Cобчак & Cоколова с Владимиром Буковским: Барышни и хулиган
Махатма Ганди умер, и Владимиру Путину не с кем поговорить. А Соколовой и Cобчак есть с кем поговорить: Владимир Буковский жив, здоров и судит о вещах с беспощадностью скальпеля и проницательностью бывшего зэка
Фото: Саша Гусов
Владимир Константинович Буковский – советский диссидент, получивший свой первый тюремный срок в двадцать один год. В общей сложности он провел в тюрьмах и психбольницах двенадцать лет. В 1976 году советские власти обменяли Буковского на чилийского коммуниста Луиса Корвалана. Народ тогда сложил известную частушку:
Обменяли хулигана на Луиса Корвалана,
Где б найти такую б**дь, чтоб на Брежнева сменять?
В эмиграции бывший хулиган окончил Кембриджский университет по специальности «нейрофизиология».
А вскоре после обмена написал автобиографическую книгу «И возвращается ветер». Эта блестящая в литературном отношении книга поразительно точно описывает не только советскую действительность, но и все то, что происходит в современной России. Благодаря бескомпромиссности и готовности идти до конца Буковский совершил невозможное – выжил и победил систему. Его жизнь может служить образцом абсолютно порядочного человеческого и мужского поведения. О цене, которой такая жизнь оплачивается, мы и хотели его расспросить. В нашей стране вопрос цены, которую человек готов платить за возможность себя уважать, вновь становится актуальным.
Фото: Саша Гусов
Фото: Саша Гусов
Фото: Саша Гусов
Фото: Саша Гусов
Фото: Саша Гусов
Ксения Собчак: Владимир Константинович, мы проделали путь из Москвы в Кембридж, чтобы узнать у вас, человека, являющегося для нас обеих абсолютным авторитетом, что делать сейчас в России.
Владимир Буковский: Вам надо выйти замуж за какого-нибудь Сороса и жить себе. В чем, в общем, наверное, и есть программа-максимум.
Ксения Соколова: Я называю это «план Б». Но пока обстоятельства складываются так, что у нас с Ксенией в России есть интересная работа. Хотите верьте, хотите нет, но пока лично мне это интереснее старичка-миллиардера.
Ксения Собчак: И вообще, нам есть что терять. Вы в своей книге «И возвращается ветер» очень точно об этом пишете. Не только в тюрьме существуют эти бесконечные градации карцеров, уменьшения пайки и так далее. Меня, например, уже многого лишили, и путь этот, в принципе, очень длинный.
Ксения Соколова: В общем, вот наш нехитрый девичий вопрос: как вы считаете, стоит ли немедленно применить «вариант Сороса» или все же пойти на риск, сыграть в игру – при условии, что для этого нужно сохранить себя и это самосохранение подразумевает ту или иную степень лжи. Имеет ли смысл этот компромисс ради интересной, со вкусом прожитой жизни? Мы хотим спросить об этом именно вас – человека, который никогда не сдавался и на компромиссы не шел. Но как вы оцениваете сейчас, с высоты возраста и опыта, стоит ли эта игра свеч?
Владимир Буковский: У всех свои нормы. Я не могу вам дать общей формулы. Каждый сам выбирает. Вы только поймите: вы выбираете себе жизнь, а не она вас.
Ксения Собчак: Но своей дочери что бы вы посоветовали? Своему близкому человеку?
Владимир Буковский: Очень конкретные вещи. Человек хочет самореализоваться, правильно?
Владимир Буковский: Значит, надо смотреть, где и в чем он лучше всего самореализуется. Некоторым людям нужны для этого препятствия невероятные. Они иначе не могут. Был такой игрок в теннис – Джон Макинрой, я очень любил его смотреть. Этому человеку нужно было, чтобы весь мир был против него. Тогда он начинал играть блестяще, иначе он не мог. Он начинал ругаться с судьей, судья его штрафовал, и вот когда весь мир становился против, тогда он вдруг поднимался на невероятную высоту и играл просто сказочно! Вот есть у человека такая необходимость. Что ж, я ему посоветую не играть в теннис?! Кому-то нужны препятствия.
Ксения Собчак: Здесь проблема не только препятствий, но и совести, внутреннего согласия с самим собой.
Владимир Буковский: Это тоже довольно индивидуально. У всех разная совесть, разные требования к ней. Или у нее к вам...
