Шумел камыш

Такой погоды, как на 65-м Каннском фестивале, здесь не было, кажется, никогда. Холод, ливень и шторм на море. Великосветские дамы зябли в полупрозрачных материях, вели счет испорченным туфлям и морщились при виде своих обвисших кудрей на страницах светской хроники. Мужчины, вынужденные одалживать пиджаки дамам, нахватались насморков и бронхитов. Богачи лишились лучшей возможности помериться длиной лодок перед звездами кино и папарацци. А зеваки не смогли запечатлеть в инстаграме все тщеславие мира, которое раз в год проливается на узкую полоску Круазетт между гостиницей Martinez и Palais des Festival. В выигрыше были только негры из французской Африки, сбывавшие зонтики пачками по спекулятивным ценам.

Одни ездят а каннский фестиваль представлять свои фильмы, другие – их смотреть, третьи – продавать и покупать, четвертые – тусоваться. Эти четыре группы каннских завсегдатаев пересекаются редко или не пересекаются вообще. Их легко распознать уже в аэропорту по размеру и характеру багажа.

Самые легкие – это те, кто по-настоящему едет смотреть фильмы: кинокритики со всего мира. Их редко приглашают на ночные премьеры, где нужен смокинг или платье в пол. Время кинокритиков – утренние и дневные пресс-показы. Вечер они отдают работе над статьями. Зависать по клубам или даже просто выпивать нельзя – заснешь на утреннем показе. В результате им вполне достаточно пары маек, джинсов и кроссовок, которые легко помещаются в компактной ручной клади – сумке или рюкзаке.

Сложнее с багажом тех, кто едет представлять свои фильмы или тусоваться. Часть этих людей вообще прибывает в Ниццу на своих самолетах, откуда их рассаживают по вертолетам, потом перегружают в лимузины, направляющиеся либо на виллу, либо к причалу, либо в один из четырех главных отелей фестиваля: Majestic, Carlton, Martinez или удаленный и самый престижный Eden Rock в Кап Д’Антиб.

Люди попроще, конечно, летят регулярными рейсами, и их опознавательный знак – портплед. Кинозвезду, придерживающуюся демократических стандартов, выдает, как правило, сочетание портпледа с бейсболкой, надвинутой на глаза. В таком портпледе крылышки, которые вечером превратят неприметную гусеницу пассажиропотока, скажем, в Эдриана Броуди или Марион Котийяр. Если же портплед сочетается с увесистым чемоданом, то это уже продюсеры и прокатчики (никаких бейсболок, естественно!). Они едут прежде всего на каннский кинорынок. Едут всерьез и надолго. Правда, им не избежать и некоторых вечерних премьер. Вообще эта публика идет в кино обреченно, скорее из уважения к тем или иным друзьям по кинобизнесу, а вечеринками пренебрегает категорически, кроме, пожалуй, частных. На ярмарку тщеславия нет у деловых людей ни сил, ни времени: они ворочают миллионами, определяя, что завтра увидят зрители в США, Бразилии, России или Казахстане.

Я не отношусь ни к одной из вышеперечисленных категорий и рискну предположить, что составляю пятую. В нее входят все те, кто не очень-то любит смотреть фильмы сплошняком. Я готов пропускать через себя чужие смыслы и эмоции только по тщательном размышлении, выборочно. Потому из меня никогда не получился бы кинокритик и вообще систематический критик чего бы то ни было еще, кроме, естественно, кровавого режима. Я, разумеется, не являюсь ни в какой степени звездой каннского уровня, не произвожу, не продаю и не покупаю фильмы. Но и к светской жизни я тоже давно охладел просто по причине ее изобилия в моей московской, да и европейской повседневности за последние лет эдак десять. Тем не менее я который год езжу в Канны с упорством и удовольствием.

