Представьте крысу, которая рассмеялась вам в лицо. Если пощекотать грызуна, мы ничего не услышим, зато микрофоны запишут ультразвук на частоте в 50 килогерц, выше самых высоких нот, доступных слуху. Фокус можно повторить с шимпанзе — и те будут хохотать в голос.

Нейробиологи еще 10 лет назад установили: человеческий смех — прямой наследник крысиного писка от щекотки. И детеныши шимпанзе, и крысята выражают смехом удовольствие в ответ на тактильный контакт. Но когда серия «Южного парка» или гэг стендап-комика бьют в цель, у нас в мозгу возбуждаются те же подкорковые центры, что и у грызуна с обезьяной.

При этом смех у людей, похоже, самый мощный из невербальных инструментов коммуникации. Без него львиная доля социальных взаимодействий просто не начнется. Если девушка вам улыбнулась, с ней проще заговорить. Коллеги дружно хмыкнут, услышав пафосный монолог начальства, — и поймут, что легко сработаются.

Можно ухмыльнуться, а можно улыбнуться, похихикать или высмеять, наконец, поржать всем офисом и дружно сползти под стол. Как все это многообразие реакций развилось из простого отклика на щекотку? Вопрос решила прояснить команда нейрофизиологов во главе с профессором-психиатром Дирком Вилькгрубером из университета Тюбингена. Их вывод: эволюция целенаправленно перекроила наш слух, точнее, слуховую кору мозга, чтобы различать тонкие оттенки смеха. Тех, кто с этой задачей не справлялся, тысячи лет отбраковывал естественный отбор. Иными словами, неумение разбираться в смехе уже в древности стоило людям жизни.

Вилькгрубер и коллеги укладывали подопытных в fMRI-томограф, где звучал смех в записи, и выяснили: мозг выделяет три основных категории — просто «смеются от щекотки», «смеются со мной» (над чем-нибудь веселым — это сближает) и «смеются надо мной» (издеваются, надо защищаться). Каждому соответствует своя карта активности мозга.

Не видя лица смеющегося и реагируя только на звук, подопытные верно угадывали тип смеха в четырех случаях из пяти, когда речь шла про «издевательство» и «совместное веселье». А когда имели дело со смехом от щекотки — только в трех из пяти: лучше перестраховаться и лишний раз принять этот смех за выпад против себя, чем пропустить такой выпад мимо ушей.

 Если смех нагружен социальным смыслом, подкорка обращается за помощью к двум зонам медиафронтальной коры (arMFC и prMFC). Они отвечают за рефлексию, в том числе о нашем месте в обществе. И отвечают на вопросы «что за роль у нас в этой компании?» или «кто все эти люди?». Ну а смех от щекотки отправляется на углубленный акустический анализ в ассоциативную слуховую кору: точно ли, проверяет мозг, в обертонах нет никакой крамолы?

Авторы не берут на себя смелость прямо заявить, что новая работа, которую эволюция взвалила на слуховую кору, миллионы лет назад подготовила ее к восприятию речи. Но если вспомнить, что даже младенцы учатся смеяться со смыслом раньше, чем говорить, легко понять, что за чем следовало. И та обезьяна, которая первой засмеялась, когда ее никто не щекотал, сделала вещь поважнее, чем изобретение колеса.