Ксения Соколова: Я прошу нас простить, что мы задаем совершенно школьные вопросы. Но в последнее время мне кажется, что мы там, в моей стране – а может, и в мире, – через все стадии цветущей сложности дошли до каких-то совсем простых, последних вещей: совесть-честь-дружба-предательство-любовь-смерть. Разговор идет на этом уровне.
Ксения Соколова: Мне всегда хотелось спросить вас: что вас побудило начать борьбу? Что сформировало вашу крайне жесткую позицию, отрицающую обычную человеческую жизнь и все ее утешения: тепло, любовь, семью, детей и так далее?
Владимир Буковский: У нашего поколения были особые условия. Я, например, к четырнадцати годам четко понял, что жить с этой системой не могу. Эта система хочет сделать из тебя нечеловека. В этом ее задача.
Фото: Саша Гусов
Ксения Собчак: Вы действительно осознали это в четырнадцать лет? В книжке вы описываете, как были пионером. Это тогда?
Владимир Буковский: Нет, это позже было. Это Венгрия. Это доклад Хрущева о Сталине, когда мы вдруг выяснили, что наш всеобщий папа массовым убийцей был. А я помню, как все ревели, когда он помер, а после доклада вроде никто и не возмущался. Значит, всё прекрасно знали?! Именно тогда впервые возникло ощущение, что нас нагло обманули взрослые дяди. Следующей стадией стала абсолютная к ним ненависть. Ах, вы так, гады?! Сравнить нас можно разве что с послевоенным поколением в Германии, с немецкими подростками, которым рассказали, чем занимались их папы. Единственное желание – не быть таким же. Никогда не участвовать в этой системе.
Ксения Соколова: А как вы решили для себя вопрос цены? То есть какую цену вы готовы заплатить за желание «не быть таким же»?
Владимир Буковский: У меня как-то этот вопрос не очень возникал, поскольку я большой цены в жизни не видел.
Владимир Буковский: Я как-то очень рано понял, что мы смертны. И это все равно неизбежно, а бояться неизбежного смешно. Это как бояться, что ночь наступит. Она наступит. Понимаете? У меня умерла бабушка, когда мне было восемь лет.
Ксения Собчак: Это про которую вы писали, что она стеснялась на кухню выходить, когда соседи сушили украденные у нее простыни?
Владимир Буковский: Да. Бабушка умирала у меня на глазах. Она была единственным близким мне человеком, потому что родители много работали. Она мне читала Жуковского, была очень образованной. Учила меня французскому. И вдруг умерла. Это было такое открытие. Я понял, что все мы смертны. А стало быть, смысла во всем этом немного. Бояться бессмысленно. Что цена? Убьют – ну убьют, и что?
Ксения Собчак: Но, согласитесь, помимо страха смерти у человека есть такие… промежуточные страхи. Вы сами в книге подробно описываете систему страхов советского обывателя. В какой-то момент он понимает, что вокруг сплошное вранье. Подает голос. И тут появляется вкрадчивый майор Иван Петрович… или Петр Иванович… вызывает, куда-то ведет… еще пока не сажает, еще только пока говорит кому-то в трубку: «Нет, не надо, он исправится…» Они же этим держат! Страхом потерять доход, семью, свободу.
Владимир Буковский: Все это так. Но мы тогда, наверное, немного философы были. Когда понимаешь, что жизнь – это относительная вещь. А абсолютно то, что тем, кем они хотят тебя сделать, ты не можешь быть и не будешь.
Владимир Буковский: Было. Конечно, не все. Про «всех» могу сказать, что никто в коммунизм не верил. Это точно.
Ксения Собчак: Но все понимали, что надо как-то выживать.
Владимир Буковский: Да. Я, кстати, их не осуждаю. У человека может быть план своей самореализации, он вообще имеет право не тратить свою жизнь на какую-то борьбу, у него есть свое. Но для кого-то такая позиция неприемлема.
Владимир Буковский: Я всегда хотел заниматься нейрофизиологией. Вышло только во второй половине жизни, здесь, в Кембридже. Но я в тюрьме читал книжки по нейрофизиологии, много занимался.
Ксения Соколова: А как вы считаете, такие качества в человеке, как честь, совесть, порядочность, – это генетика или их можно воспитать?
