На вопрос «Сколько вам лет?» Елена Гусева отвечает: «Вроде, 28, но, вообще, 17». Режиссер видео и фотограф окончила факультет журналистики МГУ и мастерскую «Новые медиа» под руководством К. Преображенского Московской школы фотографии и мультимедиа имени Родченко. Ее фильм «На медведя» с уважением относится к популярным жанрам, но снят так раскованно и непредсказуемо, что легко может быть записан и в армию современного искусства — впервые он был показан в рамках дипломной выставки школы Родченко в Мультимедиа Арт Музее. Потом эта история о любви и призраках участвовала в программе российского видеоарта на VI Международном кинофестивале им. Андрея Тарковского «Зеркало» в городе Иваново. Весной этого года «На медведя» вошел в программу VIII Московской международной биеннале «Мода и стиль в фотографии — 2013».

Свобода тела и духа. Я — вечный и счастливый ученик, которому всегда везло с вдохновляющими педагогами. У меня была прекрасная частная школа, соединявшая в себе программы языковые, музыкальные и художественные. Многие преподаватели у нас были из университета, соответственно, общение, обсуждения, подача материала были на качественно ином уровне, чем тот, с которым я столкнулась, когда вынуждена была перейти в обычную общеобразовательную школу. О литературе, истории, искусстве мы говорили по существу, не формально, не поверхностно, ставили спектакли, устраивали музыкальные и поэтические танцевальные вечера, постоянно ездили на разные интересные экскурсии, уже тогда знакомились с азами философии. И мне тогда казалось, что иначе и быть не может. Еще мы занимались танцами по системе Айседоры Дункан, которые вела моя мама. Это направление, в основе которого лежит импровизация, следование музыке и свобода тела и духа, основанная на расслаблении и дыхании. Прекрасная альтернатива ритмике и хореографии, которой занимались и занимаются по большей части в таком возрасте. То есть все, что нас тогда окружало, было не «системным», стимулировало мыслить, соотносить, вникать в суть процессов (насколько это было возможно в раннем возрасте). Музыка, искусство, танец всегда были тесно переплетены с общеобразовательными предметами, это создавало целостную картину мира, человеческого существования, ощущение красоты и нераздельности.

Мой университет. Следующим личностно-формирующим этапом стал факультет журналистики МГУ. Университет — это чудесное место, которое может дать тебе все, что ты хочешь от него взять. И даже то, чего не ожидаешь. Я, не питая никогда особой любви к такому предмету, как русский язык, была совершенно увлечена им, благодаря Славкину Владимиру Вячеславовичу, который так увлекательно рассказывал о семантике, этимологии. У Александра Лапина начала заниматься фотографией. Ходила на разные дополнительные семинары по кино, мультипликации, литературе. А диплом защитила по Пастернаку у Олега Лекманова, который открыл для меня Серебряный век на совершенно другом уровне. Теперь вспоминаются огромные потолки нашего факультета на Моховой, запах стен совсем какой-то особенный, манящая весна за окнами и горящее здание Манежа напротив. Олег Лекманов и эта дипломная работа под его руководством дали мне невероятно много для личностного развития, потому что когда погружаешься в тему, даже если ты не собираешься потом заниматься наукой, то достигаешь благотворной сосредоточенности. Это дисциплинирует мозг и помогает тебе потом подходить к решению последующих задач, в том числе творческих, комплексно. Уже тогда мне было интереснее все, что происходило вокруг моей основной специализации, а не на профильных лекциях по PR и рекламе: литература, кино, фотография. И я решила, что, вероятно, мне следует стать фотографом. Хотя писать мне нравилось тоже. У нас была такая шутка, что с журфака выходят разные специалисты: экономисты, филологи, фотографы и даже журналисты. В итоге я вышла журналистом оттуда.

Жизнь как перышко. Одна из последних важных встреч в моей жизни — с Тонино Гуэррой. Я делала с ним интервью, а потом побывала в его волшебном доме в итальянском городке Пеннабилли, затерянном в горах. Он, современный Леонардо, сидит в маленькой, уставленной книгами и миниатюрными вещицами, комнате. Его жена Лора, окруженная пятьюдесятью кошками, приходящими к ним со всей округи, говорит, что он всегда любил маленькие пространства, которые располагаются вокруг него. И когда смотришь на Тонино в их доме в Пеннабилли, странном, полном маленьких и больших поделок, зеркал в саду, фотографий с Феллини, Антониони, Тарковским, когда бродишь по саду с разными невероятными уступами и причудливыми беседками, понимаешь, что нет границы между творчеством и жизнью, работой и хобби, собственным садом и городом за оградой. Есть какое-то пространство твоего бытия, которое ты наполняешь своей фантазией, своими снами, сказками и персонажами всегда, даже в мелочах. Гуляя по маленьким улочкам, можно встретить нарисованных им птиц в арках, таблички у дверей домов с рассказами о горожанах, часовенку, в которой живет ангел с усами, нарисованный Тонино, и стоят чучела птиц, которые однажды, конечно, выпорхнут. Можно пойти в сад забытых фруктов, созданный Тонино благодаря встрече с сумасшедшим садовником, который собирал семена античных, ушедших в прошлое фруктов. В саду стоит арка бесславия. Мне не хватает такого пространства в Москве, личностного, творческого. Здесь этому почти нет места. Недавно Тонино Гуэрры не стало, и это очень грустно. Он говорил, что жизнь — как перышко, оно летит, а когда упадет — жизнь кончится.