Первым мотивом, надо сказать, была моя прошлая жизнь, а именно история средневекового монашества, которой я занимался в девяностые. Именно здесь, в Каннах, тысячу шестьсот лет назад появился древнейший монастырь Западной Европы. Через него из пустынь Египта и Сирии в Европу проникали традиции восточного монашества. Неподалеку от нынешних Канн жил, например, отшельник. Он настолько проникся восточным монашеством, что мог питаться исключительно травами и кореньями, которые доставляли ему марсельские купцы прямо из Египта. Так здешние края впервые стали перекрестком глобального мира, через который в Европу перетекали смыслы, эмоции, тренды и… коренья.

Монастырь, о котором идет речь, был основан святым Хоноратом около 410 года на острове Лерен, ровно там, где теперь дрейфуют все серьезные лодки мирового капитализма. В эту пору сами Канны едва существовали. На месте Круазетт, по которой сегодня в нескончаемой пробке ползут «феррари» и «бентли», располагалось болото с зарослями камыша или тростника (не силен в ботанике). Он-то и именуется по-латыни canna. Камыша здесь, по-видимому, было много, поэтому название города так и закрепилось во множественном числе: Канны (Камышины или Тростниковки?). Немногочисленные рыбацкие домишки, составлявшие, собственно, древние Канны, лепились к подножию скалы Мон Шевалье, возвышающейся над нынешним старым городом, прямо за Дворцом фестивалей и гаванью.

Фото: Foc Kan/Getty Images/Fotobank

Фото: Daniele Venturelli/Getty Images/Fotobank

Фото: Valery Hache/AFP/EastNews

Фото: Trossat Theophile/Sipa/Fotodom

Фото: Архив пресс-службы

Убогая, лишенная событий жизнь сонно тянулась вплоть до 1834 года, когда английский аристократ, лорд-канцлер Броухэм вынужденно сделал здесь остановку. Холера начала тридцатых годов XIX века, подарившая России Болдинскую осень Пушкина, остальному миру подарила Канны. Лорда не пустили через карантины в Италию, и он – от нечего делать – влюбился в Канны. Сначала за ним потянулись английские аристократы, а затем и русские – тогдашние и нынешние лидеры глобального туризма. Зиму здесь проводила русская императрица Мария Александровна, страдавшая от чахотки и измены мужа, Александра II Освободителя. От Марии Александровны в Каннах сохранилась церковь Михаила Архангела, где покоятся некоторые Романовы и генерал Юденич.

Рядом с православной церковью я в этот раз и остановился – в доме своей подруги, замечательного французского переводчика Юли Скворцовой, для которой это был уже двадцатый Каннский фестиваль. Юля не только переводчик высочайшего класса, без которого не обходится ни одна значимая русская премьера на Каннском фестивале. По меткому выражению ее друга Николая Цискаридзе, она «клей», соединяющий вот уже почти четверть века французскую и русскую культуру, людей разных профессий, интересов, характеров в новых проектах, да просто в неспешных содержательных разговорах за бокалом вина в Каннах, Москве, Ханты-Мансийске, Сочи, Париже.

Это я бегло перечислил места наших постоянных встреч с Юлей. Людей же, с которыми она меня познакомила и подружила за это время, я не рискну припомнить на раз. Юля – безусловно неформальный лидер всей по-настоящему важной русской активности во время Каннского фестиваля (она, конечно, будет отнекиваться, но, поверьте, это так). Юлин день рождения, 18 мая, – одна из главных частных вечеринок русских режиссеров, продюсеров, актеров, бизнесменов и знаменитостей, приезжающих в Канны на фестиваль. Стол на террасе неизменного «Мартинеза», где метрдотель неизменно встречает Юлю восторженными криками: Julia! Comment a va?!

Мы сидим в саду Юлиного уютного особняка, пьем прохладное шампанское. От соседей нас отделяет плотная стена тростника (это уже точно не камыш), высотой метров пять, а то и десять. «Ой, это очень прикольно, – перехватывает мой взгляд Юля, – тут есть ограничения по высоте деревьев, и садовник предложил остроумное решение: отгородиться от соседей стеной тростника, а это ведь трава. Соседи, конечно, пытались судиться, но решение суда я обожаю: «Мадам сама вольна выбирать, какой высоты будет трава в ее саду».

