1

Ехать пришлось не в один из четырех вокзалов города Х., которые выполняют функцию четырех ворот, обычных для любого китайского поселения, Северных, Восточных, Южных и Западных, а совсем далеко, за субурбию даже, туда, где по рассказам находится транспортный узел, карго-порт почти всех континентов и немалого количества морей, начало, точнее, одно из начал нового шелкового пути, что волнистой железнодорожной лентой имеет улечься по евразийскому ландшафту с востока на запад, нет, с юго-востока на северо-запад. Оттого пришлось заказывать такси, что, конечно, в любом случае ожидалось. Во-первых, два больших чемодана, рюкзак и сумка, в которых лежит все, чем и в чем жил целый год. Во-вторых, отбывая в каком-то смысле в миллионерскую поездку, экономить на такси нелепо. Да, но тут все нелепо, включая саму поездку. Почему бы тогда не сэкономить нелепо? Не вышло, ибо транспорт в карго-порт не ходит, да и в пять утра автобусы с метро в городе Х. еще спят. Так что осталось прибегнуть к услугам службы с детским названием вроде «ку-ку», но не «ку-ку», а чуть иначе. Впрочем, здесь тоже сложность.

Английской версии псевдокуку пока нет. Заказать такси просто, надо только ткнуть в опцию, что внизу справа; да и на карте понятно, где ты (синяя мерцающая точка с исходящими от нее идеально круглыми волнами), а где машина. Но вот потом ты получаешь месседж от водителя, мол, ты где и куда подъезжать. И нужно не только прочесть, но и ответить. На китайском. Английской версии нет. Так что квазикуку не шибко попользуешься, точнее, не шибко попользуется тот, кто оказался внутри Великих Стен (каменной и Firewall) почти случайно, относительно ненадолго и если что и выучил из местного языка, то только на слух как произносится несколько дюжин слов — да как они фонетически записаны латиницей, на пиньине. Что в высоколитературном эпистолярии с водителями некуку не помогает. Пришлось просить местного приятеля.

Но таксист, сказали мне, не может подъехать к маленьким Восточным воротам кампуса, надо идти к большим Восточным воротам, что у реки. Как матрешка: есть огромный город Х., у которого есть ворота Северные, Восточные, Южные и Западные, четыре вокзала, не считая карго-порта. Внутри города Х. есть университет, то есть главные корпуса его и кампус вокруг, прямо в центре, не на окраине. Кампус тоже огромный, он обнесен частично просто стеной, частично стеной домов, повернутых спиной к окружающему миру. Крепость Познания и Просвещения. В крепости четверо ворот: Северные, Восточные, Южные и Западные. Наверняка внутри кампуса есть какие-нибудь специальные зоны, отгороженные стенами и домами, в них тоже Северные, Восточные, Южные, Западные. Вообразим, что зоны содержат в себе специальные постройки с четырьмя дверьми, а внутри построек — комнаты, откуда можно выйти на все четыре стороны. Внутри комнат стоят макеты, скажем, напольный макет города Х. с его — уже совсем маленькими — воротами; на макете, при внимательном рассмотрении можно найти кампус с Северными, Восточными. Южными и Западными, если вооружиться лупой, то обнаружатся спецзоны, на четырех входах в которые сидят совсем уже микроскопические охранники, попивают зеленый чай из стеклянных фляжек, курят и смотрят в телефоне сериалы, а совсем уже немыслимая технология поможет найти и дома внутри зон, и их двери, и комнаты с выходами на все четыре стороны света, в которых стоят макеты города Х., на которых можно. Местный мир укладывается в крошечную шкатулочку, внутри которой он дробится до бесконечности, представить его страшно, кружится голова, холодный пот, стучит сердце, подташнивает. Ничего удивительного, пять утра, тьма, сырость, с двумя огромными чемоданами, рюкзаком и сумкой приходится тащиться к большим Восточным воротам. Есть еще история, отчего четырем большим соответствуют всего лишь три маленьких, но потом.

