Мужчина входит в дом, если, конечно, у него есть этот дом. Может быть, у него есть даже жена, которая слышит незаконченный его телефонный разговор, звяканье ключей, кряхтенье над узлом шнурков, прерванный лай чьей-то собаки на лестничной клетке, слышит запах обуви и мокрой кожи той вещи, которую в учреждениях называют верхней одеждой. Большую часть года в Москве с перерывами длится осень, так что все эти мокрые запахи хорошо знакомы жене мужчины. Звуки давно знакомы тоже.
Мужчина хлопает дверью ванной, но, как обычно, не закрывает ее до конца, поэтому слышно его фырканье, обращенное к зеркалу, а через него — к начальнику, незаконченное слово, впрочем, в своей цельности понятное женщине и уже лишающееся сакральности для их детей. Глубокий вздох, переходящий в зевок, недолгий шум как будто отдаленного водопада. Поле паузы из-за угла — громковатый вопрос об ужине, опережающий появление физического тела в living room, то есть, в переводе на русский, татарский, коми и прочие языки федерации, в комнате с телевизором. По углам экрана обычно тоже много шумных мужчин. Такое время. То ли исторический период, то ли просто будничный вечер.
Мне не очень нравится тот обыватель, который пять дней в неделю заставляет жену слушать звуки своего возвращения, да еще и претендует на не им приготовленный ужин. Я не выхожу из дома по утрам и потому не возвращаюсь вечером, после работы сам готовлю еду. За это жена относится ко мне, скажем мягко, с прохладным равнодушием. Думаю, мое постоянное присутствие она сравнивает с неизбывностью плохой погоды. Что ж, в конце концов, я москвич.
Впрочем, в короткой истории нашей семьи были не только пасмурные дни. Мы даже немного путешествовали, правда, снова по не самым солнечным местам. Чаще по маршруту от Балашихи до Лысково, само собой, через Гороховец. Именно в Гороховце я услышал другие, достойные мужские звуки. Пожалуй, даже их симфонию.
Главная улица Гороховца упирается в старинную площадь с купеческими домами и торговыми палатами. После такого предложения необходимо вернуть представление о себе как о нормальном человеке и вообще проявить уважение к читателю. Вот, например, есть смешная история, как режиссер Никита Михалков по соглашению с городом вывалил на эту площадь несколько грузовиков грязи, чтобы скрыть современный асфальт, снял фильм с конными упряжками, дамами и прочим, после чего с чистой совестью уехал. И еще долго бедный Гороховец пытался добиться вывоза грязи со своей главной площади, но, по-моему, так и ничего не добился, потому что он всего лишь город, а не советский и российский режиссер.
Как будто не очень смешно. Наверно, лучше не отвлекаться от темы в заголовке.
Собственно, у площади стоит храм, а за ним течет Клязьма. Через нее идет мост в какой-то лесной монастырь. Гороховец небогат, поэтому мост у него понтонный.
В тот день с десяток мужчин буквально резали реку бензопилами, чтобы уберечь понтоны в ледоход — их раздавило бы колоссальной массой замерзшей до крепости камня воды. В этом хоре у каждой пилы был свой голос, который от соприкосновения со льдом становился ниже, потом снова повышал тон, но главное, что и без того малоприятный, он обретал свою полную силу в диссонансе с другими бензопилами.
А потом сквозь грохот стали и льда, над рекой, лесом и прочими пазлами русской жизни зазвонил колокол. Симфония мужских звуков сотворилась. Колокол и хор бензопил. Звуки достоинства, силы и грубоватой заботы.
Недалеко от тех мест находится город Городец, в названии которого отчетливо слышится нечто молодецкое. В Гороховце же слышится не столько «горох», сколько «горе» или «горечь». В бумажных словарях умирающее слово «горший» все еще имеет свою долю в шесть с половиной знаков — на них претендует «блогер» («блоггер»), но у того досадная проблема с габаритами.
У себя в Долгопрудном я иногда все же выхожу на свежий воздух, а именно на на балкон. С него видно ту же Клязьму, в ее московском течении. У меня хороший дом в хорошем районе для хорошей, как мне казалось когда-то, жизни в будущем. Здесь не пилят лед и не звонят в колокола, да и мост сделан из бетона с центральным пролетом для самых больших теплоходов.
И я воображаю, что, может быть, вот сейчас на балкон выйдет моя жена. «Ну что ты все молчишь», — спросит она, может быть.