Я пытаюсь ответить на тот вопрос, который поставил страницей выше, почему, не будучи кинокритиком, кинозвездой, прокатчиком, продюсером или тусовщиком, я все равно приезжаю в Канны. Монастырь Святого Хонората не в счет, там от V века ничего не осталось, а все, что есть, уместилось лет семь назад в одну двухчасовую поездку с хорошим купанием и плохим буайабесом. Положим, Юля здесь по работе. Талантливейшая актриса Алиса Хазанова, которая тоже остановилась в Юлином доме и сидит рядом с нами, опять-таки по работе: встречи с продюсерами, новый сценарий, в конце концов, кино.

Слово за слово выясняется, что и для них Канны – это не только фильмы, не только работа, не только тусовка. Это удивительная энергетика жизни и творчества, которая каждый год овладевает маленьким курортным городком, превращая его в настоящий международный центр силы, откуда возвращаешься одинаково изможденным и бодрым.

Что тут важно? Панорамный вид, открывающийся из лаунжа Chopard в «Мартинезе» на море, лодки, острова Святой Маргариты и Лерен? Фантастические драгоценности, которые там же, попивая розовое шампанское, примеряют на себя Наташа Полли или Келли Брук? Красная дорожка? Дам продуманный наряд? Добрые всепонимающие глаза Мишеля Пикколи? Волнение, которое всякий раз овладевает вами, когда в зале «бункера» – так французы обзывают Palais de Festival – гаснет свет? Десятки звезд, рассеянных за столиками ресторанов и кафе, будничные днем и мерцающие по вечерам бриллиантами, изумрудами, сапфирами от Chopard и De Grisogono, с открытыми спинами и открытыми лицами – навстречу людской любви и поклонению? Заснувший в порту, прямо на земле мужчина в смокинге? Толпа фанатов и папарацци, осаждающая гостиницы? Девушка, уставшая от шпилек, идущая босиком по Круазетт, придерживая подол вечернего платья рукой? Ее точеные щиколотки? Или ее тонкая шея? Нервное, быстрое движение головой? Острый профиль со счастливой улыбкой одними глазами? Парень в мятом смокинге, который ловит ее хрупкую талию и быстро целует в губы? Фрики вроде человека-кинокамеры, супермена или загадочных мочалок?

Многокилометровая пробка лимузинов на главный прием фестиваля AmFAR в отеле Eden Rock? Карл Лагерфельд? Карин Ротфельд? Николь Кидман? Эдриан Броуди? Брэд Питт? Диана Крюгер? Олигархи всех национальностей? Ребятишки, осаждающие машины знаменитостей с блокнотами для автографов? Или портрет Екатерины Голубевой, появляющийся на последних кадрах фильма Лео Каракса «Святые моторы»? Или надпись «Катя, тебе»? Или комок в горле, который начинает тебя душить, несмотря на всю несуразную фантасмагорию этого фильма?

Мистика каннского обаяния заставляет меня ходить на случайное кино – куда удается достать билеты, на традиционные шумные вечеринки Chopard, De Grisogono, AmFAR, но больше всего я ценю возможность – не вместо, а именно параллельно, на фоне – вести другую жизнь. Сидеть с Юлей Скворцовой и Алисой Хазановой в саду и говорить не важно о чем. Я люблю встречать в каннской суете Даниила Дондурея, Павла и Елену Лунгиных, Андрея Плахова, Александра и Валерию Роднянских, Ренату Литвинову, Сергея Соловьева, Игоря Толстунова, Марию Чухрай и многих других. Встречать и говорить. Десять-пятнадцать минут. Час. Эти беседы всегда бывают особенными, их помнишь потом годами так, словно энергетика Канн обостряет в нас способность проговаривать неточное, вытаскивать из «жизни мышьей беготни» самое неподвижное.

Я не знаю, что здесь главное, что второстепенное. Для меня Канны – всё вместе. Отсыпь горсть бриллиантов в сторонку, убери точеные щиколотки девушки на Круазетт, пропусти взгляд Мишеля Пикколи – и волшебство пропадет.

