Я — сова и страдаю от этого всю жизнь. Я просыпала экзамены. Потом редколлегии. Я умудрялась проспать свидания. Практически уверена, что когда-нибудь я просплю собственные похороны.

В детстве я дала зарок, что когда вырасту — никогда, ни за что не буду рано вставать. Вот только закончу школу. Потом университет. А потом, делать нечего, освою творческую профессию. Я не смела все-таки мечтать, как Сергей Гандлевский: «Вырасту — заделаюсь поэтом, мерзавцем форменным в цилиндре и плаще», — мне крепко внушили, что это не работа для взрослого человека; но страх перед будильником, неминуемым в любом благопристойном жизненном занятии, был сильнее внушений и заставлял искать компромисс. Со стоном вылезая из кровати на ледяной пол под раздраженным взглядом бабушки, торопившей в школу, я силилась понять: ну ладно, я — человек маленький и бесправный, но взрослые люди, президент, например — зачем они сами себя мучают, торопясь на работу затемно. Почему бы просто не передвинуть начало рабочего дня на пару часов. Мне объясняли, что это как-то связано с экономией электроэнергии. Но помилуйте, в Москве зимой смеркается в пять пополудни, а рассветает к обеду. А где подале да посеверней — так вообще. Если световой день так короток — какая разница, с какой стороны пристроить к нему несколько рабочих часов при лучине? Меня возмущала циничная, целенаправленная кампания по дискриминации сов на государственном уровне.

Отвращение жаворонков к совам — это ксенофобия: оно имеет почти физиологическую природу. Когда вы в полдень мирно пьете свой первый утренний кофе, а родная мать смотрит на вас с омерзением, бессмысленно объяснять ей: это не потому, что вы били баклуши, а потому, что работали до шести утра. Бессмысленно рапортовать о выполнении плана с опережением графика, доказывать, что вы не какая-нибудь богема, а уважаемый член общества и платите налоги. Она знает. Но ее реакция — не рациональная, а инстинктивная: самый вид человека в пижаме в двенадцать часов дня бесит всякого, кто продрал глаза навстречу утренней Авроры (и по причине стокгольмского синдрома внушил себе, что продрал их добровольно). Я уж не говорю о ситуации, когда вы после трудов праведных вкушаете сладчайший утренний сон, а домочадцы врываются в комнату и сдергивают с вас одеяло, спрашивая с суеверным ужасом: «Ты хоть знаешь, который час?!» С точки зрения здравого смысла — ну какая разница, который час, если вы не доярка. Непонятно, с какой стати принято считать, будто восемь часов утра нравственнее, чем одиннадцать. Главное, чтоб работа была сделана, а там — спи, отдыхай. Но доводы разума тут бессильны — этот психологический механизм описал в свое время великий знаток человеческой природы Джером К.  Джером: «Не  знаю почему, но вид человека,  который спит, когда я уже встал, приводит  меня  в  неистовство. Меня  возмущает, что драгоценные часы нашей жизни, эти чудесные мгновения, которые никогда уже не вернутся, бесцельно тратятся на  скотский  сон». Иными словами, за показным возмущением скрывается обычная зависть.

На самом деле я не верю в теорию сов и жаворонков — ведь все люди принадлежат к одному биологическому виду и равно нуждаются в солнечном свете. Грустная правда заключается в том, что ксенофобия жаворонков закономерна: совы другие не по натуре, а по собственному выбору. Они сознательно стремятся стать изгоями. И ради этого готовы на жертвы, из которых пересдача экзаменов и выговоры по службе — далеко не худшие. Взять хотя бы Ромео и Джульетту, в особенности их ключевой (в свете нашей птичьей темы) спор: «Нас оглушил не жаворонка голос, а пенье соловья». Причину, по которой они не могли быть вместе, традиционно видят в кровной вражде двух равно уважаемых семей, но в действительности это лишь канва. Вспомните финальную сцену в склепе: истинная суть трагедии в том, что он бодрствует, пока она спит, а когда она просыпается — он уже в отключке.

Да, иногда жаворонки и совы и хотели бы преодолеть разделяющую их пропасть, но не могут; как писал Алексей Цветков: «Я мечтал подружиться с совой, но, увы,
/ Никогда я на воле не видел совы,
/ Не сходя с городской карусели». Ночные часы для совы принципиально дороже дневных именно тем, что в это время все спят. Никто не стоит над душой с неотложными делами и досужими разговорами. Можно просто подумать. Подумать — это такой род деятельности, на который в расписании городской карусели время не заложено. Но без этого нельзя выполнять сколько-нибудь умственную работу. Целый день мы без передышки получаем новые сведения: когда же нам их устроить в голове, проанализировать, обобщить и вывести мораль?

Беда в том, что КПД интеллектуального и творческого труда невычислим. Нужно быть врачом скорой помощи или пожарным, чтобы общество уважало ваше право на дневной сон. Мало у кого хватает выдержки невозмутимо плевать в потолок днем, когда надо быть занятым — ведь невозможно сказать, какое количество и качество мыслей на выходе может это оправдать. Поэтому сова всегда будет чувствовать себя виноватой и искать оправдания в цитатах, рассказывая другому случайному полуночнику в фейсбуке Кафку на ночь: «Но ведь сказано, что кто-то должен быть на страже. Бодрствовать кто-то должен». Кажется, скоро бодрые жаворонки вступят в свои права и нам пора сдавать вахту. Но пока, если есть тут живая душа — поговорим. Еще не рассвело.