Здесь принято громко, со вкусом харкать; будто вся страна находится на стадии выздоровления после тяжелого бронхита

Тяжко, но лучше думать о том, что увижу через часа полтора. Не знаю ведь, что увижу. Как это будет? Оркестр провожает отходящий экспресс печальным вальсом «Прошлым летом в Ланчжоу»? Секретарь партийного комитета карго-порта города Х. машет вслед поезду красным платочком? Невыспавшиеся пионеры стоят ровной линейкой вдоль платформы, алеют галстуки, правая рука делает салют, левая вытянута вдоль худого тела, которое еще недавно было укутано тяжелым теплым покрывалом и безмятежно покоилось на жесткой кровати? Знатные пассажиры подъезжают на роллс-ройсах и немыслимых джипах, щегольские костюмы, тщательно выращенные усики, замашки шанхайской мафии тридцатых из сериала, вежливые улыбки, пустые опасные глаза? Вокруг же, по бокам ярко освещенной платформы (свет интенсивный, холодный, мертвенный, пластиковый какой-то, дешевый и убивающий желание жить, как почти все изделия местной промышленности) толпится персонал. Техники, носильщики, охрана, их почти не видно, но они мгновенно возникают, когда нужно, вот юная леди на высоких каблуках, в узкой юбке, в столь не подходящем местному климату парижском пальто роняет сумочку, как тут же подскочил человек в зеленовато-серой рубашке и мышиных брюках, маленький, с широким скуластым темным лицом, на мгновение я перехватываю его взгляд, какой-то угрюмо-торжествующий, рот приоткрыт, видны зачерненные никотином редкие зубы, он поднимает сумочку и отдает юной леди, она звонко произносит непременное «си-си», человек в зеленовато-серой рубашке возвращается в тень, вспыхивает огонек сигареты и я слышу, как он смачно харкает. Хотя, может, и не он. Здесь принято громко, со вкусом харкать; будто вся страна находится на стадии выздоровления после тяжелого бронхита.

Вышенарисованная картина позволила проехаться вниз на лифте, преодолеть вестибюль моего (бывшего) дома, спуститься по небольшой входной лестнице и пересечь огражденный стеной двор. У будки охранника пришлось притормозить, калитка заперта. Внутри будки, на лакированной коричневой скамье с изогнутой спинкой спал маленького роста человек в зелено-серой форменной рубашке, мышиных брюках, он укрывался курткой, тоже форменной и тоже мышиной. Милитаристское кепи лежало на столе, рядом с флягой, на дне которой разбухали листья зеленого чая, с телефоном, ярко-красной пачкой сигарет и зажигалкой. Я постучал в окошко. Человек проснулся, сел, потягиваясь, на скамью, это был мой знакомый охранник, с ним я каждый день обмениваюсь улыбками и приветливым «нихао!» всякий раз, когда вхожу в наш замок или выхожу из него, обычно он сидит в будке, в зависимости от времени года, то подставляет свое маленькое широкое скуластое темное лицо под прохладный воздух вентилятора, то просто располагается за столом, в телефоне показывают что-то из времен «Великого похода», дымится сигарета в пепельнице, уровень жидкости во фляжке еще высок. Впрочем, иногда он разгуливает по двору, важно беседует с тетками и мужичками неопределенных лет, которые пасут внуков на асфальтированном лужку, с трех сторон окруженном высоченным нашим домом, пятнадцать этажей, с четвертой — забор, посреди двора — крытая стоянка велосипедов и мотороллеров, запыленных, ржавых, превращающихся в непроходимый металлический кустарник, будто специально выращенный посреди человеческого жилища в знак и напоминание о чем-то, непонятно чем. Будет ли он и дальше, начиная с сегодняшнего утра, разгуливать по двору, точить лясы с господином Ли и госпожой Юан, тетешкать пухлого мальчугана, что развалился, словно богдыхан на троне, в своей колясочке, покрикивать на курьера, привезшего горячую снедь в квартиру 1103 — не знаю. Ведь вполне возможно, что стоит мне отвернуться от этого мира, как он исчезнет без следа. Если так, что здесь тогда будет? Охранник зевнул, надел из уважения к иностранному специалисту кепи, быстрый обмен «нихао!» на «бай-бай!» воспоследововал, за спиной щелкнул электронный запор калитки, и вот уже нужно тащить два огромных чемодана, рюкзак и сумку сначала налево, узким проходом между стеной нашего замка и припаркованными автомобилями, чьи лишенные стойла туши еще темнее темного неба, между авто там и сям нестроевые велосипеды, стоят, полулежат, лежат, валяются, они, как тараканы, развелись в городе Х. в последний год, затем следует привычно задержать дыхание, проходя мимо мусорного контейнера, затем опять налево — на широкую пустую аллею, освещенную пластиковым светом, отчего голые ветви больших деревьев, обрамляющих торжественное передвижение от маленьких Восточных ворот к большим, кажутся еще более чужими, нежели они есть на самом деле, вечерами ситуацию спасают яркие прожектора теннисного корта слева, там свет насыщает розоватый грунт площадок, придавая хоть какое-то тепло этому времени года, этой части кампуса, этому городу, этой стране и этому миру. Но сейчас корт темен, пять утра, так что вперед, левая рука сжимает ручку чемодана, который катится на колесиках, подпрыгивая на выбоинах, правая рука сжимает ручку точно такого же чемодана, который делает то же самое, к спине прижата мягкая ребристая спинка рюкзака, за которой угадывается — сквозь относительно мягкий чехол — поверхность лэптопа, правое плечо оттягивает сумка, она равномерно, с каждым шагом бьет по ягодице. Нужно дойти до лотосового пруда, обогнуть его справа или слева (лучше справа, чтобы сказать «бай-бай» Мао, добродушно, но свысока приветствующего, тех, кто решил заглянуть в здание химического факультета), а потом снова прямо. Там, миновав библиотеку, корпус всяческих политических наук, а также даосизма, ворота, два шлагбаума, две будки охранников, справа узкий выход для пеших, слева здание тибетских штудий и университетский музей. Сразу после ворот, на небольшой стоянке, такси.

