Друзьям, которых больше нет
Середина 80-ых. Маленький южный городок на берегу Черного моря. Море, горы, кипарисы и платаны, горячее яркое южное солнце, такое яркое, что мир в полдень становится контрастным и кажется черно-белым. Морской бриз, стрекот цикад в летнюю жару, розовые пушистые шарики ароматной японской акации
Щедрое южное лето. На улицах - фруктовые деревья: яблоки, груши, вишни, черешня, абрикосы, персики. К августу поспевает инжир. Беседки частных домов увиты виноградом. На рынке аккуратными рядами выложены лоснящиеся темно-фиолетовые баклажаны, хрустящие кубанские огурчики с пупырышками, яркая свежая зелень, налитые сочные помидоры “бычье сердце”, сахарные внутри. Никогда и нигде больше я таких не пробовала. В Италии есть похожий сорт, выглядят они так же, но на вкус - совсем не то.
Наша новая девятиэтажка и двор. По периметру детской площадки растут платаны и кипарисы. На площадке - привычная атрибутика советского двора: беседка, две песочницы, горки и футбольные ворота. Под самым большим платаном стоит деревянный стол с приколоченными лавочками, тут зимой и летом собирается наш дворовой бомонд - “доминошники”. Иногда просто так, иногда с воблой и пивом. С тех пор пиво ассоциируется у меня с дядьками-доминошниками и ничем эту ассоциацию не вывести. В выражениях они не стесняются, а у детей восприимчивая память. По сей день мой вокабуляр, если нужно, может обратить в бегство небольшую компанию не очень дерзких гопников из Чертаново.
Мне 6 лет. У меня врожденная дальнозоркость и поэтому - толстенные очки. Это очень неудобно: в жару они постоянно сползают с носа, зимой запотевают. Кроме того, из-за них меня ужасно дразнят и я их тихо ненавижу. Наши мальчишки называют меня “очкариком”, “профессором”, “четырехглазой” и “водолазом” (потому что у кого четыре глаза, тот похож на водолаза) и я смиренно несу эту ношу и буду нести до 16 лет, когда до нашего захолустья, наконец, дойдут контактные линзы. Правда, “чужие” мальчишки из пятиэтажек получают от наших по шее за эти эпитеты - хоть я и водолаз, но свой. Quod licet iovi non licet bovi
Оглядываясь назад, я удивляюсь, что многие из нас таки выжили и дожили до сравнительно преклонного лет - ведь ничто не предвещало. Если учесть, сколько шансов у нас было, как сейчас говорят, выпилиться, получив премию Дарвина.
Мы строили “штабики” из досок с гвоздями и временами на них наступали ступней в резиновой “вьетнамке”. Жгли “кастрики”, лазали по стройкам, прыгали по перекрытиям между этажами, и однажды, убегая от сторожа, спрыгнули в стекловату с высоты второго этажа. Всеми своими голыми конечностями (дело было летом). Это по сей день одно из самых острых воспоминаний в моей жизни.
Еще мы бросали в лужи карбид, он вонял и пенился. Карбид еще можно бросать в костер - он взрывается. Мальчишки жевали битум (не спрашивайте меня, зачем). Летом по вечерам мы лазали через забор в соседний детский сад поплавать в их бассейне. Самым веселым было убегать от садикового сторожа Гаврюши - хромого на одну ногу пожилого маленького грека, который пытался угнаться за нами, попеременно ругаясь по-русски и по-гречески.
В какое-то лето, когда мне было лет 8, по телевизору (ну а где же еще :)) шел чудесный английский фильм “Робин Гуд” - и дворы на это время опустевали. А потом мы высыпали на улицу - и, конечно же, мы все были его шайкой. У нас всегда были при себе самодельные луки, и мы пытались отстреливаться от Гаврюши, который воплощал собой силы тьмы и являлся подручным подлого шерифа Ноттингемского или даже самого сэра Гая Гисборна. Бедный Гаврюша свирепел и шел жаловаться нашим родителям. Нас наказывали, наши луки ломали и выбрасывали, но через несколько дней мы делали новые и все возвращалось на круги своя.
Наш дом был самым первым в новом микрорайоне, вокруг постоянно шла стройка. Зимой мы плавали в наполненных водой котлованах на плотиках, сделанных из “говна и палок”. Летом в этих котлованах жили ужасно милые маленькие лягушечки, совсем крошечные, величиной с ноготь, некоторые еще даже с хвостиками, оставшимися со стадии головастиков. Лягушечки переселялись к нам домой под письменный стол или под кровать в трехлитровых банках из-под компота - до первой маминой уборки.
Крыша нашей девятиэтажки. О, крыша. Сколько в этом слове! Оттуда мы бросали петарды и снежки зимой, наполненные водой бомбочки из тетрадного листа, иногда - яйца и помидоры. Когда у нас был совсем кризис жанра, в ход шел рулон туалетной бумаги, из него можно было сделать крутой серпантин. Там же мы впервые пробовали курить - это был упертый у чьего-то папы “Космос” в синей пачке.
А летом, с мая по сентябрь, у нас было море…
Мы жили недалеко от Толстого мыса и обрыва (кручи, как ее у нас называли) - минут 15-20 пешком через совхозные виноградники. По пути, если повезет, можно было нарвать зеленого винограда в голубых капельках медного купороса, которым его обрабатывали от вредителей. Не знаю, где и как мы его мыли и мыли ли вообще. Главное было не попасться злющим совхозным овчаркам или сторожу, у которого, как говорили мальчишки, ружье было заряжено солью.
Круча - это почти отвесная скала, где в паре мест белые сыпучие камни-трескуны, как мы их называли, образовали нечто похожее на спуск под углом 45-60 градусов. Спускаться вниз надо было, держась за веревку. Каждый год там падали и разбивались насмерть люди: помощь могла прийти только с моря, а это занимало несколько часов - мобильных телефонов тогда не было… Родители запрещали нам даже близко подходить к круче, но откуда же они узнают!
Это было наше любимое место: чистейшее море, крабики, мидии, и никаких “бздыхов” (так в наших краях по сей день называют отдыхающих). На городском пляже в то время летом яблоку было негде упасть. Чтобы дойти до воды, нужно было ступать чуть ли не по головам загоравших на песке людей. А само море в бухте… Мы, аборигены, сами там никогда не купались и никому не советуем. Летом детская инфекционка в Геленджике (и сейчас тоже!) забита под завязку и дети лежат в корридорах. Причина одна: хлебнул морской воды, очнулся - гипс.
На круче мы проводили целый день, возвращаясь домой перед приходом родителей, чтобы успеть “замести следы”: смыть песок с тела и сесть во дворе с видом, как будто так и было.
Еще иногда мы на великах ездили на Тонкий мыс: другой конец Геленджикской бухты. Брали с собой по бутыке воды и яблоку, вскладчину покупали буханку хлеба за 20 копеек и вперед, 17 км в один конец. Панамки? Очки от солнца? Солнцезащитный крем? О чем речь :)
Уже к середине лета мы превращались в худых закопченых чертиков, ночью нас можно было увидеть разве что по белкам глаз, а светлая одежда на загорелой дочерна коже в темноте слегка фосфоресцировала.