Класс ниже среднего

У меня есть приятель детства, ныне крайне успешный кардиолог с обширной частной практикой в Нью-Йорке. Мы в одно время приехали в Америку и во второй половине семидесятых вместе учились в университете. Его главная амбиция со времен приезда в США и по сей день – даже, можно сказать, его мечта – принадлежать к великому американскому среднему классу.

Это очень привлекательно – средний класс. Его ценности основаны на владении собственностью и определенном доходе, который позволяет удовлетворять высокие материальные и духовные запросы, путешествовать, заниматься спортом, иметь хобби, давать качественное образование детям и обеспечивать себе безбедную старость.

Так хочется жить: стабильно, красиво, по средствам.

Средний класс в таком виде, в котором он возник в шестидесятые и семидесятые годы, был чем-то большим, чем социальный статус или даже идеология, это была именно мечта. Для поколения, пережившего Депрессию и Вторую мировую войну, неуверенность в завтрашнем дне и реальную угрозу потерять в одночасье все, что имеешь, принадлежность к среднему классу, с его стабильностью и уважением к себе, казалась крайне заманчивой. Естественно, что к такой жизни стремились и мы, недавние иммигранты.

Сегодня, после кризиса 2008 года, социологи и экономисты все чаще говорят об исчезновении среднего класса в США и Европе. В нескольких дискуссиях на сайте «Сноб» участники проекта спорили о судьбе и роли среднего класса в современном обществе. Мнения разошлись кардинально. Одни считают, что исполнять реквием по мечте рано и за средним классом будущее, другие уверены, что он себя не просто изжил, но был обречен на вымирание задолго до экономических потрясений последних лет.

Например, генеральный директор компании «Евросеть» Александр Малис так определил средний класс США и объяснил его привлекательность: «Он основа Америки, ее экономики и вообще всей американской жизни. Я думаю, что средний класс в той же Америке определяется тем, что люди могут позволить себе купить дом, две машины и еще что-то. И неважно, в кредит или не в кредит, просто могут себе позволить».

По поводу последнего тезиса иронизирует журналист и финансист Владимир Тодрес: «Когда на Западе случился долговой кризис и средний класс осознал, что свой дом, плазменный телевизор и машину взял в долг, он почувствовал себя неуверенно и даже, оказывается, стал сомневаться в своем существовании».

А Самвел Аветисян, который называет себя «создателем брендов» и «профессиональным бездельником», высказался еще жестче: «Средний класс – это не столько принадлежность к какой-либо социальной группе, сколько отношение к дилемме: свобода или безопасность… Чаще всего и зримее всего – это бройлерный менеджер, обменявший свободу создавать и отдавать на ненасытное желание брать и потреблядь!» (орфография оригинала. – Прим. ред.).

Такое радикальное расхождение в оценках в какой-то мере вызвано тем, что сам термин «средний класс» исторически ассоциируется со словами «обыватель», «мещанин» и им подобными. Однако в традиционном западном понимании к среднему классу относятся и научные работники, и владельцы малого бизнеса, и «синие воротнички», и «белые» – и вообще все, кто богаче бедных и беднее богатых. Профессиональное и социальное разнообразие этой категории людей может быть очень велико. Впрочем, такое разнообразие, похоже, осталось в прошлом.

•  •  •

Во времена расцвета среднего класса годовые доходы в США распределялись достаточно ровно. Статистический коэффициент Коррадо Джини, которым измеряется неравенство доходов в стране между богатыми и бедными (при котором 1 означает абсолютное неравенство, а 0 – полное равенство), снизился с 0,45 в 1929 году до 0,38 в 1968 году. Но помимо доходов важен тот факт, что практически все члены среднего класса могли себе позволить примерно одинаковый ассортимент товаров и услуг – конечно, с определенными нюансами. Врач ездил на «кадиллаке», «бьюике» или даже импортном «мерседесе», а пожарный – на «форде», «додже» или «шевроле». Кто-то, с чуть более высоким доходом, мог позволить себе «меркури». Но их дети учились в одних и тех же государственных школах, они лечились у одних и тех же врачей и делали покупки в одних и тех же супермаркетах и универсальных магазинах. Однако вот уже четыре десятилетия коэффициент Джини в США поступательно растет и сегодня достигает почти 0,47. Это ближе к показателям Бразилии, где традиционно высок разрыв между богатыми и бедными. Тот же мой приятель-кардиолог по уровню доходов давно оставил средний класс позади. Имея годовой доход, измеря­емый семизначной цифрой, он, несомненно, находится среди богатых – в заветном пятипроцентном слое.

