Начну за упокой. Конкурс Венеции — концептуальный, складывающий прихотливую мозаику о вере, божественном присутствии и вмешательстве (или невмешательстве) — полон совсем не обязательных фильмов. «После мая» Оливье Ассайаса, отвергнутый, кстати, Каннским фестивалем, неплохо написан: серия микроисторий иллюстрирует состояние молодых умов в начале 1970-х, после революции 1968-го (еще не разочарование, но уже отрезвление, попытка успеть с коктейлем Молотова в «последний вагон» бунта, оборачивающаяся эстетским «изгнанием» в Италию). Но сделан фильм чудовищно: актеры похожи на банду ряженых в неестественно аккуратной одежде, как бы соответствующей эпохе. Зато виниловые пластинки выглядят купленными на современной блошке.

Понятно появление в конкурсе «Линий Веллингтона» Валерии Сармиенто: вдова великого Рауля Руиса (в ретроспективной программе показали его ранний, еще чилийский, фильм о визите Альенде на землю поющих крестьян мапуче) закончила проект мужа, многоуровневый эпос о бесславном вторжении наполеоновской армии в Португалию. Увы, двух с половиной часовой фильм выглядит банальным телепроектом; такого рода кино обычно привечает наш ММКФ.

Наверняка отхватит какой-нибудь приз фильм Марко Беллоккио «Спящая красавица». В оригинале название двусмысленней — часть героинь пребывает в коме. История Элуаны Энгларо, обсуждаемая по ТВ и в сенате (вправе ли родственники отключить систему жизнеобеспечения женщины, пробывшей в коме 17 лет), — фон для рассказов, придуманных Беллоккио. В первой половине от восторга перехватывает дыхание: Беллоккио хватает и на драму (в семейных сценах), и на религиозный триллер (в сценах противостояния католических фанатиков и манифестантов, поддерживающих эвтаназию), и на ернический гротеск (в эпизодах, живописующих банные сходки законодателей). Годы духовных исканий, пройденные пожилым мастером, ощутимы в смысловой наполненности каждого кадра; фирменный экзальтированный стиль идеально подходит теме о праве человека принимать на себя функции Бога. Но к середине фильм теряет энергию, сдувается и скатывается к патетической мелодраме и стандартному гуманизму. Что не помешало «Красавице» стать мишенью для тех ревностных католиков, что сражаются с абортами и неверными: они подали в суд на фестиваль в целом и Ульриха Зайдля, автора фильма «Рай: Вера», в частности. Католические дружинники слоняются время от времени у фестивального дворца с плакатами, обещающими кару небесную Зайдлю, а с ним заодно и Беллоккио.

Теперь от беллоккиевской полуудачи — к удачам абсолютным. Хармони Корин и его «Спрингбрейкерши» заставили зал визжать от адреналинового восторга, девчонок-малолеток — с утра дежурить под палящим солнцем в надежде увидеть живую Селену Гомеш (католические манифестанты могли совместить полезное с приятным, поглазев на малышек в шортах), а критиков-кретинов — поставить в анкетах по одной звезде. У Корина квартет юных оторв в балаклавах (одну зовут Faith — Вера, подруги сорвали ее с собрания юных христиан) грабит закусочную на заправке, чтобы уйти в весенний отрыв: парни, музыка, наркотики, бухло, пляжи и наркодилер с замашками эротического гуру, Аль по прозвищу Alien. В этом опусе магнум Корина есть и унаследованная от духовного учителя, Вернера Херцога, зачарованность человеческой причудливостью, и дань sexploitation; по форме «Спрингбрейкерши» близки Терренсу Малику — и при всей похабщине и панк-беспределе это тоже стихотворение. Только Малик слагает как в серебряном веке, а Корин — как в XXI, там, где у Малика роса и Рахманинов, у Хармони — пивная пена и Бритни Спирс; но тоже гармония.

Прост и чист фильм Брильянте Мендосы «Чрево твое» — мелодрама, вдохновленная национальными свадебными ритуалами филиппинских мусульман, неореалистической достоверностью и столкновением частной жизни с порохом политических стычек. Повитуха Шалеха не способна родить сама и потому подыскивает своему мужу-рыбаку молодую жену. Собственно, все — и на фоне других конкурсантов Мендоса выглядит освежающе легким и незатейливым. Но его простота дорогого стоит, и за кадр, в котором лодку героев сопровождает большая любопытная рыба, удавился бы сам Пол Томас Андерсон.