Андрей Наврозов: ¿Метафора подлости?

Начнем с потаенных мотиваций. Я поехал в Памплону, потому что в Памплону пожелала поехать жена, а жену я слушаюсь беспрекословно. Мысль, что жизнь с бедным писателем ей может надоесть, для меня страшнее поездки в Парамус, штат Нью-Джерси, а не то что на север прекрасной Испании.

Жена у меня пианистка. «Как же я буду играть Гранадоса и де Фалья, уж не говоря о патентованном каталонце Альбенисе, старый ты козел, — нежно шепнула она, — ни разу не побывав на корриде? Мне нужны соответствующие ощущения!» А разговор начался в связи с приглашением товарища, для которого, как оказалось, радушие было естественней, чем для меня празднословие, прокатиться по Каталонии и заскочить в Памплону на бой быков, прославленный Папой Хемингуэем.

Приехав в Памплону, мы, подобно всему городу, первым делом переоделись подлецами, то есть не столько рядовыми пионерами советской эпохи, сколько Павликами Морозовыми. Такого количества красных галстуков не видал в своей жизни даже Максим Горький, сказавший о Павлике: «Память о нем не должна исчезнуть — этот маленький герой заслуживает монумента». Подставьте «Памплону» вместо «села Герасимовки», «быков» вместо «кулаков», «Франсиско Марко» вместо «Паши Морозова» — и все разом станет на свои места.

Итак, Франсиско Марко, являясь матадором на протяжении текущих лет, вел преданную, активную борьбу с классовым врагом, бычьим родом и их приспешниками и подпевалами, выступал на общественных собраниях, разоблачал бычачьи проделки и об этом неоднократно заявлял. Но вот, наконец, одним душным июльским вечерочком на песочной арене г. Памплоны, Наваррской области, представитель пресловутого классового врага по имени Андадор, невзирая на присутствие на трибуне гостей из России, вероломно напал на сеньора Марко, подняв его на рога и оторвав ему напоследок то самое ухо, которое доблестные испанцы, с настойчивостью пролетариев всех стран, намеренных соединиться, испокон веков грозятся отрезать как быкам, так и любовникам своих жен. Ирония судьбы, спешу добавить по наведенным мною историческим справкам, в наше время исключительно редкая.

Интересно отметить, что ноншалантный кивок, в результате которого зарвавшийся пионер взлетел на воздух, был как две капли бычьей сукровицы похож на жест защитника национальной сборной в матче против Германии, несколько дней до этого обеспечивший выход Испании в финал футбольного кубка. На сей раз, однако, трибуны не рукоплескали гению. Трибуны стыдливо молчали, ибо трибуны всегда на стороне «наших» — в том смысле, в каком нам, русским, более чем другим народам, посчастливилось овладеть этим удобнейшим словом, — как в свое время они были на стороне Уральского областного суда, приговорившего девятнадцатилетнего Данилу Морозова к расстрелу за братоубийство. На гений быка трибунам было в высшей степени наплевать, и только моя кулацких кровей пианистка жена, забыв об Альбенисе, прокричала в неподвижный от июльского зноя воздух:

— Су-у-ки! Так ва-а-м и на-а-да-а!

Несколько слов о самом зрелище, поскольку без них трудно оценить мятежный гений индивидуалиста, раскольника и диссидента, бурого героя контрреволюции Андадора. Правда, что в среднем бык весит от полтонны до 600 килограммов и что у него, в самом деле, острые рога. Но забивает беднягу в три ритуальных приема команда упитанных сеньоров общей численностью от 1 до 8, в том числе двое всадников. Из всех аспектов подлости, характерной для поведения масс в отношении индивидуальной личности в условиях несвободы, наиболее неприятен — я бы сказал, лицемерен до слез, — факт, что лошади конных пикадоров защищены рогонепробиваемыми попонами.

Еще полбеды, что спектакль построен не столько на умении и опыте тореро, сколько на врожденной неприязни быка к цветам видимой части спектра, более или менее соответствующей Коммунистической партии Советского Союза времен Испанской и прочих отечественных войн. Так и быть, что к моменту выхода матадора на арену бык измучен до полусмерти, так как в течение предыдущей четверти часа его мутузили полдюжины вооруженных ротозеев, общим весом не уступающих его собственному. «Черт с ней, с высшей справедливостью, — чуть ли не слышишь, как думает, мотая в очередной раз дурной головой в такт флагу мировой революции уставший бык, — конформисты есть конформисты, что с них возьмешь?»

Но когда в бой вступают кони в доспехах — возможно, из того самого арамида, то есть полипарафенилен-терефталамида, говоря языком нравственно нейтральной науки, из которого охранникам отечественных олигархов, наследников партии Ленина-Сталина, вяжут пуленепробиваемые гульфики и прочие безделицы, — тут, если он мало-мальски сердоболен, терпение может лопнуть даже у отъявленного конформиста среди быков. «Да что ж это за игра такая, Господи Иисусе? — воскликнет он. — Даже лошадку нашему брату не дают колупнуть!» 

Я знаком с мифом о Минотавре. Я видел знаменитую роспись дворца в Кноссе. Я прекрасно понимаю, что полтонны разъяренного пикадорами мускула на горчичном песке арены — метафора превосходных сил той природы, которую покоряет слабый человек; в то время как ревущая толпа в красных галстуках — олицетворение способности человечества сплотиться перед лицом грозящей ему опасности. Но, помимо метафоры, к сожалению, бурый Андадор еще и живое существо; в то время как для того, чтобы сплотиться, человечеству, казалось бы, вовсе не обязательно устраивать жертвенное действо, напоминающее ритуальное убийство или групповое изнасилование. Поэтому единственное, что может сказать вслед за рыдающей женщиной объективный, эмоционально уравновешенный наблюдатель, когда бык, наконец, поднимает насильника на рога, так это:

 — Су-у-ки! Так ва-а-м и на-а-да-а!

И вот, теперь я во всеуслышанье повторяю эти же слова в моей колонке — и не верю своим ушам. Что я слышу? Что за либеральные бредни? Я, еще в возрасте Павлика Морозова аплодировавший моему отцу, когда тот, подобно искуснейшему из тореро, измывался в Москве над заезжими левыми интеллектуалами, осуждавшими «американскую» войну во Вьетнаме? Я, в университетском возрасте дразнивший однокашников значком с бывшим президентом Никсоном в петлице только потому, что «достать значок с изображением Джо Маккарти мне не удалось»? Я, не пропустивший в мою бытность в Англии ни одной демонстрации в защиту права охоты на лис, права ношения оружия, права курения табака и «права харканья на пол в общественных местах»? Я, заядлый рулеточник, неисправимый казиношник, одержимый игрок с десятилетним стажем? Я, задушевный исполнитель «Мурки», баловень сицилийских мафиозных структур, поэт преступных группировок? Совсем обабился, подкаблучник.

По возвращении в Лондон, однако, я прочел в интернете, что «зоозащитные организации» намерены добиться запрещения корриды в Европейском парламенте. При этом король Испании Хуан Карлос объявил, «что день, когда Брюссель запретит корриду, станет последним днем пребывания Испании в Европейском союзе». В свете всего мною выстраданного за прошлую неделю, в заключение скажу следующее: да здравствует король! Ибо, в отличие от «зоозащитных организаций», он понимает, что не коррида, а человек — метафора подлости.