Первым американским штатом, который ввел принудительную стерилизацию «для предотвращения деторождения у преступников, идиотов, имбецилов и насильников», стала в 1907 году Индиана. Позже этот закон меняли и дополняли, окончательно отменив только в 1974 году. За это время в тюрьмах штата было насильственно стерилизовано 2500 человек.

То, что именно Индиана стала пионером среди трех десятков американских штатов, решившихся на подобные меры, неудивительно. В исправительном заведении для несовершеннолетних в Джефферсонвилле работал Гарри Шарп. Он был местной знаменитостью. Шарп начал практиковать стерилизацию путем вазектомии еще в 1899-м. Это было осознанным выбором: так доктор Шарп боролся с вырождением человеческой расы, а лоббировавшийся им закон рассматривал как способ победить бедность и болезни. Шарп не считал, что это жестоко или несправедливо, — он лишь делал мир лучше.

Доктор Шарп и тысячи его единомышленников свято верили в прогресс. Да и как на рубеже веков было не верить в прогресс? Ощущение перемен витало в воздухе, переделка мира казалась реальной. Человек изменил отношения с пространством, придумав радио, воздухоплавание, автомобиль и пулемет. Естественные науки демонстрировали познаваемость макро- и микрокосма. Позитивизм и рационализм торжествовали повсеместно. Вера в силу науки, способной объяснить любую проблему в любой сфере жизни, стала заменять религию. Человечество стремилось модернизировать не просто транспортные средства или даже систему управления государствами. Объектом улучшения объявлялось общество в целом — и сам человек как биологический вид.

У этого желания улучшить была солидная теоретическая основа. В 1883 году англичанин Фрэнсис Гальтон опубликовал свои «Исследования человеческих способностей и их развитие» (Inquiries into Human Faculty and its Development). Здесь был впервые использован термин «евгеника». Гальтон определил ее как «изучение подлежащих общественному контролю влияний, могущих улучшить или ухудшить как физические, так и умственные качества грядущих поколений». Евгеника была призвана стать не только наукой, но и повседневной практикой. В 1892-м в предисловии к новому изданию своей книги «Наследуемый гений» Гальтон писал: «Мы не способны порождать, но мы можем направлять. Процесс эволюции — постоянное и спонтанное движение, иногда направленное к плохому, иногда к хорошему. Наша задача — искать возможности для вмешательства, ограничивая первое и поддерживая последнее».

Упоминание эволюции в этом тезисе совсем не случайно. И не только потому, что Гальтон был двоюродным братом Чарльза Дарвина. Автор «Происхождения видов» горячо поддерживал младшего родственника: «Теперь мы знаем благодаря превосходным работам мистера Гальтона, что гений имеет свойство наследоваться».

Ключевой вопрос евгеники, сформулированный ее создателем: «Как избавиться от свойств нежелательных и как приумножить желанные?», стал необыкновенно популярным. Убежденность в возможности улучшения человека была невероятно широко распространена в Великобритании и США.

Евгеника стала движением, почти партией. Последователи Гальтона создали целую систему лабораторий, грантов и лоббистских организаций, главной из которых стала Eugenics Record Office под Нью-Йорком. Во многих штатах стали приниматься законы о стерилизации «неполноценных». Евгеника становилась модной не только среди биологов, но и у политиков и общественных деятелей. Она претендовала на универсальное решение, как сделать мир лучше.

Представление об управляемой эволюции человека и социальный дарвинизм развивались параллельно с идеей о принципиальном различии рас. Незадолго до публикации дарвиновского «Происхождения видов» француз Жозеф-Артюр де Гобино издал четырехтомный «Опыт о неравенстве человеческих рас». Эта книга не была популярна при жизни автора, интерес к ней привлек Хьюстон Стюарт Чемберлен, англичанин, писавший по-немецки. Его главная работа «Основы XIX века» (1899) стала одой арийской расе, одним из ключевых антисемитских текстов, а позже базой немецкой расовой философии. «Основы» стали бестселлером и получили хорошую прессу. Бернард Шоу назвал книгу «шедевром». Автор «Пигмалиона», как и многие его соратники по «Фабианскому обществу», был поклонником евгеники. Казалось бы, евгеника не могла быть близкой этим сторонникам постепенного, без потрясений и революций, перехода к социализму, поскольку исключала идею равенства. Но для фабианцев, да и не только для них, гораздо привлекательнее оказалась практическая возможность улучшения общества путем устранения, как выразился Шоу, «того типа людей, которые не вписываются». К этой категории относились как «имбецилы», так и «расово неполноценные».

Сегодня очевидно, что весь путь евгеники — это история изменения взглядов на «норму» и «нормальность». Границы же представлений о социально приемлемом за последние сто лет изменились радикально. Наверное, это и есть социальный прогресс. Но в начале ХХ века понятия «общественное благо» и «личная свобода» никак не коррелировали друг с другом, а авторитет науки был неприкасаем. Устоять перед соблазном сделать науку социальной технологией было невозможно. К началу Первой мировой мир был готов реализовать тотальную евгеническую практику.

В 1914 году американец Гарри Лафлин опубликовал модельный закон об евгенической стерилизации. Закон предполагал принудительно лишать способности к рождению потомства «социально неадекватных» — содержащихся в больницах или на государственном обеспечении «слабоумных, сумасшедших, склонных к правонарушениям, эпилептиков, алкоголиков, хронических больных, слепых, глухих, инвалидов, а также экономически несамостоятельных, включая сирот, тунеядцев, бродяг, бездомных и нищих». К этому времени законы о стерилизации были приняты в 12 штатах США. Но расцвет практической евгеники был еще впереди.

Вторая часть

Третья часть