Переболели ковидом всей семьей. Артём полежал тряпочкой десять минут, затем восстал, сгрёб пепел в совочек и птичкой Феникс полетел дальше. Симптомы у нас с женой были схожи, но болели мы по-разному.
У меня страшно отяжелели веки, как у Вия, и во время семейных ссор я больше не мог фирменно закатывать глаза, как на мемасике с Робертом Дауни, и от невозможности произвести эффект я страдал даже больше, чем от боли.
Жена же, напротив, научилась довольно угрожающе гундосить в нос, от чего все ее проклятия приобретали некоторый вес.
После первой беспокойной ночи, когда мне приснился сон, в котором я пятилетним бегу босиком по лугу, что в любое другое время показалось бы мне милым Тарковским, а сейчас — угрожающим предзнаменованием, я сел приводить в порядок файлы в компьютере для посмертного сборника.
А жена записалась через две недели на маникюр.
Из поликлиники нам позвонил доктор. Сначала жене, потом сразу мне.
— Какие симптомы? — спрашивал доктор.
— Насморк, — ответила жена.
— У меня тремор, — ответил я, — головные боли, тахикардия, сильные перепады температуры, от 36,9 до 37,2, у меня есть дневник наблюдений по часам, могу прислать на электронную почту, конъюнктивит, зуд, отит плюс у меня покраснение.
— Покраснение чего? — спросил доктор.
— Покраснение всего меня, — ответил я.
— Покраснение всего меня… — медленно повторил доктор, как будто записывает, но на самом деле он скорее всего не записывал, потому что в его голосе была какая-то вселенская печаль.
На следующий день после окончания карантина я лежал в кровати в час дня и смотрел в потолок.
— Сходил бы мусор вынес, что ли, — сказала жена.
— Я не могу, у меня жуткая слабость. Это постковидный синдром, — прошептал я, собрав в кулак все своё мужество.
— Что-то твой постковидный синдром сильно напоминает доковидный, — заметила жена.
А я и не знал, что она у меня так хорошо разбирается в медицине.