Владимир Буковский: Это природное. Эксперименты были на животных. Тысячи крыс запускали в камеру, разделенную стеклянной перегородкой. В одной половине пол – металлическая сетка, на которую можно подать ток. В другой половине – кормушка. Когда в кормушку подается еда, на пол в соседней камере поступает ток. И вот тысячи крыс проводили через все это дело и смотрели статистику. Десять-двенадцать процентов крыс, увидев это один раз, поняв корреляцию между страданием соседки и своим насыщением, перестают есть вообще. Самый большой контингент – это те, кто сначала был в камере с током, а потом попал в камеру с едой. Это самый большой процент из тех, кто отказывается есть.
Фото: Саша Гусов
Ксения Собчак: То есть те, которые прочувствовали «корреляцию» на своей шкуре?
Владимир Буковский: Да. И остальные – как жрали, так и жрут, куда их ни сажай.
Ксения Собчак: Я обожаю крысиные эксперименты. Ваш будет одним из самых интересных в моей коллекции. Но мне нравится другой. Крыс сажают в некую емкость, из нее выходит длинный черный туннель, который ведет в другую подобную емкость. Крысы из любопытства лезут в туннель, где их бьет небольшой разряд тока. Причем чем дальше они пролезают, тем удар током становится чувствительнее. Так вот, крысы моментально делятся на две группы. Есть большинство, которое, поняв, что там делают больно, теряет всяческий интерес к этому туннелю. Но есть процентов двенадцать (может, это ТЕ САМЫЕ), которые упорно, несмотря на боль, проходят весь этот туннель и, что поразительно, потом путешествуют туда-обратно свободно, спокойно, не испытывая страха перед разрядами.
Владимир Буковский: Был еще лучше эксперимент. Французы поставили. Схема такая: крысу от камеры с едой отделяет водное препятствие. К еде надо плыть под водой. А крыса боится воды. Как раскладывается крысиное общество в такой ситуации? Появляются те, кто сами никогда не поплывут – они заставляют других плыть и приносить еду. Соответственно, есть те, кто подчиняется и доставляет еду. И появляется группа тех, кто сами не боятся плавать и едят, но еду не приносят. И как их старшие товарищи ни бьют, заставить их нельзя.
Ксения Соколова: Экстраполируя «крысиные схемы» на человеческое сообщество, получается, что изначально существует несколько видов «человеческого материала» разного качества. От одних людей совершенно невозможно требовать того, что для других – естественное поведение.
Ксения Соколова: Следующий шаг – трезво на себя взглянуть и осознать, к какому классу ты относишься. Есть тип людей, для которых принципиально не лгать себе и не соглашаться с ложью. Это не демонстрация морального превосходства. Это просто физиологическая данность, свойство данного человеческого типа.
Владимир Буковский: Стремление к правде – это чувство естественное, так устроен наш мозг. Был такой советский анекдот. Человек приходит в поликлинику и говорит: «Мне нужен специалист по слуху и зрению». Ему отвечают: этим занимаются разные врачи, окулист – зрением, отоларинголог – слухом. Человек говорит: «Нет, мне нужен такой врач, который занимается тем и другим. Я не слышу то, что вижу, и не вижу того, что слышу».
Владимир Буковский: Так вот, существует понятие integrity. Почему человека раздражает, что он не видит то, что слышит, и наоборот? Любой физиолог скажет вам, что, когда в мозг поступают два конфликтующих сенсорных потока, это вызывает неразрешимый внутренний конфликт. У человека начинаются неврозы, астенические состояния, нервные истощения.
Ксения Собчак: Но большинство как-то с этим делом справляется.
Ксения Собчак: Это похоже на правду, кстати. У людей, которые вынуждены постоянно врать, становятся очень некрасивые лица.
Владимир Буковский: Михаил Сергеевич Горбачев – самый лучший пример человека, который врет всю жизнь и остановиться уже не может.
Ксения Собчак: Я смотрела последний документальный фильм с ним. И думала: человек пожилой, понимает, что скоро уйдет, что впереди вечность. Неужели хотя бы в одном из последних фильмов не сказать все, как было?
Владимир Буковский: Это страшно. Это значит отрицать всю свою жизнь. Или, по крайней мере, ее большую часть.
Ксения Соколова: Если ты по жизни врал, то отдать себе отчет в реальности – значит разрушить тщательно выстроенную тобой декорацию и систему самооправданий.
