Жила-была девушка по имени Енуфа, любила сводного брата — веселого парня Штеву и отмахивалась от любовных признаний другого сводного братца, серого и неприметного Лацы. Штева погулял-погулял да и обручился с другой — дочкой старосты Каролкой, а Енуфа осталась тосковать с новорожденным ребенком на руках. Мачеха-дьячиха очень переживала, прятала падчерицу в избе, не зная, как оставить в тайне рождение внебрачного дитя. Мучилась она, мучилась и домучилась до того, что утопила младенца, а Енуфе сказала, мол, умер ее маленький Штевушка своей смертью. Енуфа от тоски согласилась на брак с терпеливым и преданным Лацей — на свадьбе-то и открылась правда о зловещем преступлении мачехи. Та раскаялась, а Енуфа нашла утешение в объятиях мужа. Такая вот драма стала основой популярной оперы Леоша Яначека; премьера датирована 1904 годом, и с тех пор варварские нравы моравской деревни XIX века регулярно будоражили режиссеров — и сочная, эмоциональная и насыщенная фольклорными мотивами музыка тоже располагает к постановке. Понятно, что сегодня не принято ставить «как написано», и от Дмитрия Чернякова, по обыкновению выступающего и сценографом спектакля, тем более не ждешь реконструкции на сцене мельниц и изб. И все же пробирает оторопь, когда входишь в зал и видишь декорацию — стерильный интерьер современного дома, хай-тек и тотальный евроремонт. Неожиданно, потому что «Енуфа» — опера реалистическая, действие ее разворачивается в относительно недавние времена, и поведение героев детерминировано социальной средой. Черняков удивляет в очередной раз, практически без натяжек превращая старый текст в напряженную психологическую драму, почти триллер, возможный здесь и сейчас.
На сцене дом, похожий на дом Бернарды Альбы. Живым призраком существует в нем «бабушка Бурыйя» (Ханна Шварц) — старая мельничиха стала мумифицированной дивой, подчинившей всю жизнь единственному ритуалу: уходу за сморщенным телом в ускользающей надежде сохранить следы красоты. Верхний этаж занимает дьячиха, мачеха Енуфы (Микаэла Мартенс) — сильная, красивая и не старая еще женщина, вдова, смертельно напуганная жизнью. Она заклинает гуляку Штеву не пить год — только после «испытательного срока» быть свадьбе — не столько из рационального стремления проверить чувства влюбленных, сколько из желания под любым предлогом отложить свадьбу падчерицы, не дать ей повзрослеть и узнать ужас бытия. Енуфа — чудесная девчонка, беззаветно влюблена в подруг, глянцевые журналы и удалого стилягу Штеву. Что ей Лаца — он носит куртку-парку, как многие романтические герои черняковских постановок, только он не Руслан и не Всеволод, этому бедному влюбленному счастливым не быть. Первый акт, в целом соответствующий первоисточнику, завершается ударом ножа Лацы по щеке Енуфы, второй начинается с разрыва, слома пространства в прямом смысле: нижний этаж дома частично опускается, разговор мачехи, тщетно пытающейся вернуть Штеву Енуфе, проходит внизу, второй этаж в этот момент скрыт черным занавесом так, чтобы были видны только ноги мечущейся по комнате Енуфы. В кино такие спецэффекты автоматически перевели бы фильм в фантастический жанр, театр позволяет их применять не во вред реалистичности происходящего. Иногда открывается и третий, под самыми колосниками этаж — чердак, где мачеха спрячет злополучного младенца: у Чернякова она не убийца — несчастная несостоявшаяся мать, обезумевшая от страха и недополученной любви, крадет ребенка Енуфы. Гибнет младенец по вине старухи Бурыйи, сталкивающей коляску из окна случайно, дряхлой рукой, дрожащей от брезгливого отвращения к новой жизни.
Третий акт — свадьба Енуфы, больше похожая на похороны: новобрачная была в черном. Понятно, что Чернякова хэппи-энд, навязанный опере, раздражает: счастливый финал не вяжется ни со всем случившимся, ни с музыкой. В цюрихском спектакле Енуфа выталкивает Лацу и остается в траурном женском царстве — она никого не простила: Кристине Ополаис, уже работавшая с Черняковым в берлинском «Игроке» и экс-ан-прованском «Дон Жуане», играет путь превращения веселой девчонки в мстительную «железную леди» с прямой спиной и ледяным взглядом. Оправданная жестокость.