Замечательные безобразия. Возможно, я такой неустойчивый человек, но школа Родченко стала для меня очередным поворачивающим сознание этапом. В частности, взаимодействие с Кириллом Преображенским, под руководством которого я училась в группе «Новые медиа». Когда я поступала, то не очень-то представляла себе, куда иду, хотя находилась в контексте современного искусства. Принесла какие-то наивные черно-белые фотографии и нелепый мультфильм. Думала, что научусь профессионально фотографировать, снимать видео, ставить свет. И это все, безусловно, я получила. Но это вовсе, как оказалось, не главное, поскольку есть миллион учреждений, где тебя научат технике. Самое главное, что происходит в школе Родченко, — это качественное изменение сознания, достаточно болезненное поначалу, настоящая ломка стереотипов, взглядов на искусство, представлений о «прекрасном и безобразном», которые вдруг меняются местами. И тут какая-то совсем отдельная жизнь, творческая, полная квартирных выставок и замечательных безобразий. Временами кажется, что это разрушительно для личности.

Люди будущего. Вторая огромная часть моей жизни — это работа с подростками. Мы с очень близкими людьми делаем конный лагерь «Подкованные каникулы» (один из лагерей «Коллекции приключений»). Это объединяет мою страсть к творчеству с любовью к лошадям, путешествиям и детям. И опять же все это не оторвано от остальной моей жизни, поскольку мы работаем с детьми в русле «педагогики поддержки» (или «педагогики свободы»), что совсем не соотносится с официальной тоталитарной системой современного образования. Все это как-то переплелось ужасно тесно, и пока я не понимаю, к чему это приведет в плане творчества.

Новое детское. С «На медведя» все было довольно мучительно. Я решила снять фильм для детей. Перечитала множество детских рассказов в поисках того, на что опереться. В какой-то момент Дмитрий Кабаков, преподаватель по видео и рецензент диплома, посоветовал мне старую советскую повесть 1967 года Анатолия Алексина «Очень страшная история» про школьников, отправившихся на дачу и попавших в переплет. Их заперли в подвале, потом они убегали, все это с детективным подтекстом и советским морализаторством. Я прочитала и решила базироваться на ней. Показала ее Кириллу Преображенскому, моему руководителю, стала писать сценарий. В школе все были настроены довольно скептически, считали, что получится какой-то «Ералаш» или «Кортик». Надо сказать, что в конце концов от повести не осталось ничего ровным счетом, кроме дачи и темы с запиранием. Шестиклассники из повести превратились в подростков, их осталось трое, два мальчика и девочка, классический любовный треугольник, морализаторская история стала фантасмагорией. Нашелся невероятный совершенно дом с ларцом на крыше, просто подарок творческих богов. Когда мы, как герои фильма, отправляясь на отсмотр локейшна, завернули за угол кирпичного забора в Балашихе, то просто ахнули. В таком доме, безусловно, происходят странные и мистические вещи.

В стиле jazz. Многие моменты в фильме, как и дом, появились на первый взгляд случайно. Например, сцена с охотой на медведя вышла спонтанно, благодаря моей однокурснице Наде Гришиной, которая была художником по костюмам. Часть сцен не были прописаны подробно заранее, в сценарии значилось: «герои снимают клип», и дальше мы импровизировали на ходу. В какой-то момент Надя, крутя-вертя какой-то кусок меха, решила нарядить ребят в бояр. Мы стали смеяться и изображать, как они охотятся на медведя. И тут же решили это воплотить. И это стало чуть ли не ключевой сценой в фильме, все связалось с темой детства, с политической ситуацией, со всем-всем. Кстати, Надину замечательную дипломную работу можно увидеть в Мультимедиа Арт Музее на дипломной выставке школы Родченко этого года с 24 мая по 16 июня.