2

На мост. Пусто. Через реку два пешеходных променада, повыше и пониже. На той стороне. Широкая улица. Торговый дом, в рекламах гаджетов. Здание новое, уродливое, осыпается. Светло-коричневое, возможно освещение такое. В домах почти все окна темные. Дома: восьмидесятых, девяностых, нулевых, десятых. Совсем трущобы, облупленные стены, окна и балконы прикрыты прутьями. Белье. Везде белье. Облупленные, но не трущобы еще, через пять лет будут. Претензии на изыск, кирпич, не панели. Белое, светло-коричневое. На крышах и последних этажах — шапки зелени. Сады Семирамиды. Си Ми На Ми Ду. Тропики непечальные, вылезшие из любой трещины. Потом серые, высокие, металл, стекло, бетон, строгость непервоначального накопления, скорее первоначального распределения непервоначально накопленного. Железо ржавеющее, тропики. Стекла мутные, блеска нет, непрозрачность распределения накопленного. Бензиновые разводы, цвета как на Dark Side of the Moon после встречи с призмой, размазанный спектр. Новый миллениум, свечки, серые и светло-коричневые, крыши — имитация старокитайского, слегка изогнутые, с колоннами. Накопление и распределение in full swing, декоративность. Излишества от излишка. Нынешнее, свечки еще выше, светло- просто- и темно-коричневые, многие пустые. Каменные графики роста инвестиций в недвижимость. Что завтра? Будущее? Что будет здесь? Сейчас внизу лавки и магазины. Рестораны и забегаловки. Птичьи лапки иероглифов, гласное переливание пиньина. Где-то свет, очень поздняя еда или очень ранняя? Второе. Машин почти нет, зато трехколесные драндулеты темно-вишневого цвета сбоку, сзади, впереди, люди, огромные тюки с мусором, плодами земли, пожитками. На обочине — легкие тачки, колесницы о двух колесах. На них большие плетеные корзины, торчат метлы. Люди в больших соломенных шляпах.

Промзона, светло-серое, ртутные блики, реклама тоже серая или голубая. Красное только для лозунгов