Ксения Соколова: Да не становится тебе легче! Наоборот. Кто это готов признаться в том, что врал, трусил и поэтому глобально проиграл?
Владимир Буковский: Вообще, человек – сложная машина. Integrity... Недавно я научную работу прочел о том, что человек, который много лжет, имеет проблемы с иммунитетом. Во как! Казалось бы, где иммунитет и где ложь? А нет, цельность должна быть в организме. Все должно быть в унисон, синхронично.
Ксения Собчак: Я иногда смотрю на людей, которые очевидно врут. И кажется, они настолько искренне убеждают себя в том, что это не вранье, настолько находятся в плену самооправданий, что со стороны кажется, этот фейк полностью заменяет им реальность и они живут в гармонии с собой.
Владимир Буковский: Так жили миллионы людей. В советской системе так жило подавляющее большинство. Я-то помню все эти самооправдания, как это было. Я прекрасно знал, что люди ни во что не верят, но идут и делают, потому что нашли себе рационализацию, понимаете? Это все тоже описано в нейрофизиологии, психологии.
Ксения Собчак: Вы в своей книге пишете в предисловии, что, возможно, действительность – это круговорот. Почему события, о которых вы рассказываете, абсолютно описывают жизнь сегодняшней России? Потому что, пройдя некий круг, через девяносто первый год, через таких же, как вы, людей с идеалистическими представлениями о жизни, мы пришли туда, откуда выходили. Если мы говорим о человеческой природе, которая во многом сходна с крысиной, мы приходим к выводу, что большинство людей со своими страстишками, грешками, желанием урвать, обеспечить себя комфортом за счет ближнего так или иначе воссоздаст систему подавления и лжи.
Владимир Буковский: Да, но это будет все-таки не полное повторение. Накопление знания, коллективного опыта предлагает какие-то решения. Мы меняемся, идет развитие.
Ксения Собчак: Меня вот что волнует. Вот есть наша дряхлеющая, разваливающаяся государственная система. Есть церковь, которая абсолютно себя дискредитировала. Есть разношерстные люди, которые, каждый по своим причинам – кто-то искренне, кто-то с умыслом, – выступают против этой системы. В результате получается всеобщая смута, почти как во времена Бориса Годунова. Что могло бы стать нравственной опорой для людей в ситуации, когда никаких идеологий нет и все разрушено? Новой идеей, которая могла бы всех объединить?
Ксения Соколова: Большинство людей задаст вам закономерный вопрос: а зачем? Если вокруг все лгут, изменяют, отжимают что-то друг у друга и всем так удобно – зачем именно мне испытывать трудности и жить честно?
Ксения Соколова: Допустим, для отдельно взятого человека мы стратегию выживания выработали. А если попытаться выработать ее для страны? Как вы думаете, что сейчас могло бы изменить к лучшему ситуацию в России?
Владимир Буковский: Прежде чем говорить о ситуации, которая есть, надо понять ее глубинные причины. На мой взгляд, основная проблема постсоветского периода российской истории в том, что мы не закончили одну главу и начали писать другую.
Владимир Буковский: Мы в свое время пытались убедить Ельцина, что необходимо провести суд над коммунистической системой, что ее нужно осудить, признать криминальной. Провести люстрацию. Если бы это было сделано, гэбэшники к власти не пришли бы в 2000 году. Ельцин не решился.
Владимир Буковский: Я точно знаю. Было две причины. Когда к нему пошли его помощники с этой идеей по моей натырке, вернулись мрачные. Я говорю: «Что, хозяин не одобрил?» – «Сказал, не надо раскачивать лодку…»
Ксения Соколова: Вот никогда я этой фигни про лодку не понимала. Почему ее не надо раскачивать?!
Владимир Буковский: Ельцин, конечно, был политический человек. Он понимал, что этот процесс приведет к тому, что люди, подобные ему, в политике быть не смогут. Он был на вершине системы, и, если бы система была признана преступной, ему самому места в политике не было бы.
Ксения Соколова: То есть для него это означало фактически запретить самого себя?
Владимир Буковский: Да. Это первое. Второе – на него очень давил Запад. Шли сотни телеграмм через посольства российские. Требовали не открывать архивы, чтобы не вскрывать преступления, чтобы никакого суда не было. Потому что Запад был повязан с ними гораздо больше, чем вы думаете. Эти две причины и привели к тому, что власть вновь оказалась в руках ГБ.
