В Литинституте Наум Коржавин учился на одном курсе с моим отцом. Там почти не было девушек, одни мужики. Именно что мужики, а не мальчишки, потому что это был первый послевоенный набор, и многие первокурсники уже успели пройти войну.

Это был также год, богатый на таланты. Многие из сокурсников Коржавина стали серьезными советскими литераторами. Наверное, это был советский эквивалент Царскосельского лицея. С той лишь разницей, что в пушкинском лицее никого не сажали. А вот Коржавина в 1947 году отправили в ГУЛАГ. Природа, обделившая его зрением, щедро дала ему храбрости, даже по сравнению с однокурсниками-фронтовиками. Он писал очень смелые политические стихи.

В моем детстве Коржавин с моим отцом не дружили. Сел он по доносу и подозревал одного общего приятеля, ставшего потом очень известным писателем с некоторой оппозиционной жилкой. Коржавин же всегда бескомпромиссен. Даже Довлатов писал, что Коржавин извиняется так: «Вы меня, конечно, простите, но вы — говно». Он со многими из институтской компании разорвал отношения.

Потом была эмиграция. В 1973 году из московской интеллигенции уезжали единицы, а из писателей и вовсе никто. Письма Коржавина с перевалочного пункта в Италии распространялись среди отъезжающих и читались с огромным интересом.

Всех волновал вопрос, что брать с собой. Коржавин советовал везти побольше копировальной бумаги и присылал этикетки с консервных банок, на которых были изображены кошки. Поскольку на банках с говяжьей тушенкой обычно был портрет коровы, а в СССР в то время никому в голову не приходило, что кто-то будет выпускать консервы специально для кошек, вывод напрашивался сам собой.

Когда в начале 1974 года моя семья эмигрировала и оказалась в Италии, мы несколько раз заходили к Коржавиным, пока они не получили визу и не уехали в США.

Мы несколько раз были у него в гостях в Остии Лидо, небогатом курортном городишке на берегу Тирренского моря, где в мертвый сезон селились эмигранты из СССР. Удивительно было то, как Коржавин умел превратить дешевый меблированный итальянский апартамент в обычную московскую кооперативную хату. Возможно, благодаря горе книг, пишущей машинке, тем же «копиркам».

Наверно, посылая письма в Москву, он, как Дельфийский оракул, изъяснялся загадками. Брать с собой нужно себя и свой рабочий инструмент. Там, где для кошек делают консервы, человек явно не пропадет.

И Коржавин правда не пропал, во всех смыслах. Вот уже 36 лет он живет и работает в Бостоне, хотя, наверно, пишущую машинку сменил на что-то более современное, и копирка ему теперь больше ни к чему. Хотя кто знает?

Его маститые, премированные сокурсники постепенно забываются. Коржавин же до сих пор известен, востребован, любим на давно покинутой родине.

С юбилеем, Наум Моисеевич!