Макот ушёл 7 января, в Рождество два года назад. Вечером я так и отдала его уже неживое тельце - на любимом фиолетовом матрасике, завёрнутым в тёплый оранжевый плед. В последний месяцы болезни он так всегда спешил вернуться в эту свою тёплую кроватку, лежащую на электрическом одеяле! Если кот был у меня на руках, то тянулся к ней, просился поскорее спрыгнуть. Я опускала его на пол, и он, шатаясь, иногда заваливаясь, ковылял заплетающимися ножками к спасительной лежанке. В последний день ему не хватило сил сделать даже трёх шагов, и он не дошёл до своего заветного лежбища. Упал. Я подхватила, перенесла, и он замер на одеяльце, подобрав под себя лапки: «Дайте покоя, не трогайте!» Я прикрыла пледом, погладила по голове, сказала что-то ласковое.
Я нашла его пятнадцать с половиной лет назад на перекрестке в центре города. Котенок месяцев трех от роду лихо выскочил непонятно откуда и остановился в оторопи прямо перед моими кроссовками. Я не сомневалась ни секунды – заберу с собой! – и взяла его на руки. Он не сопротивлялся, только, кажется, еще больше удивился. Похоже, котик впервые вылез из своего подвала наружу. Был он тощим, не слишком пушистым и, разумеется, со всеми симптомами, присущими бездомному, бесхозному существу: блохи, ушной клещ, грязь. Я села в машину, кот бесстрашно забрался под лобовое стекло и с интересом стал смотреть на дорогу.
В те дни мы переезжали, и котенок, как положено при въезде в новую квартиру, стал первым, для кого она стала родным домом.
С именем проблем не возникло. К тому времени у нас была небольшая фирма – «Макото». По-японски это означает «правда, истина», но это еще и мужское имя, так что у нас появился босс. Макото. Макот. Макотун. Макотя.
Подвальное детство дало о себе знать: кот был страшно голоден. Несколько дней он ел все, что мы давали, и что только он находил в квартире. Однажды, когда раздутый от еды до состояния шарика с торчащими в разные стороны ножками кот, казалось, был уже не способен испытывать интереса к еде, он достал из помойного мешка, стоящего у двери, вареную луковицу и попытался съесть и ее. Такой у него был аппетит.
В первый день нашего знакомства он был очарован холодильником. Стоило мне открыть дверцу, как он запрыгивал в недра ледяного царства и всем своим видом показывал, что покидать это соблазнительное место не собирается.
- Макот, выходи!
- Еще чего, мне и здесь хорошо!
- В холодильнике холодно, замерзнешь!
- Мне - отлично. Буду здесь жить.
- Что ж, оставайся!
Я закрывала дверцу, выжидала пару минут, открывала – кот сидел все в той же невозмутимой позе. Приходилось вынимать его наружу, не обращая внимания на видимое возмущение. Впрочем, уже совсем скоро Макото стал весьма спокоен, если не равнодушен к еде.
С первых же дней Макот проявил незаурядные футбольные способности. Он часами гонял по комнатам и по коридору маленький мячик, ловко подсекая его, подбрасывая задней лапой – и ни разу мяч не закатился под комод или шкаф. Я назвала его тогда «реинкарнацией Пеле» (да простит меня до сих пор здравствующий Пеле, которого я так рано похоронила: оправданием мне может служить лишь то, что Пеле к тому времени уже давно ушел из спорта и ничего про него было не слыхать).
Помимо мяча нашлись и другие забавы: ленточки, бабочки, меховушки на ниточке, да просто любые веточки, ручки и бумажки – лишь бы двигалось! Но главным открытием стало то, что кот не проявлял никакого интереса к сырому мясу, если оно не летало. Приходилось кидать кусочек телятины через всю комнату, чтобы кот поймал его, а потом уж забавлялся с ним сам: брал зубами, снова подбрасывал, ловил и снова подбрасывал. И так несколько минут. Потом с аппетитом съедал и снова смотрел на нас и мяукал, чтобы мы продолжили с ним «летучую» трапезу.
Макот разговаривал глазами. На любой вопрос прикрывал веки и только что не качал головой. Это был ответ «Да». Отрицательного ответа не было – просто уходил.
