В Лужниках Владимир Путин цитировал Лермонтова и поминал Есенина. В подмосковном селе Ильинское Дмитрий Медведев, который уйдет из истории как человек, отменивший зимнее время и начавший войну с Грузией, встречался со съемочной группой фильма «Август. Восьмого», посвященного той самой войне в Южной Осетии. Если верить репортажу РИА «Новости», Медведев высоко оценил творение Джаника Файзиева. Президенту вторил и подполковник Владимир Селиверстов: «Наши жены наконец узнают, чем мы занимаемся. По нашим оценкам, зачет полный». Занятия в российских школах в этот день не проводились — весь объем в основном бездарных патриотических рифмующихся строчек был кое-как выучен и прочитан накануне. Девочки традиционно поздравляли мальчиков, и, тоже традиционно, ни те, ни другие толком не знали, с чем. Города и села России традиционно ощерились миллионами аляповатых плакатов с суровым мужиком в каске. Короче говоря, вчера прошел очередной День защитника Отечества, традиционно немного теряющийся на фоне шумных торжеств вокруг 9 мая. Ну и что?

Разумеется, 23 февраля «расхождения с советской властью» могут ощущаться как чисто стилистические. Путинское косноязычие, плакаты на уровне творений О. Бендера в «Двенадцати стульях», простодушная глупость Медведева — все это один длинный и несмешной анекдот, способный отвратить от праздника почти всех людей с чувством прекрасного. Но давайте не будем говорить об этом, потому что это слишком легко, а поговорим о сути. Чтобы разговор стал более конкретным, вспомним, что вчера Медведев крайне лестно отзывался о голливудских фильмах про войну, которые поднимают боевой дух и патриотические настроения. Давайте, раз уж об этом зашла речь, разберемся, как обстоят дела с военными праздниками на Западе, и перенесемся в Великобританию, в истории которой войн тоже хватало и которая вспоминает их по-своему, в специально отведенный для этого осенний день и час. Полтора года назад этот час застал нас с братом в лондонском аэропорту Хитроу — и заставил задуматься.

Примерно без четверти одиннадцать впервые, а потом еще раз, еще раз и еще раз прозвучало объявление по громкой связи, и через пятнадцать минут, после слов the silence starts now на всей огромной территории аэропорта зазвучали две минуты тишины. Наверное, не все путешественники знали заранее, почему мы молчим, и имели на это полное право, и не все обратили внимание на бубнеж диктора, но через несколько секунд все угомонились. Минута молчания проходит быстро; ее, хоть и с большим трудом, выдерживают даже полные болельщиков футбольные стадионы. Две минуты тишины — это довольно трудно, но ощущения по крайней мере вчетверо сильнее. За тянущиеся непомерно долго сто двадцать секунд выясняется очень многое: инстинктивное неприятие советского, а теперь и российского официоза обретает осмысленные формулировки. Попробую их воспроизвести.

Уже больше девяноста лет в воскресенье после 11 ноября Великобритания застывает на две минуты в память обо всех тех, кто погиб в ее войнах. Дело в том, что одиннадцатого числа одиннадцатого месяца 1918 года кончилась Первая мировая война. Среди сегодняшних британцев есть масса живых свидетелей Второй мировой, в частности, страшных бомбардировок Лондона и всенародных гуляний на его же улицах четыре года спустя. Но Первая мировая война, пусть последние ее солдаты умерли несколько лет назад, стала и первым конфликтом, в ходе которого счет потерь шел на миллионы, а потому именно она остается главной в воображении целого народа. Главной, но не единственной, и это очень важно. Напротив, совсем не важно, насколько та или иная война была оправдана, потому что солдат никто не спрашивал — те просто шли воевать и часто не возвращались. Позорились и совершали преступления против человечности во время Англо-Бурской войны, гибли во время маленького победоносного конфликта с Аргентиной вокруг Фолклендских островов в 1982-м, усеивали своими телами поля европейских сражений, наконец, шли на заранее крайне сомнительную войну в Ираке теперь уже почти десять лет назад. Давайте перенесем этот ряд на нашу почву. Позорились в Южной Осетии и Грузии; гибли в бессмысленном конфликте в Афганистане; шли на Берлин, или умирали, так и не дойдя до конца; губили свои молодые жизни в чеченских войнах. Сотни тысяч, миллионы молодых в массе своей людей не выбирали свою судьбу, а мы не должны выбирать ее для них посмертно. Как бы ни была сильна привычка, надо ясно произнести вслух: человек, который был убит на подступах к Берлину в сорок пятом, и человек, схвативший шальную пулю в Цхинвали больше полувека спустя, — просто два солдата, которые не вернулись с поля боя, и помнить о них надо одинаково хорошо.

