Максим Кантор: Одиннадцатая заповедь (любовь к родине и начальству)

Вообще говоря, десять заповедей описывают достаточно широкий круг человеческих обязанностей, трудно придумать, что Господь забыл отметить. И то сказать, у Него времени на обдумывание высказывания хватало. Вообразить, что Господь собирался нечто сказать, да в спешке упустил из виду, не получается. Спускаясь с горы Синай, Моисей нес народу абсолютно полный список вмененных Высшей волей нравственных законов. Про почитание отца и матери там сказано, в отношении воровства и убийства все предельно ясно, как быть с прелюбодеянием, с кумирами, с ложной верой — строго изложено, а вот про родину ни слова. Заметьте, что Моисей нес скрижали избранному народу, выделенному среди прочих, словосочетание «народ Израилев» к этому времени (ко времени Второзакония) уже отвердело в гортани пророков и учителей, однако слово «родина» на скрижалях не высечено. Поскольку скрижали продиктованы Богом, то отнестись следует внимательно не только к тому, что на них написано, но и к тому, что пропущено. Мы же читаем с пристрастием документы съездов разнообразных разбойников и воров — программы партий нового типа и консервативных, — отчего бы не уделить толику внимания некогда случившемуся саммиту на горе Синай? Даже в нашем светском (и не слишком богобоязненном) обществе руководство страны исправно ходит к причастию и крестится на образа — и, следовательно, можно рассчитывать на то, что предпочтения Господа и логика Книги не вовсе безразличны сознанию отечественного патриота. Более того, любому современному человеку, будь он хоть русский, хоть еврей, хоть американец, хоть космополит, хоть патриот, должно быть интересно: как именно хотел вразумить его Господь и насколько наша с вами цивилизация отклонилась от задуманного Им. В частности, любопытно: что именно из десяти заповедей вытеснила наша любовь к родине?

Можно предположить, что Господь считал исполнение его заветов необходимым для того, чтобы в сумме достигнутых добродетелей образовалось чувство взаимной поддержки, устойчивая социальная конструкция, иными словами, нечто надежное, колыбельное и теплое, то, что мы именуем словом «родина». Надо просто следовать заветам, тогда и родина сама собой появится. Ведь если пожелать жену ближнего своего, то отношения с ближним не заладятся, не так ли? Он возьмет да и обидится, и не выйдет с ним единую родину организовать. А если его зарезать, то совсем никакого коллектива не останется. Или, если отнять у ближнего, допустим, малое предприятие, или, например, обременить ближнего налогами ради спасения своего финансового сектора, ведь это не создаст родственных чувств в коллективе? Или, допустим, если часть населения поклоняется золотому тельцу, а другая часть — бедствует, это ведь тоже не способствует взаимному доверию? А что, если те, кто поклоняется золотому тельцу, пожелают себе имущество тех, кто идолу не поклоняется? Этак ведь, пожалуй, не создашь общенародную семью! И невозможно представить, что убийца испытывает чувство искренней любви к себе подобным, не так ли? Но как быть, если общество поощряет разбойников и убийц, делает их отцами городов и республик, украшает венками и медалями? Как прикажете быть, если одна часть населения безостановочно грабит другую и это и есть условие существования данной страны? Давно известно, что наша страна — это страна безнаказанного и системного воровства, а в сотворении кумиров мы не знаем себе равных. Одним словом, с любовью к родине получается непросто. Кажется, что эта, одиннадцатая заповедь вытесняет со скрижалей даже не одну, а сразу пять-шесть прочих заповедей, а оставшиеся заповеди редактирует.

Новые скрижали Завета должны бы выглядеть так.

1. Почитай отца своего и мать свою, а еще пуще почитай свое корпоративное руководство.

2. Не пожелай имущества начальства своего, а у ближнего бери все, что под руку попадет.

3. Кради и убивай в специально отведенных тебе местах, соответствующих иерархии. Не дерзай покуситься на вертикаль власти, установленную начальством твоим.

4. Не сотвори себе кумира, отличного от кумира демократического руководства твоего

5. Возлюби Господа своего, явленного тебе в чертах начальства твоего и другого Господа не ищи.

Вот это и есть условия нашей с вами любви к родине — причем я имею в виду не только нашу датскую почву и наш замок, отдельно стоящий замок Эльсинор, но решительно любую почву современного, залитого кровью и разворованного мира. Именно такая, несколько истерическая любовь к родине посещала сердца людей, игнорирующих скрижали Завета, на протяжении всего ХХ века. Чувство это было пылким, надрывным и пробивалось в естестве униженного человека вопреки всякой логике, наперекор Божественному глаголу. Наше дивное новое время — не исключение.

