся к своим окруженцев и перебежчиков попадало в руки  практически всех частей 4-й армии ежедневно. 

Тем не менее, логично предположить, что если с самого начала Вера находилась в руках легионеров, то её допросы не могли проходить без участия представителей немецкого штаба связи. Вся возможная информация должна была получаться немецкими кураторами из первых рук, а не через посредничество французов. С такой же уверенностью можно говорить и об участии в допросе кого-то из русскоязычных легионеров. Известно, что русским языком владел юный Леон Вачнадзе и потому использовался в легионе в качестве переводчика, но будем надеяться, что в данном случае командиры не стали испытывать душевное равновесие мальчишки и привлекли для перевода ответов Веры кого-то вроде "Мити" Голенищева-Кутузова.

В этом случае Вера Волошина видела перед собой на допросах представителей трёх национальностей. И тогда её поведение в последние минуты, обращение к зрителям на незнакомом русской свидетельнице языке ("видать, по-немецки")  и вся сцена с пением "Интернационала" приобретает особый смысл.

Зою Космодемьянская попала в руки обычной серой солдатни  – 197-ю дивизию называли в вермахте "чистильщиками шоссе" – они и проявили себя соответствующим образом. Вера же в лице легионеров столкнулась с противниками штучной выделки (по крайней мере, такими они себя ощущали), преисполненными не только священного антибольшевистского пыла, но и аристократического высокомерия. «У советских пленных лица дегенератов,способных на всё; в оцепенении они тысячами расстаются со своими жалкими жизнями», – такими впечатлениями делились эти chevaliers sans reproche в письмах домой.

Одиночество раненой сибирской девушки среди разноязыких врагов (из Головкова почти все местные жители ушли) –  ещё горше, чем одиночество Зои в зимнем лесу перед тем, как она во второй раз пойдёт в Петрищево на верную смерть. Совсем недалеко, за Нарой, стоит красноармейская 32-я дивизия –  это свои же братья-сибиряки; через какую-то неделю они начнут наступление, но вот именно сегодня – не придут, не выручат. 

Исходя из обстоятельств захвата Веры, представляется, что она имела больше шансов остаться в живых, чем Зоя Космодемьянская; её же не застигли при попытке поджога строения; судьба Василия Клубкова, которому немцы сохранили жизнь в  Петрищеве, говорит, что такая возможность оставалась и у Волошиной. Будь она столь же откровенна на допросе как Клубков или представь себя рядовым, не совершившим ни одной диверсии участником группы – возможно, враги и смилостивились бы над обессиленной девушкой; это уже зависело, с какой ноги в тот день встали полковник Лабонн или капитан Веннеберг.

Но Вера меньше всего думала о спасении. "Кто у вас главный?" – "Я главная". В такой или другой форме этот диалог, должен был прозвучать в ходе допроса; только так она и могла оказаться в глазах оккупантов русской Bandenführerin – первой в этой войне! 

Больше мы про этот допрос, наверное, уже никогда ничего не узнаем. 

"Дальше – тишина". 

Возможно, уже возле виселичного дерева господам легионерам начало приходить в голову, что они, вопреки декларациям Жака Дорио от 1 июля, попали всё же не на "свою войну". Конечно, они предполагали или, во всяком случае, допускали, что будут сводить счёты с "красными", но вряд ли представляли их себе такими, как эта миловидная девушка, повешенная на их глазах.

В чужие мысли, тем более, с восьмидесятилетнего расстояния, не залезешь. Но всё же рискну предположить. что хотя бы у самых юных из легионеров, вроде того же Леона Вачнадзе, кошки на душе заскребли и, возможно, зародились дурные предчувствия.

Предчувствия не обманули. Рано утром 1 декабря 4-я армия фельдмаршала фон Клюге начала наступление по всему фронту, сменившееся 5 декабря советским контрнаступлением. Попытавшийся захватить деревню Дютьково на левом берегу речки Нары I батальон LVF понёс за 6 дней боёв огромные потери, а его остатки были отведены в тыл. Имели место случаи перехода  на советскую сторону. II батальон в бой так и не вступил, но и он поредел из-за обморожений и болезней. Так закончилось для легиона участие в операции "Тайфун".

Остаётся понять, при каких  обстоятельствах были сделаны трагические головковские фотографии. Вероятно, съёмка осуществлялась двумя фотокамерами (формат кадров разный), т.е.разными фотографами и не факт, что одновременно. Хронологическая локализация более склоняется к двум дням: 29-30 ноября. В обстановке жестоких боёв, артиллерийских обстрелов, сильных морозов и последующего немецкого отступления руки едва ли тянулись к фотоаппаратам.

Мы видим на снимках, что снег успел запорошить голову и плечи Веры, а прядь волос, кажется, обледенела. По данным московской метеостанции на Ходынском поле, 29 ноября температура была от 4 до 6 градусов мороза, снег шёл с ночи до 6 утра, выпало 20 миллиметров осадков.  30 ноября немного потеплело, утренняя морось перешла в 9 часов в дождь со снегом, с 11 часов – в небольшой снег; выпало 6 миллиметров осадков. Однако за городом, вероятно, было заведомо холоднее, а картина осадков в 70 км к западу от Москвы могла несколько отличаться. 

Впрочем, фотография из "The Bulmash Family Holocaust collection" содержит, как мы помним, датировку "Dezember 41", но она была сделана по прошествии времени – проявление плёнки и печать позитивов должны были происходить не во фронтовой обстановке, а в тылу, т.е. отодвинуться как минимум на недели – и в этих условиях конец ноября и начало декабря могли в памяти фотографа контаминироваться.  

Но независимо от точной даты съёмки, благодаря этим кадрам визуализируется невообразимая реальность 29 ноября 1941 года.

Всё, что должно было свершиться, свершилось. Ноябрьский день короток.  Укутанную белым одеялом землю накрывает вечерний сумрак, обесцвечивая кровавые пятна на снегу. На огромном пространстве, протянувшемся от Северного Ледовитого океана до Чёрного моря, люди продолжают страдать, безвестно замерзать в снегу, убивать друг друга – но большинство всё-таки получает передышку и забывается тревожным сном.

Сталин, прочитав доклад Жукова и Булганина об успешных результатах операции по поджогу населённых пунктов, молча откладывает его в сторону.

Взбешённый потерей Ростова, Гитлер готовится к экстренному визиту 30 ноября на Восточный фронт, в Полтаву, где лично отстранит от должности командующего группой армий "Юг" фельдмаршала Рунштедта.

Воронков в Белоомуте корпит над своим дневником.

Борис Крайнов, не дождавшийся в условленном месте оставленных им в Петрищеве Зои Космодемьянской и Василия Клубкова, переходит линию фронта в районе населённых пунктов Мякишево и Детская Коммуна и возвращается к своим.

Разделённые десятью километрами, покачиваются на верёвках тела двух девушек.

Вместе с темнотой, разрываемой иногда зарницами далёких взрывов и вспышками сигнальных ракет, воцаряется ночная зимняя стылость.

Заканчивается 161-й день войны.

Уже 161-й.

Всего лишь 161-й.