Другой мой хороший приятель является старшим партнером в юридической компании O’Melveny & Myers. Это серьезная контора, и приятель представляет важнейших корпоративных клиентов, когда те судятся друг с другом. Отец моего знакомого тоже был крайне успешным юристом в шестидесятые годы. Они жили в Нью-Йорке, у них был загородный дом в Вермонте, сын получил прекрасное образование: окончил Гарвард и изучал юриспруденцию на юридическом факультете Колумбийского университета.

Мой приятель недавно заметил, что по уровню доходов он в несколько раз опережает своего отца. То есть, оставаясь в том же социальном кругу, работая в той же профессии и достигнув в ней примерно того же уровня, он, тем не менее, сегодня значительно богаче и может позволить себе значительно больше, чем мог его отец поколение назад.

В то же время учитель, госслужащий или «синий воротничок», который поколение назад тоже считался солидным представителем среднего класса и по «чистым» доходам ненамного отставал от успешного адвоката, сегодня стоит неизмеримо ниже на социальной и экономической лестнице, чем мой приятель-юрист.

Как возникло такое положение вещей, хорошо видно на примере моего маленького городка в северном предместье Нью-Йорка. После Первой мировой войны, когда этот городок был в основном отстроен, тут жили люди состоятельные, те, кто работал на процветающей в двадцатые годы Уолл-стрит. Затем, в шестидесятые, сюда перебрались итало-американские семьи – пожарные, полицейские, почтальоны, водители автобусов, каменщики, парикмахеры и мелкие предприниматели. Если вы смотрели фильм «Крестный отец», то, наверное, помните сцену, в которой Майкл Корлеоне убивает «Турка» Солоццо и полицейского капитана. Ресторан, где это происходит, находится на Артур-авеню в Бронксе, одном из старейших итальянских кварталов города. В первые десятилетия после Второй мировой войны семьи рабочих из этих районов вошли в средний класс, и их «американская мечта» вдруг стала былью. Эти американцы в первом, от силы втором поколении переехали из городского этнического гетто в северный пригород, купили в рассрочку по собственному дому с тремя-четырьмя спальнями, гаражом и лужайкой.

Но сегодня люди их социального и экономического уровня дом тут купить не могут.

В девяностые здесь начали селиться в меру состоятельные журналисты, писатели и другие представители творческих профессий. А в последние десять лет и этому контингенту городок стал не по карману. Те, кто переехал сюда в нулевых, главным образом работают в финансовой сфере, на Уолл-стрит и в крупных юридических компаниях – как восемьдесят лет назад.

И вот какой интересный парадокс. У нас в городке просто замечательная школа. Учителя высшего уровня, получают они по современным меркам совсем неплохо. Однако преподаватели нашей школы не могут себе позволить жить в нашем городке, и им приходится на работу ехать издалека. То есть недалеко живут лишь пожилые педагоги, которые поселились тут лет двадцать назад, а молодым приходится тратить по часу на дорогу в один конец.

•  •  •

Процесс расслоения среднего класса заметнее всего в США, но это не значит, что в Европе он не происходит. В большинстве континентальных стран коэффициент Джини остается достаточно низким, и таких эксцессов богатства и бедности там не наблюдается. В Швеции, например, этот коэффициент составляет 0,25, около половины сегодняшнего американского уровня. Но средний класс, тем не менее, распадается и в Европе. Повсюду – от состоятельной Германии до бедных Греции и Ирландии и включая значительно более американизированную Британию – европейские государства урезают расходы. Растут цены на образование, ухудшается медицинское обслуживание, пенсии больше не гарантируют безбедного существования. Рабочие места в госсекторе, на которые привыкли рассчитывать многие европейцы, начинают исчезать.