Страх медведя. У Хичкока есть термин «Макгафин», которым он, в частности, обосновывал свой метод саспенса. Это иррациональная вещь, предмет или человек, которая не пояснена, но навязчиво преследует зрителя, этакая обманка, вводящая в заблуждение, за счет чего создается эффект тревоги и ожидания, что эта вещь сработает. Этакий очередной фейк, с которым мы имеем тут дело. С одной стороны, медведь — символ детства, плюшевый мишка, лучший друг, с которым спят в обнимку. С другой стороны, это же и символ непонятного, страшного, пугающего, когда это перестает быть игрушкой и становится настоящей опасностью. Потому в фильме фигурирует шкура настоящего медведя, на которой проявляется просыпающаяся женственность героини, уже не девочки. На ней же происходит битва, условно, темных сил в финале. С детским медведем происходит перевертыш, когда в клипе герои охотятся на него, то есть они уже не видят в нем друга детства, это охота на детство, желание порвать с ним, стать взрослыми.

Не время менять имена. Мне было важно найти именно тех самых-самых ребят. Пришлось провести большой кастинг, я искала актеров по социальным сетям, театральным студиям, через знакомых. Приходили прекрасные ребята, но не те. В какой-то момент сложилась эта тройка, Ася Ашман, Даня Колганов и Макс Нарышкин, тогда я поняла, что фильм получится. Уже на пробах они начали тусить, взаимодействовать, придумывать какие-то нелепости. Когда Ася пришла первый раз на кастинг, в каком-то нереально коротком платье, со своей безумной стрижкой и громким голосом, я попросила ее под музыку потанцевать и поколбаситься пару минут. И она совершенно беззастенчиво отплясывала на зависть мне. И я поняла, что это моя девочка. Макс — рациональный, достаточно резкий и дерзкий. Даня — такой уютный, добрый, веселый. Втроем они стали именно теми, кого мне хотелось видеть в фильме. В итоге я даже их имена не стала менять.

В главных ролях. Ася Ашман учится в Британской школе дизайна, она не актриса, но кто мог бы быть ярче? Макс Нарышкин, когда снимался, учился в 11 классе и театральной студии «Домино». Сейчас он поступил не в театральный вуз, но в студии еще играет, зовет на свои спектакли. Даня Колганов в момент съемок тоже учился в школе, кажется, при Щепкинском училище. Сейчас играет в Театре русской драмы. Неизвестный в шляпе — это Иван Машнин, актер театра «У Никитских ворот». Изначально его в фильме было гораздо больше, он утром заходил в комнату ребят, заманивал их, кого в подвал, кого в кладовку, но потом, к сожалению, из драматургических соображений, эти моменты пришлось урезать, хотя Ваня был неподражаем. Черный человек (тот, что с крюком на голове в стиле работы Йозефа Бойса) — это бывший участник моей конной программы Толя Мальцев. Его собственный рост, если не ошибаюсь, чуть больше двух метров, а с привязанной подушкой, клюкой и мантией он становился просто необъятных размеров, настоящее чудовище.

Тень Гэвина Фрайдея. Над музыкальной темой фильма я думала долго. Все как-то не подходило. В какой-то момент Кирилл Преображенский поставил мне Each man kills the thing he loves в исполнении Жанны Моро. И я поняла, что это то что надо — и по смыслу, и по стилистике. Текст песни взят из поэмы Оскара Уайльда «Баллада Редингской тюрьмы», а сама песня стойко ассоциируется с фильмом «Керель» Райнера Вернера Фассбиндера. Это взрослая и грустная песня, исполняя которую, подростки попадают в противоречащий им контекст, к которому они пока отношения не имеют. Но в таком возрасте молодые люди стремятся примерить на себя взрослые переживания, взрослые типы поведения. Очевидно, что уже сейчас в них происходят первые чувственные открытия, связанные с пубертатностью, дружбой, ревностью. Но пока это только начало.

Естественность и адекватность. Дальше хочу снимать кино, безусловно. И скорее игровое, чем документальное. Впрочем, к чему себя ограничивать? Если документальное, то это будет не чисто документалистика, а с вкраплениями разных странностей, с ярко выраженным авторским взглядом. Как в моей работе «Очищение». Кадры документальные, но это нельзя назвать документальным кино или репортажем. Я вообще не люблю этого разделения на жанры, мне оно кажется искусственным. Нужно просто делать то, что придумал, и использовать адекватные для этого средства из любых областей. Я вынашиваю идею следующего фильма, тоже про подростков, лет 14-15. Что-то типа «Вино из одуванчиков» Брэдбери, только, конечно же, это будет что-то совсем иное. Хочу, чтобы мысли, страхи и надежды оживали и становились самостоятельными персонажами. Нужно создавать миры вокруг себя — такие, в которых интересно.

Другие фильмы проекта:

Если вы хотите стать участником проекта, присылайте информацию о себе и своей работе по адресу [email protected]