Старики, в основном. Больницы. Много больниц. Центр красоты. Центр детского рака. Центр традиционной медицины. Центр желудочных заболеваний. Центр сексуального исцеления. Центр красоты. Центр раковых заболеваний. Центр красоты. Центр традиционной медицины. Центр остеопатии. Центр раковых заболеваний. Центр красоты. Центр дыхательных заболеваний. Детский центр здоровья. Центр раковых заболеваний. Центр красоты. Центр красоты. Центр раковых заболеваний. Центр красоты. Центр красоты. Центр красоты. Центр раковых заболеваний. Центр красоты. Центр красоты. Центр красоты. Центр красоты. Триумф красоты над раком. Три развязки. Бетонные опоры в зеленом лишае. Лианы, не плющ, Азия, юг, не Европа. За развязками просвет, дальше уже только нулевые и нынешние. На свечках электрические красные иероглифы. Миру — мир? Труд? Мао велик? Выше знамя? Хуавэй? Свечки, зубастые, с поперечными решеточками балок, будто разборные игрушечные, с крышами, как третий тон китайского. Ландшафт старого китайского арта, вместо гор недвижимость. Птиц не видно, облака и тучи исключены за невозможностью, климат плюс выбросы. Ровная серая молочная мгла днем. День через три часа, пока исход ночи. Пара часов — и солнце за спиной. Движение из стороны восхода в сторону заката, из будущего в прошлое. Недвижимость все реже, пакгаузы, собранные на скорую руку склады, мастерские, промзона. Привезенное и отправляемое. Я отправляем. Везом в пункт отправки. Таксист. Запах тела. Два смартфона в железных лапках. Карта и чат. Чат звуковой. Реплики водил и оператора. Хохоток. Хорошо-хорошо-хорошо. Хао-хао-хао, как хахаха или хохохо. Промзона, светло-серое, ртутные блики, реклама тоже серая или голубая. Красное только для лозунгов на крыше недвижимости, для фонариков, для книжечек с председательскими изречениями. Стада машин во дворах дилерских автоферм. Ни души. Вдруг пустыри, потом опять промзона, склады, мастерские, склады, мастерские, склады, ограды, колючая проволока, ворота справа и слева, будки охраны, полицейские, контейнеровозы, контейнеры, на них география топонимов. Таможня. Таможня. Склад. Таможня. Торговый центр. Таможня. Колючая проволока. Полицейские. Шлагбаум. Полицейские. Шлагбаум. Звонок смартфона, деньги за проезд сняты. Си-си.

3

Небольшой павильон, стеклянный, с раздвижными дверями, внутри он разделен на две части. Сначала паспортный контроль. Пришлось подождать, передо мной огромный человек в бежевом пальто, прошитом по кантам и нижнему краю красным узором, что-то пытался энергично кричал в окошко, иногда, впрочем, отворачивая голову, чтобы выдохнуть fucking idiot. Набравшись таким образом новых сил, он снова принимался орать разные слова пограничнику, которого за толстой красной шеей и продолжающим ее уже совсем багровым затылком, жидко заштрихованным белесыми волосами, шанса увидеть не было. Да я и не особенно хотел, учитывая неизбежную с ним беседу, поджидающую меня, как только утихомирится этот британец. Конечно британец: цвет пальто, шеи, затылка, акцент, высокомерная наглость. А он все орал что-то про особенности визовой политики Киргизии и Казахстана, которые казались стражнику одним государством, скучающие секьюрити в зеленовато-серых рубахах под мышиными куртками, даже немного насторожились и начали прислушиваться к чужой речи, наконец в павильон вошла невысокая китаянка в круглой меховой шапке, обогнула мои чемоданы и втиснулась между слишком видимым миру бежевым пальто и невидимым миру содержимым будки, и громко, но уже с иной совсем интонацией, отрывисто заговорила на общем с пограничником языке. Стала, наконец, слышна и та сторона переговоров, тоже отрывистая, громкая, но немного утопленная в ватном одиночестве по ту сторону бронированного стекла. Граница была взята количеством; послышался глухой удар штампа по паспорту, потом еще второй – я только тут сообразил, что меховая шапка обошла меня без очереди, но рука за стеклом сделала жест уже лично мне, мол, подходи. Перетаскивая вещи к стойке, я обнаружил, что место моего ожидания помечено специальными следами, мол, стоять здесь. Следы были не человеческие. Панда, наверное. Мы в Китае. Они тут везде. Средневосточного вида джентльмен помог мне с сумкой, я поблагодарил, вытащил паспорт, открыл визу, сверху положил билет и задвинул все это в щель. Пограничник был освещен тем же пластиковым серым светом, как и всё в павильоне и снаружи его, как в городе, который я только что проехал, в стране, которую собрался покинуть, как в мире. Он ловко перелистал страницы и задал явно тот же вопрос, что и бежевому пальто. Ах да, у меня есть еще паспорт, с нами такое бывает, в Европе, знаете ли, два паспорта, а то и три, мы их коллекционируем, что ли, вот, это моя вторая, то есть, первая родина, у нее с Киргизказахией безвизовое. Полюбуйтесь. Да, это я. Похож? Я знаю, что шутки неуместны такого рода и в таких местах, их никто не понимает, да и не обязан понимать, нас же должны просто ненавидеть, толпы непонятно зачем перемещающихся по миру людишек, у которых вечно что-то не в порядке, они дрожат, подходя к стойке Стражника Ворот в Великой Стене, даже если у них все хорошо, все хао-хао с документами, просто боятся, и правильно делают, так как здесь, у щели в ватный мир будки, у аккуратно вырезанных круглых дырочек, сквозь которые протискиваются туда-сюда слова, все равны, миллионеры и уборщицы, профессора и бухгалтеры. Все мы тут сирые, убогие, нагие, все ждем пропуска в чистилище, где нужно снимать верхнюю одежду, вытаскивать ремни из брюк, потрошить сумки, демонстрировать включаемость лэптопа, стоять, разведя руки, пока тебя безучастно лапает кто-то в прозрачных перчатках. А там, после чистилища — сверкающий яркими огнями рай duty free и бутиков. Но не здесь, наверное. Мы в карго-порту, вряд ли. Ну хотя бы в чистилище чуть теплее. Пропинывая чемоданы сквозь узкий проход между двумя будками паспортного контроля, я уступил место следующему. Я даже слышал, как он поправил пограничника, который пытался прочесть имя в паспорте.