Почему государства все меньше заботятся о тех, кто долгое время считался основой стабильности и процветания? И кто виноват в этом – неразумные правительства или сам средний класс, который оказался не в состоянии приспособиться к новым экономическим условиям? Чтобы ответить на эти вопросы, надо понять, откуда вообще взялся средний класс в его нынешнем виде и чем он был так важен для развитых государств.

Можно выделить две основные черты среднего класса: он полагается главным образом на себя и ценит свободу. В отличие от, например, потомственного дворянства, представители среднего класса достигают своего положения собственным трудом. А необходимость работать, кормить семью и давать образование детям накладывает определенную ответственность. Тем более ценна свобода: свобода выбора, свобода продавать свои таланты на открытом рынке, свобода предпринимательства, свобода передвижения и политическая свобода. Неслучайно вопрос о том, что в коммунистическом лексиконе презрительно называлось «буржуазными свободами», впервые был поднят в XVIII веке, когда в развитых странах Западной и Северной Европы возникло и стало набирать силу третье сословие.

В России XIX века, как указывает в дискуссии на сайте «Сноб» живущий в Китае бизнесмен Владимир Невейкин, роль третьего сословия играло небогатое купечество или же разночинцы. В Европе это были ремесленники и быстро растущий слой городских профессионалов. Но для того, чтобы это сословие превратилось в средний класс – то есть стало многочисленным и начало экономически доминировать в обществе, – необходима была рука государства.

В США до Второй мировой войны государство начало создавать и поддерживать средний класс, чтобы решить важную проблему. В двадцатые годы Америка вышла в экономические лидеры. Американские компании активно росли на волне новых технологий: электроэнергии, автомобиля, аэроплана, радио. Однако к концу десятилетия процветания, когда в 1929 году случился финансовый крах, оказалось, что покупать все эти товары в общем-то некому. То есть не было достаточно массового спроса на товары ширпотреба.

Именно этот спрос начали создавать реформы президента Рузвельта. Начиная с Депрессии в тридцатые годы и особенно после Второй мировой войны правительство США, а затем и политические лидеры в Западной Европе проводили последовательную политику поддержки среднего класса. Американское правительство изменило налоги так, чтобы становиться домо­владельцем было выгоднее, чем арендовать жилье. Профсоюзное движение поощрялось: стало сложнее избавиться от профсоюза на производстве, были запрещены многие методы силового воздействия на рабочие движения. Государство установило норму рабочего дня и рабочей недели, а также разиер минимального оклада, который работодатели должны были выплачивать своим сотрудникам. Была создана сеть социальной поддержки для тех, кто временно остался без работы. Все это сделало высококвалифицированных рабочих членами среднего класса.

Когда кончились войны в Европе и Азии, десять миллионов демобилизовавшихся во второй половине сороковых годов солдат вошли в гражданскую инфраструктуру, приспособленную для роста среднего класса. Они смогли окончить колледжи и быстро купить в рассрочку дом. А если кто-то терял работу, он не оказывался на улице бездомным, а получал сносное пособие. Государственная пенсия позволяла спокойно тратить заработки и покупать товары ширпотреба, не опасаясь нищей старости. Для того чтобы уравнять доходы, был введен прогрессивный налог. В результате в Англии в 1970-е годы состоятельные люди отдавали государству до 90% с каждого дополнительного фунта дохода. При этом средства перераспределялись: кто победней, получал разного рода дотации государства – бесплатное жилье, медицинскую страховку, пенсии, – которые помогали даже бедных дотянуть до уровня жизни среднего класса.

Средний класс, причем в значительной своей части состоявший из «синих воротничков», казался заодно важнейшим идеологическим оружием в начавшейся тогда холодной войне. В 1959 году, во время знаменитой американской выставки в Москве, Хрущев никак не мог поверить, что «типичная» кухня, которую ему показывал вице-президент США Ричард Никсон, была именно что типичной, доступной большинству американских рабочих. Зная практику советской пропаганды, Хрущев был уверен, что ему демонстрируют потемкинскую деревню. Тем не менее это была типичная обстановка: большой холодильник, посудомоечная машина, электрический нож для открывания консервов, блендеры-миксеры и прочие экзотические штучки, среди которых выросли миллионы американских бэби-бумеров.