Ксения Собчак: А как вы думаете, например, у Путина есть какая-то сверхидея, какая-то внутренняя идеология?
Владимир Буковский: Конечно. Есть идеология. Потом не забывайте, что он очень изменился. Когда Путина выпихнули на эту арену, он был очень робкий, растерянный. Такой ученик, первоклассник. Урок доложил – сел. А потом его поведение изменилось. Ему стало казаться, что это провидение, что все неслучайно. И вообще, все вокруг бандерлоги. Этого в нем изначально не было. Был растерянный человек, неумело игравший роль приблатненного подростка, которая ему совершенно не шла. Его имиджмейкер – дурак, он придумал ему все эти «мочить в сортире»…
Владимир Буковский: Боже избави, нет, конечно! Он этой фразы никогда не знал.
Ксения Соколова: А она значит что-то специальное? Не просто «избить в туалете»?
Владимир Буковский: Это лагерный жаргон. «Мочить в сортире» – это этап восстания лагерного, которое, например, Солженицын описывает. Огромные были лагеря, а в них – огромные сортиры, выкопанные ямы с дерьмом. И перед началом восстания в этих сортирах мочили стукачей. Убивали и бросали в яму. Потому что ее целый год не будут выкачивать.
Ксения Соколова: Ну что ж, ВВ на заметку от нашего кружка любителей филологии.
Ксения Собчак: Возвращаясь к особой картине мира. Мне кажется, что Путин сейчас искренне не понимает и ужасно обижен на людей, которые выражают протест…
Ксения Собчак: На меня-то понятно, но это по другой причине. В его понимании он спас страну от войны, создал стабильность, дал всем заработать. Он искренне не понимает, почему люди, которые, с его точки зрения, должны быть ему благодарны за период стабильности и экономического роста, его не хотят.
Владимир Буковский: Может быть, он этого не понимает. У него, конечно, изменение личности наступило. Он действительно теперь себя считает… небожителем. Я во время предвыборной кампании смотрел их дурацкий ролик. Назывался «Россия без Путина». Какой кошмар будет, если он уйдет. Случится оккупация, придут янки, завоюют Дальний Восток, Калининград. Верит он сам в эту чушь? Очень может быть. Вы не забывайте, эти люди живут в искусственных условиях. Они сами начинают верить в свою пропаганду. Тезис номер один: Запад спит и видит, как бы их оккупировать. Я живу здесь тридцать пять лет и уверяю вас, нет у них такого сна. Более того, если кто и пытался толкнуть Запад на более враждебное отношение к Советскому Союзу, а теперь к России, так это я. Я был самой большой реакционной силой, других не было. Здешние политики – очень средние люди. За исключением двух-трех крупных личностей, которые в прошлом были. Они хотят, чтобы все было спокойно, прекрасно. Россия их интересует в последнюю очередь, им хватает своей головной боли. У них все не ладится, трещит по швам социализм, Евросоюз вот-вот Богу душу отдаст.
Владимир Буковский: Категорически нет. Истеблишмент не хочет таких вещей. Она, между прочим, не была популярна в своей партии. Она представляла меньшинство. Но большинство обанкротилось. Я приехал, когда ее выбрали лидером оппозиции. Близко знал людей, которые проталкивали ее. Тогда я с ней и задружился. Она была человеком совершенно уникальным. Мы с ней очень легко сошлись.
Владимир Буковский: Потому что я же не в Итоне учился, я во Владимирской тюрьме. У нее манера в случае чего стукнуть кулаком по столу – я так считаю, и все! А я в ответ тоже кулаком по столу – ну а я вот так! Она быстро поняла расклад, и мы стали говорить на равных.
Ксения Собчак: Вот и точка пересечения Итона и Владимирской тюрьмы. Говорят, Тэтчер Немцова любила.
Владимир Буковский: Да, она к нему хорошо относится. Немцов не подлый человек, она это чувствовала. Он открытый и очень вписывается в политический ландшафт Запада.
Владимир Буковский: Трудно сказать. Я должен вам признаться, его не люблю с самого начала. Меня настораживает, что у него глаза холодные и расчетливые. Он словно бы все время считает. Человек говорит: «Не забудем, не простим!» Эмоции совершенно шекспировские, а глаза холодные и расчетливые. Вот говорил Станиславский: «Не верю!»