Одно из базовых умений истинного джентльмена — дремать стоя, делая вид, что с интересом изучаешь окружающий мир

Второй отсек павильона. Все как обычно в подобных местах — лента транспортера, пластиковые корытца, куда мы выгружаем стыдные пустяки приватной жизни, все покрыто невидимой грязнотцой, и чудится запах носков. Чудится, конечно, не на самом деле, хотя как знать, учитывая количество пар ботинок, ежечасно проходящих процедуру рентгена в каком-нибудь Хитроу. Но здесь, в шмональне карго-порта города Х., пахло только немытыми полицейскими, да и то табачный дым почти вытеснил этот запах. Скорее похоже на тамбур в советской электричке – смесь холодного сортира, сквозняка и скверного курева, неуютство последней степени. Но зато и нравы помягче, нежели в аэропортах — рейс специальный, пассажиры строго отобраны, да и вообще не самолет, а поезд. Так что искать следует лишь наркотики, взрывчатку и огнестрельное оружие. Дезодоранты и воду не отбирают, и на том спасибо.

Никакого duty free, конечно, нет, а я по глупости думал запастись простейшим виски в долгий путь, действительно, глупо, мы же в сердце Китая, граница далеко, ехать и ехать, с остановками, так что забудем про виски, только местное пиво и зеленый чай. Собственно, нет не только магазинов, нет ничего, пройдя секьюрити, я сразу оказался на железнодорожной платформе, из тени вышел человек к форме, попросил показать билет, подозвал носильщика, тот положил мои чемоданы на тележку, на них прилепили ярлычки и повезли к месту посадки в наш вагон. Руки уже даже не зябли, а ныли. Влажность сто процентов. Зима в непечальных тропиках. Времени до отхода полно, в вагон пока не пускали, торжественных речей и «Прощания китаянки» в исполнении духового оркестра не предвиделось, втыкать в смартфон некомильфо, да и пальцы плохо слушаются, опершись о бетонную колонну, поддерживающую бетонный же козырек платформы, я изображал небрежного денди, поглядывающего на окружающих, а на самом деле задремал. Одно из базовых умений истинного джентльмена — дремать стоя, делая вид, что с интересом изучаешь окружающий мир. И что-то даже привиделось, что пошел снег, пушистый, чистый, вот он лежит за вагонным окном, но мы никуда не едем, стоим, точнее, сидим, в вагоне-ресторане, сплошное ар-деко, дамы, шляпки, высокий полковник курит трубку, я уже был готов обсудить с ним политику Его Величества в Радже, как кто-то произнес мое имя. Не может быть, они не могут знать меня, никогда обо мне не слышали, но вот еще раз произнесли, акцент, голос женский, глуховатый, я стряхнул сон, выпрямил подломившиеся было колени, sorry?