Живущий в Нью-Йорке фотограф Александр Карасев в дискуссии на «Снобе» предположил, что историческая роль среднего класса как раз и сводилась к борьбе с «империей зла»: «Средний класс был отличным, убийственным оружием борьбы с коммунизмом. Кому нужно светлое будущее, если можно заработать весьма неплохое во всех отношениях настоящее?! Когда коммунизм был-таки убит вместе с СССР, политическая необходимость в среднем классе отпала, как и в космической программе звездных войн».

К концу XX века необходимость что-либо кому-то доказывать действительно отпала. Коммунизм как альтернатива свободному рынку и частной собственности попросту сгнил. Свою идеологическую миссию средний класс выполнил. Изменилась и мировая экономическая ситуация. Рабочие места перебрались в развивающиеся страны, где ниже зарплаты и меньше государственных ограничений. В результате массовый спрос теперь обеспечивают небогатые люди, покупающие очень дешевые товары в магазинах-складах типа Wal-Mart. И наоборот, стабильно прибыльным осталось лишь производство дорогих нишевых товаров и услуг, потребителями которых является небольшое число состоятельных людей.

Физик из Нью-Йорка Алексей Цвелик считает, что на этом была исчерпана и экономическая ценность среднего класса: «Я думаю, что многочисленный средний класс – дитя технического прогресса. Промышленникам понадобились квалифицированные работники, и с ними стали делиться доходами, платить побольше. А малоквалифицированный труд был в колониях, странах третьего мира. Но с тех пор как подняли голову Китай, Индия, Корея, баланс изменился. Теперь все делают там потому, что рабочие руки дешевле. Так средний класс просто стал не нужен. У нас тут (в США то есть) мудрецы думали, что беспокоиться об этом нечего, мол, на каждое потерянное рабочее место в индустрии возникнет два в секторе обслуживания (мнение Ларри Саммерса, бывшего советника президента по экономике). Не получается, да и не платят лакеям столько, сколько инженерам».

Более того, политика уравниловки оказалась малоэффективной не только в социалистических, но и в капиталистических условиях. Высокие налоги и перераспределение доходов начали подтачивать частную инициативу. Из стран с очень высоким нало­го­обло­же­нием успешные люди начали бежать. Во второй половине семидесятых в западном мире начался застой, который к тому же сопровождался инфляцией: спроса в результате перераспределения доходов оказалось слишком много, а предложение, наоборот, перестало расти благодаря высоким налогам и ограничениям на бизнес.

Закат среднего класса начался с избранием Маргарет Тэтчер в Британии и Рональда Рейгана в США. Они совершили революцию в области налогообложения и регулирования бизнеса, но их политика также отражала начавшиеся в обществе перемены. Население развитых стран вот уже три десятилетия протестует против любого увеличения налогов, даже если понимает, что от государства оно получает целый ряд необходимых и ценных услуг. Идея перераспределения доходов тоже больше не работает – никто не хочет отдавать свои деньги соседу, а люди успешные, состоятельные больше не хотят ни с кем делиться, даже если взамен им обещают социальное спокойствие и справедливость. Равенство возможностей тоже теперь вызывает отвращение: в США идет кампания против налога на наследство, который его противники называют «налогом на смерть» и которым фактически облагаются только самые богатые американцы.

Да и само государство теряет авторитет. Население богатых стран потеряло уверенность в том, что государственные чиновники способны эффективно управлять экономикой или даже принимать мало-мальски разумные решения. Так подошел к концу длительный роман власти и среднего класса. На смену взаимной поддержке пришли скепсис и разочарование. Осталось понять, какую пользу можно извлечь из полученного опыта – и следует ли пытаться возродить казавшуюся столь привлекательной модель на новом витке развития общества.