Ксения Собчак: Представим себе идиллическую картину. Завтра Путина нет, и объявляются честные демократические выборы. К своему ужасу, я понимаю, что на таких выборах выиграют если не самые левые силы, то точно будет большой уклон влево.
Владимир Буковский: Наверное, будет. Но бояться не надо. Я помню девяносто шестой год, все боялись, что придут коммунисты. Вот, надо выбирать Ельцина любой ценой. А я говорил: а чего переживать? В Польше пришли коммунисты, и ничего. Как пришли, так и ушли. А что они у нас сделают? Красный террор не объявят. Как пришли, так и уйдут. Дискредитируют себя в очередной раз и уйдут. Решений у них нет, кроме Шарикова.
Ксения Собчак: Мне кажется, экономика сейчас так устроена, что для того, чтобы быть успешным в социалистическом правительстве, придется экономические проблемы решать за счет среднего класса. За счет повышения налогов…
Владимир Буковский: Слушайте, ну кто в России платит налоги, о чем вы?! Как можно за счет налогов решить что-либо в России? Там как не платили налогов, так и не будут платить. Налоги – это не российская идея. Я на своей шкуре знаю! Каждый раз, когда мне надо в Англии платить налоги, у меня стресс. Почему я должен этим сволочам платить? Вот я вчера заплатил местный налог. Опоздал с платежом на двадцать дней. Мне уже прислали десять грозных бумаг, что меня распнут. А я никак не могу заставить себя. Дикое сопротивление организма. Потому что идея не наша, мы к ней не привыкли. Мы живем в деревне, у нас мост сломался. Мы скидываемся, строим мост – это мне понятно. А когда налог – мне непонятно.
Владимир Буковский: Приходит государство ко мне на порог и говорит: я государство, отдавай свои деньги, я знаю лучше, что с ними делать! И поди с ним спорь! У него ядерные подводные лодки, у него там танки-пушки-самолеты. Это грабитель, элементарный грабитель.
Ксения Соколова: Получается, наше государство гораздо гуманнее. Оно приходит и говорит: слушайте, тринадцать процентов всего заплатите, и еще маленькая просьба – не молоть языком.
Ксения Собчак: Может, тогда правильно ВВ обижается? Он всего-то и просил – не орать публично.
Владимир Буковский: Орать будут все равно. Он, как только пришел, показал, насколько чувствителен к этому. Показал то, чего нельзя показывать толпе. Что его это задевает. Надо было делать вид, что тебе все равно. И все бы забыли.
Ксения Соколова: Реакция Путина подкупает своей искренностью. Особенно когда вокруг сплошное лицемерие – что на Западе, что в России, только градус разный. У нас общество дикое – поэтому все обнажено, и врут примитивно, неуклюже. Политкорректность еще не освоили.
Владимир Буковский: Зато у нас политкорректности все больше. Недавно в Англии первый политзаключенный появился за много лет. Парнишка девятнадцати лет, студент. Написал в своем «твиттере» что-то плохое про черного футболиста. Получил, между прочим, два с половиной месяца тюрьмы. Что для Англии серьезный срок.
Фото: Саша Гусов
Ксения Собчак: Может, у нас действительно суверенная демократическая страна? Вон я сколько всего в «твиттере» написала.
Ксения Соколова: И это обошлось тебе всего-то в полтора миллиона.
Владимир Буковский: Здесь сейчас свирепеет это дело. Постепенно, они боятся резко закручивать. Создают прецеденты. Берут людей малоприятных, за которых заступаться не хочется. Этот парнишка, например, расплакался на суде. Если бы он твердо стоял на своем, говорил, имею право говорить, что хочу, мы бы все за него впряглись. Немедленно! А как за него впрягаться, если он сам потек?! Они специально выбирают послабее людей, тех, кто сдастся. И пожалуйста – есть прецедент.
Ксения Собчак: (Грустно.) Так что, получается, бежать некуда? Везде лицемерие и вранье – или суверенная демократия, или политкорректность?
Владимир Буковский: Лично я никогда не считал нужным бегать. Бежать – это не моя реакция. Кусаться надо. Кусайся, пока зубы есть.
Ксения Собчак: Скажите, зачем вы баллотировались на президентских выборах 2008-го?
