Издательство: «Альпина PRO»

Для начала спрошу: а в чем, собственно, заключается разница между обаянием и харизмой? Мы так часто употребляем эти два слова, чтобы охарактеризовать человека, имеющего влияние, умеющего вести за собой, являющегося, как сейчас принято говорить, лидером мнений, что практически не замечаем едва уловимых различий. Раз есть обаяние, значит, имеется и харизма, и наоборот, не так ли?

Как лингвист, зайду издалека.

Обаяние — наше исконное древнерусское слово, происходящее от глагола «баяти» — «говорить». Добавляем приставку «о» и получаем: «околдовывать словами, обольщать красноречием», буквально — «заговаривать».

Баюны, как называли колдунов (помните же кота-баюна, усыплявшего детей песнями?), басни, краснобайство — это все однокоренные слова и ближайшие родственники любого «обаяния».

То есть получается, что главным ингредиентом магического воздействия древние русичи считали приятную, хорошо поставленную речь.

А что с греческой харизмой?

Она происходит от χάρισμα (буквально — «божественный дар», «помазание») и обозначает личную одаренность и притягательность. Харизмой в древнегреческой мифологии называли способность обращать на себя внимание. Харитами именовались древнегреческие богини красоты, грации и изящества — вспомните, например, «Весну» Боттичелли и прекрасную троицу на переднем плане.

Христиане забрали себе этот термин для обозначения сверхъестественного проявления Святого Духа в верующем человеке. Считалось, что даров Святого Духа всего девять: «Но каждому дается проявление Духа на пользу. Одному дается Духом слово мудрости, другому — слово знания, тем же Духом; иному вера, тем же Духом; иному дары исцелений, тем же Духом; иному чудотворения, иному пророчество, иному различение духов, иному разные языки, иному истолкование языков. Все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно».

Позже, в конце XIX в., немецкие ученые Эрнст Трёльч и Макс Вебер сделали харизму объектом научных исследований и определили ее так: «Харизмой называется качество личности, признаваемое необычайным, благодаря которому она оценивается как одаренная сверхъестественными, сверхчеловеческими или по меньшей мере специфически особыми силами и свойствами, недоступными другим людям».

Более того, Вебер, сформулировав трехсоставную классификацию власти, отдельно выделил харизматическую власть, помимо традиционной и рационально-законной. Эта концепция впоследствии получила широкое распространение среди социологов. 

Главное, что отличает настоящего харизматика, — это абсолютная вера в собственные слова, пусть даже и без религиозной валентности. Эта вера и эта убежденность имеют конкретную цель — назидание, то есть безусловное благо для себя и других. Такой подход наделяет харизматика властью над сердцами людей, превращает в формального или неформального лидера.

Что особенно важно, харизма не зависит ни от внешних данных, ни от морально-этического вектора личности. Как святые до кончиков ногтей, так и отъявленные преступники могут быть невероятно притягательными, и слушатели будут с одинаковым обожанием смотреть как в канонически прекрасные, так и в ничем не примечательные до момента «выхода на сцену» лица.

В русском языке нет абсолютных синонимов, у каждого слова — свои нюансы. Если говорить о смысловом заряде, то в «обаянии» много окутывающего и равномерного движения. Недаром существует такое понятие, как «тихое/скромное обаяние». В харизме же всегда сквозит энергия, конкретный вектор, направленный вовне, точка приложения вольных или невольных усилий. Таким образом, обаяние как будто бы больше подходит для неформальных, немноголюдных собраний или личного общения — когда собеседник в буквальном смысле сидит напротив. Харизма же требует определенного масштаба: это сцена, публичное выступление, толпа — условный «Олимпийский». Обаяние выглядит как навык общения, а харизма — как врожденное и по этой причине недостижимое для остальных качество.

И все же харизма — это не какой-то магический дар, а результат особого невербального поведения, которому можно научиться. Есть люди, которым удалось ухватить необходимые паттерны в детстве, перенять их дома, в семье, сделать частью своей натуры, уложить в себя настолько глубоко, что они превратились в безусловные инстинкты. Уверенность, чувство юмора, сообразительность, быстрота реакции — эти черты есть у каждого харизматика.

Но как быть с неожиданной харизматичностью никому доселе неизвестных «серых мышей»? В чем секрет их притягательности? Чтобы разобраться с этим, обратимся к принципам, открытым Константином Сергеевичем Станиславским. Он, кстати, был современником Трёльча и Вебера. Вообще, поиск инструментов для управления чужими умами и энергией толпы охватил все сферы на стыке XIX–XX вв. практически все сферы жизни — от религии и политики до театра.

