Они пришли вдвоем, мальчик и девочка. Явно влюбленные друг в друга и потому красивые до невозможности. Увидев их, я мысленно собрала все свои ресурсы, в готовности использовать их в полную силу — постарев душой, мы любим иронизировать над подростковыми чувствами, но что у нас вообще есть красивее, нежнее и трепетнее первой любви? Раз они пришли ко мне вдвоем, значит, в их отношениях возникли какие-то проблемы. Родители против их дружбы, ссора влюбленных, в чем-то один не понял другого, не сумел найти слов, измена, которую надо простить, а может быть, она беременна?!… Мысли мои бежали по накатанной дорожке. Когда-то мы обсуждали все это с друзьями, часами сидя на изрезанной ножами садовой скамейке и чертя в пыли тупыми носками туфель производства фабрики «Скороход». Но вот новое поколение — отлично! Я ничего не забыла и очень-очень постараюсь им помочь.

Против моих ожиданий, первым заговорил мальчик:

— Скажите, пожалуйста, отдельная, уникальная человеческая личность — это действительно самое ценное, что есть на свете?

— Н-не знаю, — я очень удивилась, приготовившись услышать совсем другие вопросы. — Тут, наверное, надо в контексте смотреть.

— Ну, мы так в гимназии на обществознании проходили, — объяснила девочка. — Права личности и все такое.

— Э-э-э… — неопределенно протянула я, все еще не в силах перестроиться. Эта влюбленная парочка явилась к психологу в детскую поликлинику, чтобы обсудить программу школьного курса обществознания?

— Я у вас уже один раз была, с мамой, когда мы с братом дрались, — объяснила девочка. — Вы сказали: разделить пространство и установить правила — нам тогда помогло…

— Ага, — я ее совершенно не помнила, должно быть, это было несколько лет назад. — А теперь?

— Все люди равны. Никто не лучше никого. Ни по каким признакам: раса, национальность, здоровье, ум, профессия, честность и так далее. Нельзя дискриминировать. Так? — упрямо наклонив голову, продолжал мальчик.

— Ну, теоретически так, — согласилась я, все еще ничего не понимая. — Но это абстракция. В реальности для каждого человека есть близкий круг: родные, друзья…

— Да. Но ведь самая близкая для меня личность — это я сам.

Я почувствовала в его словах ловушку и, чтобы поскорее наступила ясность, прыгнула в нее по собственной воле:

— Да.

— Вот! — мальчик вскинул на меня торжествующий взгляд. — А если я сам высшая ценность, то, получается, куда же, к чему мне стремиться? Ублажать себя? Но я чувствую, что это неправильно. Обязательно должно быть что-то большее меня.

— Гм-м…

— Но что? Про родину у нас в гимназии говорят так: «Это не модно, чувак, все равно придется отсюда сливаться». Народ? Но какой? Ведь я, например, полукровка. Семья? Странно, если я сейчас начну служить матери и отцу, правда? Это уже идиотизм какой-то будет… Служить Богу? Даже если он есть — а я этого не чувствую, хотя меня и крестили, — зачем ему это? Он ведь не для того дал мне жизнь, чтобы я ему молился? Я… мы с Алиной пробовали работать волонтерами с больными детьми. Это правильно, наверное, но я отчетливо чувствовал, что делаю это именно для себя, а не для них… Но должно же быть что-то! Должно! — почти с отчаянием повторил он.

«Мальчик думающий и одновременно патологически честный», — подумала я и почему-то разозлилась, обидевшись, по всей видимости, за девочку.

— Послушай, а вот то, что вы с Алиной есть друг у друга — это как, совсем ничего не значит? Вообще-то, близкие люди, семья, дети, в конце концов…

— Очень много значит, — серьезно сказал мальчик. — Очень-очень, и Алина знает. Но…

— Послушай, сбегай сейчас вниз в регистратуру за своей карточкой, — попросила я. — Мне нужно номер страховки в журнал вписать.

Когда он ушел, я вопросительно взглянула на Алину. Сейчас, вот сейчас она мне объяснит, что тут происходит на самом деле.

— У меня два младших брата, — сказала Алина. — Мама говорит, что живет только ради нас, ради семьи. И, кажется, это правда. Но это ужасно, мне хочется от этого бежать куда глаза глядят. Но я ее дочь. И вот сейчас мне хочется назначить Игоря смыслом и целью моей жизни. Это неправильно.

— Один человек не может быть целью другого. Должно быть что-то еще, — резюмировал вернувшийся Игорь.

И я сдалась. Они действительно пришли с этим вопросом.

— Это от биологии, — сказала я. — Одна из многих ловушек. Материалом для эволюции всегда была не отдельная особь, но популяция, вид. Поэтому тот, кто умеет думать и чувствовать, ощущает на клеточном уровне, что есть у мира для него какая-то задача, большая, чем его личные интересы. Это правильно, и во всех эпосах и книгах, во всех религиях это обыгрывается. Если никто не лучше никого, то, конечно, возникает много вопросов. Но видеть ближайшей и конечной целью себя самого — это тупик. Тогда уж лучше дети, семья, как у твоей матери, Алина.

— Но мы не животные, — сказал Игорь. — Если не религия и не эпос, то что же для нас?

— Счастье для всех и пусть никто не уйдет обиженным, — не удержавшись, процитировала я. Они посмотрели непонимающе — видимо, не читали.

— Лучшие, самые умные люди веками думали, как совместить личное и общественное, — сказала я. — Столько дров наломали… Вы должны были в школе проходить…

— Мы в гимназии вроде что-то другое проходим, — сказала Алина.

— Ну да, у вас другие песни, — усмехнулась я. — Это мы только и проходили: «Средь мира дольного для сердца вольного есть два пути. Взвесь силу гордую, взвесь волю твердую — каким идти? Она просторная, дорога торная, страстей раба, по ней громадная, к соблазну жадная идет толпа…» Еще Манифест Коммунистической партии…

Погрузившись в воспоминания, я на мгновение отвела взгляд от своей парочки. Вернувшись к реальности, увидела, что Игорь порхает пальцами над айпадом. И вдруг… он начал ровным, чуть глуховатым голосом читать вслух с экрана:

«Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма…»

Алина слушала, вытянув шею.

Они поднялись синхронно, будто по какому-то неслышному для меня сигналу:

— Спасибо, мы пойдем.

— Да погодите, ребята… Вы что?..

— Спасибо. И то стихотворение, Игорь… я запомнила, найдем…

Они ушли. Я смотрела им вслед в полном ошеломлении, не в силах понять, что это было.