Владимир Буковский: К президентству это не имело отношения. Была идея провести кампанию по поводу новых политзаключенных, особенно по поводу возвращения психиатрических репрессий. Возвращение элементов карательной психиатрии в России меня доконало. Я очень много лет своей жизни потратил на то, чтобы эту психиатрию прикрыть. И мне это показалось совсем оскорбительным. Дошли.
Ксения Соколова: А вы не думали, что участием в этих фарсовых выборах вы, человек практически безупречной репутации, замараете себя?
Владимир Буковский: По-моему, я никак не замарался. Мы отлично знали, что меня не зарегистрируют. Идея была Володи Кара-Мурзы, кстати.
Владимир Буковский: Тогда бы я убежал на Аляску. Там же надо собирать два миллиона подписей за две недели. Что я, с ума сошел?!
Ксения Соколова: Кстати, о подписях. Скажите, почему вы Прохорова поддержали?
Владимир Буковский: Я об этом писал. Задача была найти кого-то, за кого не противно голосовать. Он был единственным. Он, конечно, дурной, длинный, жираф такой, да? Но я хорошо знаю этот тип. У меня приятель такой же есть в Вашингтоне, Джон Линчовски. Длинный, замедленный, почти без юмора. На вопрос «как дела?» отвечает развернуто. Но я знаю, что в удивительном странном наборе личностных свойств у этого типа людей присутствует абсолютная честность.
Ксения Собчак: Его обвиняли в том, что именно благодаря честности, хорошему имиджу он перетянул на себя протестный электорат. И что это был план Кремля.
Владимир Буковский: Погодите. Нам перед выборами лидеры протестного движения говорили: надо обязательно идти голосовать. Нужно создать ситуацию, при которой обман властей очевиден. И, по-моему, Альбац тогда сказала: зажму нос, проголосую за Зюганова. А зачем зажимать нос, если можно не зажимать? Прохоров – фигура, конечно, нестандартная. Совсем не политик. Но он такой танк – прет, несмотря ни на что. В складывающейся ситуации это ценное качество.
Владимир Буковский: В смысле дерьма. А Прохоров какой бы ни был валенок, но он не дерьмо. У него большой потенциал и ресурс большой, а это может оказаться очень важно в противостоянии с властью. Он дошел до той грани, когда денег больше не надо. А что с ними делать? Солить?
Ксения Собчак: Вопрос в том, будет ли это противостояние?
Владимир Буковский: В России может и не быть. У нас кризис приводит к распаду. Посмотрите историю. 1917 год, я уже не говорю про Смутное время. 1917-й, 1941-й, 1991-й. Как только кризис центральной власти наступает, страна начинает распадаться. Потому что она была искусственно создана.
Ксения Соколова: Фрагментация – таков ваш прогноз на близкое будущее?
Владимир Буковский: Не могу сказать, сколько лет это займет. Но если речь идет о том, чем вообще кончится российский кризис – а мы должны понимать, что начался он в 1917 году, – то кончится он распадом.
Ксения Соколова: Я вот еще о чем хотела вас спросить. Мы часто говорим – и небеспочвенно – о том, что Россия, утратив какую-либо государственную идеологию и вообще любые базовые, общие для всех граждан ценности, будь то христианские заповеди или кодекс строителя коммунизма, в качестве идеологии и жизненных правил получила «понятия», то есть правила поведения и выживания в тюрьме и на зоне. Вы согласны с этим?
Владимир Буковский: Нет, тут сложнее дело было. В СССР были две фактически равновеликие идеологии. Официальная – марксистско-ленинская и неофициальная – блатная. Когда наступил крах официальной идеологии, на поверхность вышла вторая. Все вдруг заговорили на блатном языке. Мне, бывшему зэку, было смешно все это наблюдать. Например, на праздничном концерте в зале сидят высокопоставленные менты. Целый зал – генералы МВД, КГБ, а певец Розенбаум им поет: «Гоп-стоп!» И они подпевают: «Гоп-стоп!» Дурдом, да? Они же менты!
Ксения Соколова: Да, забавно. Мне это никогда не приходило в голову.
Владимир Буковский: Абсолютная дикость! Новая, воровская идеология вышла из подполья и захлестнула все. И в какой-то момент я заметил, что русский язык – уже не русский язык. Это смесь английского и блатного. Причем ни того ни другого люди не знают толком, поэтому делают жуткие ошибки.