Макотун был веселым, отважным, беспечным и очень компанейским. Он заходил в чужие дома без стеснения и тотчас бодро и по-свойски шёл осматривать пространство, походя непринужденно приветствуя шокированных его появлением местных жильцов. Иногда мы уезжали и оставляли его у родственницы, у которой был огромный, толстый рыжий кот. Его так и звали – Рыжий. Мы заходили в дом, Рыжий шипел и крысился, а Макот как ни в чем ни бывало дружески кидал: «Да ладно тебе, пошли играть», но сперва бойко бежал на кухню проверить содержимое мисочки хозяина.
Проходил день, другой, Рыжий привыкал и очаровывался новым другом. Они вместе ели, бегали, дурачились – для Рыжего это была столь увлекательная, прекрасная, не похожая на предыдущую, жизнь, что когда мы возвращались из путешествия и забирали Макото домой, Рыжий долго не мог смириться с утратой чудесного веселого товарища и неделями выл в тоске, оплакивая свою потерю. А Макото переключался мгновенно, принимая новое полноценно, полновесно: «Ура! Я дома! Где мои бабочки и ленточки?»
Все поменялось, когда умер мой папа и мы переехали жить к маме на дачу. Привыкший к городу, забывший свое уличное детство кот был ошеломлен переменой. Нет, в доме, в помещении он чувствовал себя прекрасно, но на улицу мне приходилось выносить его застывшее в ужасе тельце и складывать на траву, как какую-нибудь скульптуру из камня. Кот лежал недвижимо и оживлялся лишь тогда, когда видел двух местных, маминых котов – Тиму и Тишу.
Тима жил на даче уже года четыре и чувствовал здесь себя полноценным хозяином. Вел себя как авторитет, вернувшийся с зоны: выживал пса из его будки, нещадно всех кусал и царапал - даже маму, которую, впрочем, всегда ревностно любил. Даже походка у него была какая-то приблатненная – вразвалочку. Юный бесхарактерный Тиша, который появился в нашем доме совсем недавно, сразу же понял, как надо вести себя с таким опасным зверем. Он ходил за Тимофеем по пятам и только что не называл его «Ваше сиятельство-с!».
Тима был в ярости, когда увидел городского барчука, в оцепенении лежащего на траве. Макото, напротив, ужасно обрадовался новой компании и сразу же предложил дружить. Тимофей смачно выругался и, презрительно плюнув в сторону незваного гостя, прошел мимо. Тиша семенил следом и поддакивал злобному ворчанию Тимы.
Макот не стал обращать внимание на столь неприветливое обращение и день за днем пытался наладить добрые отношения. Напрасно. Ненависть Тимофея только нарастала. Он матерился семиэтажным матом, иногда издавая совершенно петушиные вопли.
Прошел месяц. Макот обжился, привык и к дому, и ко двору. Он увидел, что я бываю и в своей половине дома, и в маминой, и в саду, и в огороде. Тимофею, однако, в мои покои путь был заказан. Сделав нехитрые умозаключения, Макотун пришел к выводу, что хозяйка в доме – я, из чего следовало, что главный в нашей усадьбе, разумеется, он. С этого дня жизнь несчастного Тимы перевернулась. Макот решительно указал ему место, где отныне ему было дозволено находиться – на шкафу в спальне моей мамы. Или на улице. «Ежели в другое место сунешься – будешь бит». Тима попытался было отстаивать свои права, но действительно был бит более крупным и сильным Макотуном, и с того дня мы его видели нечасто. Мама жалела его, но в отношения котов не вмешивалась. Конформист и приспособленец Тиша тут же присягнул на верность Макоту и не прогадал: Макот разрешил ему не только жить у мамы, но даже иногда заходить к нам и есть остатки его еды. На двойных харчах Тишенька вскоре весьма раздобрел, а потом и вовсе стал неподъемным, но он никогда не пользовался своим весовым преимуществом в играх с Макотуном. Только почтение, только подобострастие. И страх.