Кстати, в нашей стране тоже была Первая мировая война, а потом и Гражданская. И если сегодня мы старательно делаем вид, что их не было, — это наш выбор, но никогда не поздно понять, что выбор этот ошибочный.

Как никогда не поздно понять, что мы уже очень долго живем с неправильным представлением о смысле слова «ветеран». Мы ни в чем не виноваты, виноваты Даль и Ожегов. Даль считал, что ветеран — это «престарелый служака, сановник, чиновник, делатель на каком-либо поприще, особ. на военном, одряхлевший солдат; заслуженный старец, ветхослужилый, ветшанин». Ожегов, в общем, с ним согласился: «старый, опытный воин; участник прошедшей войны». А не старый и не опытный мальчик, которому оторвало ногу в Чечне,— он ветеран? Или когда все солдаты Великой Отечественной умрут — ветераны на этом кончатся, а слово сможет уйти из языка? Разумеется, нет. И тут тоже кстати британский опыт: когда пластиковые красные маки — британский аналог георгиевской ленточки — не раздают, а отдают за добровольное пожертвование, это пожертвование очень хочется сделать, и семьи британских военнослужащих, ветеранов Афганистана и Ирака, получают вполне осязаемую помощь.

Наконец, самое разительное отличие английского Remembrance Sunday, ноябрьского воскресенья памяти, от отечественных февраля и мая состоит в том, что это никакой не праздник. Это, как и написано в календаре, день памяти. Памяти о том, что война — это всегда плохо. Что за тысячи лет, и за сотни лет жизни в демократиях, мы так и не научились обходиться без войн. В этот день вспоминают, размышляют и молчат все. Молчат те, кто потерял своих близких, и молчим мы с братом, никого не терявшие жители другой страны. Молчат солдаты. Молчат сторонники военного разрешения конфликтов, и молчат миллионы людей, которые семь лет назад протестовали против начала войны в Ираке и до сих пор думают, что Тони Блэра и Джорджа Буша надо предать суду как военных преступников. А лидеры партий кладут венки к подчеркнуто простому памятнику на Уайтхолле, главной политической улице страны, но о чем они думают в этот момент, я не знаю. Зато знаю, что каждый год вооруженные силы Великобритании несут потери, и на возлагающего венок к основанию Кенотафа премьер-министра, к какой бы партии он ни принадлежал, обращены не столько объективы телекамер, сколько вопросительные взгляды миллионов сограждан.

И получается, что по определению грустный день памяти объединяет людей, а веселый праздник с проходом новинок бронетехники по Тверской улице людей очевидным образом разобщает. Выводы очень простые. Выбор между гордостью и стыдом за историю своей страны заведомо ложный, потому что заведомо более сложный. Не бывает будущего без ясного осознания прошлого. Нужно восхищаться отдельными людьми, которые с готовностью рискуют своей жизнью, или хотя бы входить в их положение. И очень строго спрашивать с политиков, которые эти риски создают — очень часто вопреки собственной воле, а иногда умышленно.

Чтобы 23 февраля и 9 мая стали настоящими праздниками, всем нам нужно сделать очень много, но прежде всего перестать относиться к ним как к праздникам.