•  •  •

После развала СССР очень многие образованные люди, представители технической и творческой интеллигенции надеялись стать средним классом. Не как мой приятель-кардиолог, в Америке, а у себя на родине. Как это ни парадоксально, их привлекала стабильность – несмотря на то что СССР в застойные брежневские времена афишировал «уверенность в завтрашнем дне» в обществе развитого социализма. На самом деле СССР всегда был страной крайне нестабильной и переменчивой, где даже жалкое советское «благосостояние» образовалось лишь к концу шестидесятых годов и где этой самой уверенности в завтрашнем дне ни у кого не было никакой. И, как показал экономический кризис времен перестройки, правильно, что не было.

Но даже больше, чем стабильность, россиян привлекали другие признаки среднего класса: свобода выбора, как потребительского, так и политического, а также самодостаточность и самоуважение. Ничего этого в СССР не было и в помине, и те, кто на Западе несомненно принадлежал бы к послевоенному среднему классу, с завистью смотрели на своих коллег по другую сторону железного занавеса.

Зачатки среднего класса начали возникать в последние годы в Москве, Петербурге и других крупных городах страны. Во всяком случае, некоторые люди стали потреблять не меньше – если не больше – представителей среднего класса на Западе, много тратить и ездить за границу. Но, конечно, это слишком малочисленная прослойка, причем недостаточно состоятельная, чтобы быть по-настоящему носителем идеологии и добродетелей устоявшегося среднего класса.

Например, на «Снобе» Евгений Ретюнский, работающий в Калифорнии инженер программного обеспечения, приводит такие цифры:

«Из данных Росстата: к числу состоятельных относятся граждане с доходом от 50 000 до 75 000 рублей в месяц. Их число составляет 1,1% населения России; т. н. “богатые” составляют 0,7% населения. Их доходы оцениваются свыше 75 000 рублей в месяц».

В отличие от стран Запада, в России государство никакой особой заботы о среднем классе никогда не проявляло – если не считать заботы о чиновничьем классе, который постоянно растет и чьи доходы увеличиваются. По доходам, вероятно, и можно причислить чиновников к среднему классу, но по своей сущности они таковыми не являются. Россия за последнее десятилетие укрепилась в роли сырьевой державы, а сырьевые экономики обычно не очень успешно создают средний класс. В них распределение богатств зависит не от профессионального уровня или образования, а от доступа к сырьевому корыту, который получают политическими методами, а не экономическими.

Как говорит одна моя знакомая, американский ресторанный критик, посещение Москвы оставляет впечатление, что жизнь в стране построена так, чтобы было удобно крайне состоятельным олигархам. Это в принципе типично для очень многих сырьевых экономик.

Теперь же, с расслоением среднего класса на Западе, надежда на то, что в России когда-либо возникнет средний класс, похожий на европейский или американский, и вовсе, наверное, минимальна. Вопрос в том, стоит ли к этому стремиться.

•  •  •

Начавшийся в сентябре 2008 года кризис, возможно, добил средний класс на Западе. В США безработица зашкаливает за девять процентов, с начала кризиса было потеряно около восьми миллионов рабочих мест, и если считать еще и тех, кто работает неполный рабочий день, то почти двадцать процентов американцев сегодня испытывают трудности с трудоустройством. Цены на отдельные дома упали в среднем на двадцать процентов по стране, а в некоторых регионах падение составило сорок-пятьдесят процентов. Поскольку свой дом для подавля­ющего числа американских семей со средним достатком является их основным активом, население по всей стране моментально обеднело. Основатель Школы Пушкина в Нью-Йорке, экономист Мария Генкина вообще видит одну из главных причин упадка среднего класса в США в том, что он утратил свободу передвижения: «…владение домом (особенно домом, который стоит дешевле, чем ипотека на него, делая невозможной его продажу) очень сильно привязало средний класс к определенному месту. Преимуществом американского среднего класса раньше была его мобильность. Сейчас она очень сильно ограничена».

В качестве еще одной черты западного среднего класса та же Мария Генкина упоминает «лень, выработанную десятилетиями благополучия». Если благополучие порождает лень, значит ли это, что отсутствие его может быть по-своему полезно для динамично развивающегося общества?