Сводом своих заповедей Господь абсолютно недвусмысленно утверждал, что среди убийц и воров, прелюбодеев и спекулянтов, бизнесменов и банкиров чувство общего блага появиться не может. Я сознательно подставил здесь вместо слова «родина» платоновский термин «благо». Самая важная книга Платона «Государство» начинается с того, что участники диалога спорят, может ли несправедливый человек достичь блага. Один из спорящих говорит, что, разумеется, может и несправедливому человеку достичь блага гораздо легче, чем справедливому. Это же понятно: сначала он слямзит вагон алюминия, потом возьмет беспроцентный кредит, потом пройдет на выборах в парламент — ну, чего тут дальше объяснять? Чай не учителем начальной школы мечтают устроиться знающие люди. Следующий вопрос гласит: а общество, состоящее из несправедливых людей, такое общество может достичь блага? Это уже гораздо труднее, поскольку они будут несправедливы друг к другу, им успеха, пожалуй, не достичь. Они начнут друг друга сажать в тюрьму за невозвращенные ворованные кредиты, судить друг друга неправо и беззаконно, убивать и грабить самих себя. А можно ли сделать так, чтобы общество разбойников было несправедливо только к окружающему миру, но четко соблюдало принцип справедливости внутри себя? Это невозможно — не получится у них четко провести границы. Таким простым рассуждением Платон пришел к необходимости создания идеальной модели общества. Это было одно из первых категориальных построений, которое знает человеческая мысль. То есть Платон просто-напросто показал, что требуется внедрить не размытые, относительные понятия, а неизменные критерии — и только тогда Родина, благо, коллектив станут возможными. Платона часто упрекают в дидактичности. Вообще говоря, «категория» по-гречески значит «осуждение». Он и осудил некоторые вещи — из тех, которые нам сегодня очень даже нравятся.

Категория, то есть априорное понятие — неизменная, объективная ценность, форма рассуждения, которая неуязвима для двойного толкования. Подобно заповеди «не убей», категория долгое время была основой западной мысли. Категориальное мышление в философии есть нечто родственное религиозному сознанию, основанному на десяти неизменных заповедях. Аристотель (вслед за Платоном, который выделил четыре категории) расширяет наше знание об основах мира уже до десяти категорий — ему бы с Моисеем сравнить скрижали!, — а схоласты добавляют к аристотелевским еще пять. В диспутах о категориях прошла история средневековых университетов — к тому времени, когда Кант опубликовал свой категорический императив (кстати, не кажется вам, что логика императива Канта и логика скрижалей совпадают?), европейская мысль была столь прочным бастионом, что мнилось, ее нипочем не разрушить. Однако как Моисей разбил скрижали Завета, увидев свой народ пляшущим вокруг золотого тельца, так и крепость категориального мышления рухнула. Причем, подобно скрижалям, разлеталась крепость вдребезги, от одного удара, по той же самой причине — от присутствия в крепости кумира.

То, что случилось, можно описать простыми словами, а можно привести прогноз Хайдеггера — о катастрофическом противоречии аксиологического и эйдетического подхода. Скажу просто. Мы оказались заложниками своего выбора свободы: мы пожелали бороться за права, вместо того чтобы бороться за обязанности. Обязанности — это скрижали и категории, директивы и труд на благо общества, а права — это акции банков и поделки современного искусства, рынок и демократия, ценности сегодняшнего дня, демократические декларации и свободолюбивые манифесты. Что лучше: синица в руках или журавль в облаках — здесь еще поколеблешься, что выбрать, но если в руки дают жареного поросенка, билет на Антибы и чемодан с деньгами, тут у журавля шансов не остается никаких. Ценности (аксиология) победили замысел (эйдос) — просто потому, что удовольствия дня оказались для победившей цивилизации важнее, нежели забота о собственном роде. Разве так цивилизация не вела себя всегда? Кто-то не помнит римскую историю?

На что же сетовать сегодня? Смиритесь! Сумейте увидеть положительное в нашей продажной жизни. У нашей просвещенной цивилизации появилась новая философия — лишенная категорий, новая религия — лишенная заповедей. Приходя в галерею, где вороватый энтузиаст продает какашки и говорит, что это гениально, потому что тридцать пять глупых кураторов удостоверили актуальность какашек, смиритесь! Зато вас не пичкают неудобными критериями красоты Платона! Являясь в банк, где менеджер обещает тройную прибыль, а потом разводит руками, смиритесь! Зато вам не талдычат с кафедры о грехе воровства! Слушая очередного политического вруна, смиритесь! Он может всего-навсего приговорить вас к тюрьме, но свободная мысль добилась того, что никто не в силах приговорить нас к любви к ближнему! Мы свободны! У нас нет более критерия оценки! Вдумайтесь, какая сила содержится в этих волшебных словах. Нет объективной истины — это же и есть обещанное Просвещением счастье! Вам не нравится этот художник, думаете, что он шарлатан, — а вот мне нравится! Плюрализм, разве не ясно? Вам не нравится этот политик, потому что он вор, — ну, знаете ли, воровство — это понятие относительное! Проверка успеха — деньги, проверка истинности денег — инфляция, до чего же ладно организован этот лучший из миров.

И одна лишь незначительная повинность — право, пустяк, если посчитать, от скольких обязанностей мы избавлены, — это верность корпоративным понятиям, преданность круговой поруке и любовь к родине. Ну, это, согласитесь, святое. Тут не поспоришь. Надо.