Владимир Буковский: Помню, наткнулся на статью в газете. «Коллектив завода «Серп и молот» на своем собрании постановил не считать передачу такую-то «Первого канала» чернушной». Мать честная! Почему «чернушной»? «Разбрасывать чернуху» – это врать. Распускать дезинформацию.
Ксения Соколова: То есть чернуха – это вранье, а не нечто мрачное?
Владимир Буковский: Именно. Вы уж выучили бы хоть один язык. Английский или блатной. Ощущение было совершенно безумное. Казалось, страна сошла с ума.
Ксения Соколова: Наоборот, по-моему, это очень понятно. Когда люди утрачивают свой образ жизни, культуру, язык, логично воспользоваться чужими.
Владимир Буковский: Да, в девяностые начали жить «по понятиям». Раз «по понятиям», то потребовался этот язык, терминология. И пошло-поехало. То, что раньше было воровским жаргоном, теперь в обиходе. Это литературный язык, он везде.
Ксения Соколова: А насколько существующие на сегодня в российском обществе «понятия» соответствуют идеологии реального воровского мира?
Владимир Буковский: Воры как средневековое сообщество, гильдия, каста пережили Ивана Грозного, Петра Великого, Екатерину II, Ленина с Троцким и даже Сталина. Хотя тот сильно старался их истребить в какой-то момент. Они не пережили Ельцина.
Владимир Буковский: Дело в том, что коронованному вору, как патриарху Кириллу, нельзя прописку иметь. Ворам категорически запрещено входить в деловые отношения с ментами, с властью. У вора должен быть кристальный авторитет, он должен быть неподкупен. А в девяностые власть и криминал слились, образовав единый континуум от преступного мира до Кремля. А ворам так нельзя.
Владимир Буковский: Потому что на кону оказались деньги большие. И ребята поплыли, не выдержали. Что такое общак в брежневское время? Пятнадцать тысяч рублей, двадцать тысяч. А здесь? Двести миллионов долларов! Это кто же видел такие деньги?! Человеческий материал не выдержал. Воры девяностых вскоре сели в советы директоров «Газпрома» и так далее.
Владимир Буковский: Правильно. Когда они переродились, то стали не нужны. В результате в воровском мире был серьезнейший кризис, из которого он только сейчас начинает выбираться. Например, перестали греть зоны.
Владимир Буковский: Помогать из общака с воли товарищам, подельникам – тем, кто сидит. Это же раньше неслыханно было! Или вот, например, вор дед Хасан украл общак! Такое вообще в голове не укладывается. Его застрелили, кстати, в конце концов. В общем, случился полный распад.
Владимир Буковский: Судя по лагерям, у них какая-то реорганизация происходит. Я спрашивал ребят, которые недавно освободились. Вернулись смотрящие, вернулся воровской закон. Он у них немножко другой. Они как бы некую реформу провели своего уголовного права.
Владимир Буковский: Да. У них живая идеология, в отличие от государственной, поэтому они умеют себя поправлять. Хотя надо сказать, что у воровской и у коммунистической идеологии были общие черты.
Ксения Соколова: Эта тема меня последнее время очень занимает. В какой-то момент вдруг осознаешь, что люди вокруг тебя делятся не только на твоих единомышленников и тех, кто имеет противоположные взгляды. Есть еще одно и, кажется, более важное деление. С одной стороны, люди, обладающие внутренним кодексом, четко знающие, что в их системе можно и что нельзя, и четко соблюдающие определенные правила поведения, пусть даже в корне отличные от твоих. С другой стороны, люди, вроде бы разделяющие твои ценности и взгляды, но с подвижной нравственной платформой, легко меняющие свое поведение под давлением обстоятельств…
Ксения Соколова: Размышляя об этом, я пришла к странному выводу: мне какой-нибудь вор или представитель кровавого режима понятнее, чем многие из тех, кто придерживается близких мне манер и взглядов, но не имеет четкого кодекса поведения и от малейшего страха за свою шкуру тебя за три копейки сдаст.
Ксения Собчак: Потому что с ворами и «кровавой гэбней» ты знаешь, с кем имеешь дело. Это важно. Когда рядом не человек, а аморфная каша – это гораздо неприятнее.
Владимир Буковский: В тюрьме это, кстати, очень проявляется. «Каше» там приходится несладко.
Ксения Соколова: А можете сформулировать основные правила выживания в действительности, которую представляет собой сегодняшняя Россия?
