Лет пятидесяти, в грязном рабочем костюме, ботинок не снимающий, пахнущий так, что сомнений не возникало: он очень давно занимается сантехникой. Отрекомендовался Аркадием Константиновичем, что в моей личной иерархии слесарей сразу поставило его выше тех, кто просил называть себя Колей или Витей. Но вместе с тем меня кольнуло предчувствие: слесарь, так представляющийся, может преподнести сюрпризы. Что и произошло.

Сюрприз первый: приступая к работе, Аркадий Константинович открыл бутылку пива и сделал большой рабочий глоток. Поставил эту бутылку рядом с ванной и углубился в дела. Так он и работал, прихлебывая.

Мне, как многим людям в очках, свойственно гордое смирение в моменты общения с людьми типа Аркадия Константиновича. А потому я стоически перенес возникновение пивной бутылки. Вместе с тем я боялся, что, если выскажусь против спиртного, слесарь так мстительно соединит трубы, что мне придется брать кредит для оплаты ремонта соседям. Потому я молчал и с грустью наблюдал, как Аркадий Константинович отхлебывал пиво, солидно икал и снова принимался что-то с чем-то соединять.

Наконец где-то через час он небрежно бросил:

— Сделано. Только заглушку забыл купить. Завтра принесу.

— А без заклепки из трубы будет идти такой страшный запах?

— Без заглушки, — поправил он сурово. —  Я же говорю: принесу завтра.

— Тогда я и заплачу завтра.

И тут случился сюрприз второй. Глаза Аркадия Константиновича налились яростью, и он отчетливо прошептал:

— Я тебя с первой встречи ненавижу.

И дальше полился такой великий и могучий поток, что я решил заплатить, лишь бы прекратить его.

И Аркадий Константинович ушел. Конечно же, хлопнул дверью. Конечно же, на лестнице он продолжал работать с языком. А я, конечно же, — а что мне еще оставалось делать? — принялся размышлять.

В общем-то, ничего нового мне Аркадий Константинович не открыл. Но одно дело знать какие-то вещи, а совсем другое, когда они приходят к тебе в дом. Когда носитель определенной идеологии заявляет свои права и объявляет  твои перед ним обязанности:  хорошо заплатить, а на качество работы при этом не смотреть. А  для полного взаимопонимания как можно скорее научиться отличать заглушку от заклепки.

Получается, классовая ненависть никуда не исчезла. И как легко, запросто она проявляется! Вместе с тем, живя при капитализме, пришедший ко мне слесарь хочет социалистических гарантий. Хочет работать как придется, но частным образом. И при этом свой гарантированный кусок хлеба иметь. Афоня бессмертен, и он, конечно же, живет не только в облике слесаря.

И еще один момент, который вроде тоже мне известен, но здесь он был явлен во всей красе: между работодателями и работниками у нас устанавливается очень эмоциональный, почти чувственный контакт. Просто так трудиться скучно. Надо испытывать любовь или ненависть (чаще всего — любовь-ненависть). Разве так важна работа, ее качество, когда чувства выходят из берегов? Вот и Аркадий Константинович — он же мог просто прийти и, не задумываясь о том, любит он меня или ненавидит, сделать свою работу? Но тогда бы он был уже не Аркадий Константинович, а, например, Генрих или Джон.

И еще одна примечательная черта проступила в этом слесарном явлении — противоречивость. Та самая широта человека, которую хотел сузить Дмитрий Карамазов. Через двадцать минут Аркадий Константинович снова позвонил в дверь. Он окинул меня взглядом необыкновенного благородства и сказал:

— Заглушку тебе принес.

Он поставил заглушку и объяснил причины недавней ссоры:

— Ты извини. Я в Афгане воевал. Неспокойно мне. Я очень вспыльчивый. Очень.

И посмотрел как-то недобро. Так Аркадий Константинович, безо всякого усилия и даже не замечая этого, перешел от извинений к угрозам. Широк человек.

Итак, пригрозив мне афганской вспыльчивостью, слесарь ушел. Если он меня возненавидел с первого взгляда, я его возненавидел со второго. Хоть он и принес «заглушку», отношений наших это не поправило. В общем, «барьер непреодолим», как говорила Раиса Захаровна из фильма «Любовь и голуби».

Когда ненависть поугасла, я подумал об этом барьере в контексте модных противопоставлений «креативного класса» и «Уралвагонзавода».

На самом деле, каковы наши фундаментальные различия? В данном случае можно говорить не об «Уралвагонзаводе» как неком символе, а конкретно об Аркадии Константиновиче. Кто же не хочет получать «капиталистические зарплаты», а при этом жить как при социализме — том, советском, когда можно было делать вид, что работаешь, и при этом заниматься тем, что тебе по сердцу? А насчет «пить на работе» — тут каждый представитель «креативного класса» может  многое вспомнить. А на какой работе, самой креативной, не устанавливаются взаимоотношения «любви-ненависти» между начальником и подчиненными? Психологическое садомазо процветает в самых творческих организациях.

Классовой ненавистью мы не обладаем, но у нас для этого чувства и оснований нет. Зато у нас есть «классовое презрение» — достаточно почитать последние статьи о Свете из Иваново.

Словом, «креативный класс» и «Уралвагонзавод» не столь различны меж собой. Стиль жизни разный, идеалы общие. Так что, получается, ко мне заглянул почти что брат-близнец. Образование у нас, конечно, скажем так, разное. Ему — что Толстой, что Достоевский, мне — что заглушка, что заклепка. И этим мы схожи: отсутствием интереса к тому, что — ну неинтересно!

Помню, в школе мы учили слова Ленина о декабристах: «страшно далеки они от народа». А возможно ведь и словосочетание «страшно близки». Кто знает, не применит ли его какой-нибудь будущий историк, рассуждая об интеллигенции и народе в России XXI века?