Бизнесмен Александр Туркот, директор кластера информационных технологий проекта «Сколково», считает, что стабильность и благополучие важны, но ни в коем случае не должны становиться для общества единственной самоцелью: «В моем понимании средний класс – это такой балансирующий элемент, центр тяжести общества. Низы болтаются, верхи болтаются, а средний класс – это наиболее стабильная и зачастую наиболее консервативная часть, которая за свой огородик и домик держится и не готова ничего менять. Последний кризис выявил слабость и незащищенность этого среднего класса. Он пострадал, пожалуй, больше всех. <…>

Хотя сейчас все откатывается обратно, эта защищенность, которую гарантировал белый воротничок, уверенность, что можно спокойно протянуть до пенсии и вырастить ни в чем не нуждающихся детей, конечно, пропала. И в этом был важный перелом, показавший, что ничто не является системообразующим».

Более того, кризис показал, что хваленые добродетели среднего класса далеко не бесспорны. На поверку средний класс оказался намного менее ответственным, чем было принято считать. Его осторожность, осмотрительность и скромность – традиционные качества буржуа, за которые его часто критиковали как представители артистической богемы, так и потомственная аристократия, – куда-то улетучились. Когда американский средний класс начал беднеть, он не побоялся по уши залезть в долги и уже на одолженные деньги продолжал покупать огромные внедорожники и необъятные плазменные телевизоры. В Западной Европе ситуация не намного лучше. Сегодняшний европейский средний класс, люди, которым сейчас примерно пятьдесят-шестьдесят лет, как выяснилось, давно проели запасы своих государств. Студенты в Англии, Франции и Италии сегодня протестуют с таким озлоблением потому, что их политические лидеры старшего поколения, получив в свое время бесплатное образование, высокооплачиваемую стабильную работу и великолепное социальное обеспечение и готовясь теперь к безбедной старости за счет государства, объясняют новому поколению, что им на такую жизнь рассчитывать не стоит: денег на это больше нет.

Да и в политических своих воззрениях средний класс тоже не всегда более умерен, чем в своем потреблении. Когда-то считалось, что средний класс является гарантом стабильности в обществе. В начале прошлого века в Европе крепкий, многочисленный средний класс с его умеренностью и даже некоторой инертностью представлялся разумным противовесом радикальным движениям, разделившим общество на враждующие правые и левые фракции и приведшим к самому кровопролитному конфликту в истории. То же было и после войны, когда во Франции и Италии активизировались местные коммунистические партии и радикальные движения все еще представляли ощутимую угрозу.

Действительно, средний класс не склонен поддерживать радикальные идеологии, когда растет экономика и увеличивается его благосостояние. Но когда этот класс теряет, что имеет, и скатывается вниз, это вызывает у него отнюдь не человеколюбивую реакцию. Он, как пишет на «Снобе» Владимир Невейкин, «нуждается в определенной среде. Когда эта среда распадается (неважно, по чьей вине, хотя чаще из-за политики недальновидной власти), общество становится “взрывным”. Здесь прав наш бывший классик, что самый отъявленный революционер – разорившийся буржуа». Причем революционер скорее правый, чем левый. Согласно мнению некоторых историков, именно страх среднего класса скатиться ниже привел к власти правые радикальные режимы в Германии и Италии. Сего­дня мы видим возрождение ксенофобии, национализма и реакции именно среди тех, кто чувствует, что их положение в обществе находится под угрозой. В США, в стране, где практически все жители являются потомками иммигрантов и где детям со школьной скамьи объясняют, что энергия, смекалка и амбиции приезжих сделали Америку великой, нелюбовь к иммигрантам охватила всех.

Средний класс в Америке уже несколько десятилетий как расслаивается, мельчает и исчезает. Уже сейчас ясно, что те, кто видел в среднем классе предел жизненных мечтаний и возможность прожить жизнь стабильно и безбедно, скорее всего, заблуждались. Но похоже, что солидный средний класс не является непременным условием для существования развитой, богатой экономики. И даже на­оборот – его солидность и благополучие, возможно, мешают динамичности, мобильности и гибкости современной экономической системы.