Думаю, именно для нас, из пятой категории (не критиков, не продюсеров, не прокатчиков и не тусовщиков), был придуман один из традиционных пунктов русской каннской программы – вечера Chivas Regal, официального партнера Каннского кинофестиваля, которые я стараюсь не пропускать уже несколько лет подряд. Из всех опробованных путей коммуникации бренда с массами Сhivas интуитивно нащупал самый непринужденный. Делать еще одну вечеринку, наподобие гранд-приемов Chopard, De Grisogono, AmFAR, значило бы потеряться в бесконечной толпе, кочующей от отелей к виллам, от вилл к отелям. Быть на фоне, параллельно, но узким кругом, среди своих – то, что ценят не только люди пятой категории, не только сам бренд Chivas со своим кодексом джентльменского клуба, но и прокатчики с продюсерами, самые серьезные пассажиры каннского суперлайнера.

В этот раз на нашей палубе оказался большой академический театр абсурда и спазматического хохота. Художественный руководитель – дядя Леня. Широкому зрителю он известен под именем Леонида Исааковича Ярмольника. В роли русского туриста на отдыхе выступил Марат Башаров. В роли коварного, местами подлого провокатора – Игорь Верник. Дива – Рената Литвинова. Суровый свидетель бесчинств и безобразий – Константин Лавроненко. Остальные, включая меня, – благодарная публика, помирающая со смеху. А также: дух Банко и другие призраки, лорды, знать, офицеры, солдаты, слуги, убийцы, гонцы. Это, конечно, цитата из «Макбета» (так, на всякий случай). На самом деле в массовке по большей части были задействованы несчастные официанты, водители, рецепционисты отелей, сотрудницы парфюмерной фабрики в Грассе, ветхий старичок в помочах, опрометчиво гревшийся в лучах весеннего солнца под развесистым платаном по бульвару Фрагонар, 20, когда на него вступил Игорь Верник...

Довольно глупо, если я буду здесь и сейчас пытаться пересказать все бесчисленные шутки, анекдоты и розыгрыши, свидетелем которых я стал между торжественным приемом Chopard и учтивой беседой с Карлом Лагерфельдом на мраморных ступенях роскошного Eden Rock. Cкажу только, что ветхий старичок в помочах серьезно не пострадал. За всем шумом нашей поездки в фестивальные Канны и парфюмерный Грасс (между искусством купажа виски Chivas и созданием парфюмов есть определенная параллель) стояло одно: не упустить то, что по-настоящему важно, – энергию жизни, которая так переполняет Канны в эти дни. И лицо Кати Голубевой на огромном экране «бункера». И потрясающий Трентиньян в фильме Ханеке, который удостоился «Золотой пальмовой ветви» (в свои восемьдесят два Трентиньян умеет любить не менее пронзительно, чем в знаменитых «Мужчине и женщине» 1966 года). И древние, лихо скрученные временем, пятисотлетние оливы в саду грасского отеля Bastide Saint Antoine, и пьяный парень, перебирающий пальчики девушки у самой кромки прибоя в каннском Сhivas House, – он сгорает от желания, она, кажется, больше увлечена своей подругой, голландкой (судя по выговору). И двадцатипятилетний Сhivas, разбавленный водой, которая помогает раскрыть мельчайшие нюансы букета. И ведьминский, болотный, мухоморный, по выражению Ренаты Литвиновой, аромат petitgrain paraguay – компонента многих дорогих духов (мы попробовали себя в качестве парфюмеров). И ощущение счастья от того, что смеешься до слез, без всякой вежливой позы, как в детстве, просто потому, что Марат Башаров рассказал действительно уморительный анекдот про Чапаева, Анку и Петьку. И тень оливы на стриженом газоне, и покатые горы прямо перед тобой, и плеск воды в фонтане. И солнце снова вернулось на Лазурный Берег.С

Читайте также по теме:

Вадим Рутковский: Канны. Без ума

Вадим Рутковский: Умереть не встать

Вадим Рутковский: Канны. Ханеке против Зайдля

Вадим Рутковский: Впервые в Каннах перечислять имена писателей интереснее, чем имена режиссеров