Мне одиннадцать. И у меня никого нет. Нет-нет, вы не поняли: конечно, у меня есть семья, и я ее очень люблю. Но семья — это семья. А с кем мне говорить о своих бедах и радостях?

С мамой? Но она в ответ на мои рассказы вечно начинает учить меня, как на самом деле нужно было поступить. Кстати, я совсем не против, наверное, она права. Ее взрослый опыт подсказывает ей подходящие поступки. Кроме того, я ее понимаю: она ведь хочет как лучше, хочет меня защитить. Но что поделаешь — я все чаще с ней совсем не согласен. Просто чувствую, что не согласен, а объяснить почему, пока не умею. Так и получается, что спорить не с чем, и я делаю вид, что все понял. И снова попадаю в безвыходное положение. Конечно, по своей собственной вине, тут и спорить нечего...

С папой? Но ведь он так занят, я совсем не хочу ему мешать. Он, кажется, с удовольствием проводит со мной время иногда, но я не знаю, как попросить его серьезно поговорить. И я только молчу и думаю. В силу возраста у меня еще нет настоящих  друзей, это только разные люди, с которыми приятно поиграть, поболтать о том о сем, но открыть свое сердце невозможно. Мы просто этого пока не умеем. 

Помню, когда мне было шесть, мы переехали в новую квартиру. Родители были очень рады, и я старался радоваться вместе с ними. Как умел. И вот мы идем в детский сад. В новый детский сад. Идем туда уже в пятый или шестой раз. И мне страшно и плохо. Потому что я совсем ничего там не понимаю, и мне кажется, что я малюсенький, а все — огромные великаны, которые меня просто не замечают. Идем мы с папой. Он, конечно, торопится на работу, я знаю это. Иду и молчу. У меня сильно-сильно болит живот. О чем тут говорить? Да и что сказать? Дело ведь не в том, что меня, например, обидели. Я, честно говоря, просто и не знаю, в чем тут дело. Скажут «привыкнешь», как и говорили не раз. А я и не понимаю совсем, что означает это самое «привыкнешь»... Знаю только, что сейчас мне так страшно, как никогда еще не было. И живот болит от этого. Все, что я чувствую, — это щемящее одиночество. Я не умею быть с ним. Возможно, меня кто-то мог бы научить с ним справляться, но кто меня научит? Я ведь один.

Еще совсем недавно я даже не думал обо всем об этом, я чувствовал, что мои родители защитят меня, объяснят все, что я должен знать. Сам не знаю, как произошло, что эта уверенность куда-то исчезла...  Все случилось незаметно, само собой. Сначала я просто начал замечать, что мама все чаще раздражается. Раньше она была такой терпеливой и могла сколько угодно раз отвечать на один и тот же вопрос, пока я все-все не пойму. А стоило мне пойти в школу, как она чуть что начинает нервничать и говорить что-то типа "Ну как же ты не понимаешь, это ведь все знают". А я-то знаю, что это совсем не так. Это просто учителя придумали такой прием, чтобы с нами было попроще. 

А еще теперь родители часто стали рассказывать мне, что я неправ. То есть что все правы, а я нет. Это бывает про учителя, про бабушку, про младшую сестру. Может, это и значит становиться взрослым? Когда как ты ни поступишь, все равно окажешься неправ...

А дальше вообще стало происходить что-то странное: я понял, что вопросы родителям задавать вообще не стоит. Потому что часто они вызывают у них такое состояние, что их просто становится жаль. Так было, например, когда я спросил папу (уже давно, пару лет назад, когда мне было девять), что такое презерватив. Я слышал, как мальчики произносили его и смеялись, а когда я спросил, что это, они засмеялись еще больше и сказали «спроси у родителей». Я спросил, а папа сказал, что такого слова нет, что мальчики просто его придумали от дурости. И сразу стал нервничать и спрашивать, «как вообще дела в школе». Теперь-то я знаю, что это такое, но папино смущение запомнил. Потому что сам смутился — наверное, в моем возрасте вопросы задавать уже не стоит?  Зачем же мне его мучить? Сам должен разобраться. Проблема только в том, что со слишком многим нужно разобраться. Самому. 

От всего этого холод пробегает по спине, и руки часто становятся влажными, и сосет под ложечкой. И хочется плакать. Может быть, я болен, и это такой диагноз — «одиночество детства». 

Еще я очень страшусь того, что будет со мной дальше. Ведь пока чувство только усиливается. Потом мне будет 12, 13, 14. Я так боюсь, что это выжигающее душу одиночество останется со мной на всю жизнь! Боюсь так и не научиться говорить об этом. Боюсь, что для того, чтобы изжить его, я буду мучить жену и детей, стану заводить любовниц, буду вечно метаться между разными работами и людьми. Или, наоборот, замкнусь и уговорю себя, что это и есть жизнь. 

Взрослые, поверьте, мне ничего от вас не нужно. Вы вечно боитесь, что вам будут «давить на чувства», даже понятие такое придумали — когда вам говорят о своей боли, значит, давят на чувства. Так вот: я не давлю, просто как умею рассказываю о себе. (Когда я вырасту, то, наверное, забуду об этом, так же как забыли вы, но пока помню — делюсь.) А вы уж сами как-нибудь разберитесь, с этим давлением. Поймите, я ведь впрямую и сказать-то толком не могу, нет у меня такой возможности. Во-первых, это очень трудно сформулировать — в моем-то возрасте! А во-вторых, представьте, говорю я, такой: «Как же я одинок...» Да взрослые просто с ума сойдут. Что они делать-то станут, сами подумайте? 

Я спасаюсь от одиночества, придумывая все новые способы. Я честно стараюсь подружиться с миром. Почему же вы все судите и судите: с кем дружу, как учусь, что ношу, какую музыку слушаю. Вы ведете себя так, как будто сами не бывали на моем месте, как будто забыли, каково это — когда тебе одиннадцать и ты так одинок. Не потому ли и детство вы описываете  как нескончаемый идиотский праздник — чтобы вытеснить и забыть. Уговариваете себя бесконечно, что они (то есть мы) выдумывают, кривляются, манипулируют. Страшен этот капкан. Подумайте: даже правду вам приходится оборачивать ложью. Все эти бесконечные разговоры о том, что родительство — тяжкий труд. А ведь все наоборот: если вы начнете верить, что дети живые, то как раз обретете свободу. Потому что поверите, что живые вы сами. Если мы можем быть одинокими, значит, и вы имеете право на грусть, слабость, одиночество, если мы плачем ночами, то и вы можете плакать сколько хотите...

Я не прошу вас ничего менять. Но почему же не посмотреть лишний раз в наши глаза? Не промолчать, когда очередная воспитательная гадость подкатывает к горлу? Не вспомнить, как было с вами? Не позволить нам и себе немного отдохнуть?

Я не хочу взрослеть. Вру, что хочу, потому что все договорились, что дети стремятся стать взрослыми. На самом деле я страшусь этого, боюсь, что будет еще страшнее. Как мне быть, посоветуйте? Нет ответа. Да и откуда — никого ведь нет: все взрослые заняты воспитанием меня...

Да-да, я знаю: родителям и так очень тяжело, у них и без меня комплекс неполноценности. И хватит ныть! И нужно родителей поддерживать.

Да я бы поддержал... Только у самого нет никаких сил.