Те же чувства по отношению к Макото испытывали наши два огромных пса. Когда он выходил во двор, они падали на передние лапы и вновь и вновь клялись в абсолютной преданности. А он подходил лениво, давал им по морде лапой – просто так, для острастки, и садился греться на солнышко, не обращая на них более никакого внимания. Псы шли куда подальше от босса и старались ему не попадаться на глаза. Сколько раз бывало, когда я, отгоняя от себя наших назойливых собак, просящих ласки, прикрикивала на них, и в ту же секунду, откуда ни возьмись, появлялся кот и устраивал им выволочку: ну-ка быстро отошли от мамы, кому я сказал! Это было очень забавно и трогательно. Хозяин был, шеф. Босс, покровительствующий мне.
На моем плече до сих пор сохранилось много маленьких точек – шрамов. Некоторые почти не видимы, другие свежие, ещё тёмные. Это следы от коготков моего кота. Он очень любил ездить у меня на руках по квартире или по саду, из-за этого я часто называла его «наплечным» котом. Для того чтобы надежней на мне держаться, он использовал свои когти и вцеплялся в одежду, захватывая попутно и мои плечи. Я сердилась: «Макот, мне больно!» и отцепляла его, но тряска при ходьбе заставляла его снова и снова покрепче держаться за одежду - и за меня.
Отказать ему в таких прогулках-катаниях было совершенно невозможно: он садился напротив меня и начинал требовательно мяукать: «Возьми на руки!» Как ребёнок. И как ребёнок, он любил, чтобы его носили, а не стояли на месте. Стоило мне сесть или прилечь, как он тотчас соскакивал с меня и, недовольный, уходил.
В доме холодно. Отопления не хватает, чтобы обогреть квартиру: я могла бы растопить печку, но она дымит, и я спасаюсь тем, что надеваю на себя много тёплой одежды. Длинная черная шерстяная кофта сразу же напоминает мне о Макото, ведь в последние дни, когда он просился полежать на кровати рядом со мной, я заворачивала его именно в неё. Я что-то писала на компьютере, обнимая левой рукой неподвижное тельце кота, укутанного в эту мягкую кофту. Наверное, так ему было спокойней и уж точно теплее.
За два месяца его болезни я привыкла к утренним капельницам, почасовому кормлению-поению. Как я радовалась, когда обнаруживала, что он сходил в туалет! Даже когда он уже почти не мог ходить, он находил в себе силы дойти до кухни, где я поставила ему лоток. Он был очень чистоплотным, мой кот. После еды он доверчиво разрешал мне как следует вытереть остатки корма с его мордочки.
Болезнь нарушила нашу утреннюю традицию валяться в обнимку в моей постели. Из-за постоянного недомогания он совсем перестал мурлыкать, но первого января пришёл к двери моей комнаты, мяукнул: «Я здесь! С Новым годом, мама!» - и, как в лучшие времена, полежал на моей груди и помурлыкал. Поздравил. Больше сил мурлыкать у него не было уже до последнего дня.
Теперь, когда его нет, я постоянно ловлю себя на желании зайти в кабинет, чтобы проверить его самочувствие и подправить плед. Я боюсь громко шуршать пакетом или резко включать свет, чтобы его не потревожить. Слежу, чтобы дверь на улицу была закрыта. Эти мгновенные рефлексы, сформированные в последние месяцы, наверное, скоро исчезнут, но пока меня не оставляет его незримое присутствие.
Я постаралась спрятать все, что имело отношение к Макото: отдала бесчисленные пакетики и баночки с едой другим котам, поставила кресло на то место, где он лежал на своей кроватке, убрала электрическое одеяло. Но пока я все равно ежечасно натыкаюсь на какие-то напоминания о своём дорогом дружке. Амулет в форме кошачьей мордочки, чтобы его охраняли японские боги, мисочка из-под еды, игрушка-меховушка, не снятая капельница на торшере, фотографии в телефоне. Ничего, пусть. Я напечатаю все самые лучшие фото и развешу их на стенах. Я смонтирую фильм и буду его смотреть и показывать друзьям, чтобы снова и снова радоваться необычным повадкам, грации, ловкости, игривости и красоте моего дружка.
Прощай, мой дорогой кот. Кто знает, когда и какой будет наша следующая встреча.