Так вот, Станиславский ничего не говорит о «харизме» — он использует русское слово «обаяние», разделяет его на жизненное и сценическое и отмечает, что эти два понятия не всегда идут рука об руку. Иногда публичный человек в жизни может казаться тусклым и непривлекательным — он «зажигается» особым светом только под животворящими лучами рампы или перед камерой. Вам тоже наверняка знакомы такие примеры, когда известного актера невозможно узнать в коридоре театра, как будто он уже оставил всего себя на алтаре Мельпомены.

Или, наоборот, ваш яркий знакомый перед объективом сразу меркнет, путает слова и неловко перепрыгивает с одной мысли на другую.

Любой спикер, интервьюер или модератор на своем рабочем месте — на сцене, перед аудиторией, под софитами и камерой — это тот же актер. У него родственные цели — заинтересовать зрителей, управлять вниманием, донести свою идею.

По мнению Станиславского, у каждого актера есть своя сверх­задача. То есть главная, высшая цель всего, что происходит на сцене, во имя чего закручивается действие, произносятся диалоги и совершаются малейшие движения души. Собственно, точно так же профессиональный модератор или спикер хорошо представляет, для чего он выходит в зал, под каким углом хочет раскрыть тему, какие вопросы подвесить, а о каких, наоборот, порассуждать.

Под сценическим обаянием К. С. подразумевает прежде всего притягательность страстного и глубоко личного стремления актера сообщить нечто такое, чем он обладает и о чем зрителю только предстоит узнать. Это можно соотнести с увлеченностью своей темой у спикеров и модераторов.

Мой первый преподаватель по актерскому мастерству в Школе телевидения «Останкино» Олег Марусев как-то сказал мне во время студенческих этюдов: «Никуша, ты прекрасна, когда у тебя горят глаза!» Прошло почти 20 лет, но, когда мне не хватает сил и уверенности, я вспоминаю про этот огонь и включаю его, иногда — буквально по хлопку.

Смотрите, как это совпадает с тем, что мы уже знаем о харизматиках. Вот он секрет «серых мышей», выбившихся в лидеры: в определенный момент у них появилась «сверхзадача» донести до людей важную мысль, которая окрыляет и одухотворяет их самих. Главное здесь — не забывать, что всякий, у кого в арсенале имеется столь мощное и заряженное оружие, должен также в полной мере уметь владеть и им, и собой. Впрочем, как и всегда, когда дело касается оружия.

Самоконтроль — еще одно важное качество, особенно для публичного человека. И именно оно отличает фонтанирующего оратора, оставляющего после себя ощущение пустоты и недоумения, от профессионального спикера, который точно понимает, что именно и с какой целью он выносит на аудиторию и какого эффекта добивается конкретными словами, действиями и жестами.

Соединяя увлеченность и самообладание, мы получаем еще одно необходимое, по мнению Станиславского, для сценической жизни качество — страсть. Но страсть контролируемую. Надо говорить и действовать, не изливая весь вулкан бушующих мыслей и чувств, но в правильных дозах, соразмерно контексту, ситуации и поставленной задаче. Гораздо элегантнее выглядит, когда вы лишь приоткрываете завесу, а не срываете ее полностью — не волнуйтесь, слушатели и так поймут, насколько велик ваш айсберг в темных водах. Чувство меры — свидетельство благородства и эмпатии. Это граница под условным названием «достаточно», которую вы устанавливаете для себя и собеседника.

«Искусство красит и облагораживает. А то, что красиво и благородно, то и манко».

То есть сочетание, казалось бы, несочетаемого: самообладания (воли) и страсти (эмоций) рождает красоту и благородство, и, как следствие, — притягательность и (вот еще одно емкое слово) манкость.

Еще один интересный момент. Станиславский часто пишет о том, что самолюбование и заигрывание с самим собой — эта полная противоположность притягательности. Тот, кто променял миссионерство на культивирование собственного эго, выглядит уродливо и смехотворно. Вы никогда не задумывались, почему скромные (не зажатые, а именно скромные) люди так привлекательны? Думаю, все дело в том, что истинная скромность — это оборотная сторона самоуважения. Человек принимает себя таким, какой он есть на самом деле, — без прикрас, выпячивания и финтов, с реальными, а не выдуманными возможностями. Он не пытается прыгнуть выше головы и показать себя в лучшем (чаще — ложном) свете.