Херман Кох: Ужин
А произошло вот что. Перечислю факты. Однажды вечером, месяца два назад, трое молодых людей возвращались домой с вечеринки. С вечеринки, устроенной в столовой средней школы, где учились двое из них. Эти двое были сводными братьями — один из них был приемным сыном. Третий учился в другой школе. Он приходился им двоюродным братом. Несмотря на то что кузен практически не брал в рот спиртного, в тот вечер он опрокинул несколько банок пива. Вместе с двумя другими. Братья танцевали с девушками. С разными девушками, поскольку постоянных подружек у них на тот момент не было. У приемного имелась пассия, и большую часть вечера он цело- вался с ней, уединившись в темном углу.
Когда трое юношей покинули вечеринку (в час им велели быть дома), подружка осталась в школе ждать своего отца, который обещал за ней заехать.
Уже давно перевалило за полночь, но юноши знали, что еще укладываются в рамки дозволенного. Было обговорено заранее, что кузен останется ночевать у братьев, поскольку его собственные родители укатили на пару дней в Париж.
По дороге домой им приспичило пропустить еще по стаканчику пива в кафе. Так как наличности было в обрез, они отправились на поиски банкомата, который и обнаружили на полпути между школой и домом. Банкомат находился в закутке, за стеклянной дверью.
Один из сводных братьев, родной сын своих родителей — назовем его «биологическим братом», — идет снимать деньги. Кузен и приемыш остаются ждать на улице. Не проходит и минуты, как «биологический брат» возвращается.
— Уже? — удивляются двое.
— Да нет, — говорит брат, — блин, я чуть не обделался от страха.
— Почему? — спрашивают двое.
— Там кто-то лежит. Спит, в спальном мешке, блин, я чуть не наступил ему на голову. Как в точности развивались дальнейшие события и тем более кто явился их зачинщиком, доподлинно неизвестно. Все трое в один голос утверждали лишь то, что в закутке с банкоматом нестерпимо воняло. Блевотиной, пÓтом и еще чем-то, что все трое приняли за трупный запах. Это важно: дурно пахнущий вызывает гораздо меньше симпатии, зловоние порой ослепляет; и, хотя пахнуть человеку свойственно, это умаляет его достоинство. Что, безусловно, не служит оправданием случившегося, но и замалчивать сей факт тоже не следует.
Итак, трое юношей хотят снять деньги, немного, на заключительный пивной раунд в кафе. Но стоять в этой вони невыносимо, здесь и десяти секунд не выдержать — тут же начинает тошнить, как будто по полу разлили помои.
Но там лежит человек: он дышит и даже похрапывает во сне.
— Пошли поищем другой банкомат, — предлагает приемный.
— Черта с два, — говорят двое других. — Что за хрень: невозможно снять деньги только потому, что кто-то здесь отсыпается с бодуна и воняет.
— Да ладно вам, — пробует убедить их приемыш, — пошли отсюда.
Нет, двое других не столь слабохарактерны, они не обязаны рыскать по всему району в поисках другого автомата, они будут снимать деньги здесь. В закуток входит кузен и начинает тормошить спящего:
— Эй, просыпайтесь! Подъем!
— Я пошел, — говорит приемыш, — не нравится мне все это.
Он садится на велосипед и уезжает. Сводный брат пытается его удержать, но тот в ответ лишь отмахивается и исчезает за углом.
— Оставь его, — говорит кузен. — Он зануда. Чистоплюй. Слабак.
Они заходят в закуток вдвоем. «Биологический брат» дергает за край спального мешка.
— Эй, просыпайтесь! Блин, — говорит он, — какая же вонь!
Его кузен пинает спальный мешок. Это не трупный запах, скорее и впрямь запах из му- сорных пакетов, полных пищевых отходов — обглоданных куриных костей и плесневелых кофейных фильтров.
— Поднимайтесь, здесь же банкомат.
Они еще вежливы, несмотря на вонь, от которой слезятся глаза, они обращаются к спя- щему на «вы». Незнакомец, скрытый спальным мешком, несомненно, старше их. А значит, надо обращаться «господин» — хоть он и бомж, по всей вероятности, но все-таки господин.
Из спального мешка впервые раздаются звуки под стать ситуации: кряхтение, вздохи, неразборчивое бормотание. Как будто разбудили ребенка, которому ужас как неохота идти в школу. Звуки сменяются движением: кто-то потягивается и пытается выпростать из спального мешка голову или какую-нибудь другую часть тела.
Молодые люди еще не придумали, как поступить, они слишком поздно соображают, что вообще-то им совсем не хочется знать, кто прячется в спальном мешке. До сих пор перед ними было лишь препятствие, мешающее снять деньги в банкомате, дурно пахнущее препятствие, которое требуется устранить. А теперь им придется вступить в разговор с кем-то, кого насильно вырвали из сна. Кто знает, что снится бездомным: крыша над головой, горячий обед, жена, дети, дом с подъездной аллеей, ласковая собака, виляя хвостом несущаяся навстречу?
— Убирайтесь, пидоры!
Они вздрагивают. Голос не соответствует ожиданиям. Они представляли себе мужика — заросшего, потного, взлохмаченного, беззубого. Но раздавшийся голос вроде как женский...
В тот же самый момент в спальном мешке снова происходит копошение: одна рука, другая и, наконец, голова. Черные жидкие волосы с проседью, через которые просвечивает череп. Мужчины лысеют иначе. Лицо грязное, небритое, вернее, покрытое некой растительностью, но явно не мужской.
— Убирайтесь! Сволочи!
Голос сиплый. Женщина машет рукой, словно отгоняя мух. Женщина. Двоюродные братья ошарашенно смотрят друг на друга. Вот сейчас бы им и уйти. Позже оба будут вспоминать эту минуту. Тот факт, что в спальном мешке лежит женщина, все меняет.
— Пошли отсюда, — и в самом деле говорит «биологический брат».
— Черт бы вас побрал! Проваливайте! — кричит женщина. — Катитесь отсюда!
— Заткнись, — говорит кузен. — Закрой пасть, я сказал!
Он собирается пнуть спальный мешок, но пространство ограниченно, он с трудом удер- живает равновесие и, промахнувшись, попадает носком ботинка женщине под нос. Тол- стые, опухшие пальцы с черными ногтями хватаются за нос. Кровь.
— Сволочи! — надрывается голос, так громко и хрипло, что заполняет собой все пространство. — Убийцы! Гады!
Брат тянет кузена к выходу: — Пойдем отсюда. Они выходят на улицу. — Грязные ублюдки! — доносится до них из-за стеклянной двери все тот же голос, уже чуть более приглушенный, но все равно разлетающийся по всей улице.
Уже поздно, улица пуста, лишь в трех-четырех окнах еще горит свет...
— Я не хотел... — говорит кузен. — Меня прорвало. Черт, сука!
— Да уж, — говорит брат, — блин, вот разоралась-то!
Из закутка еще сыплются ругательства, благодаря закрытой двери смодулированные в яростное шипение.
Внезапно оба разражаются смехом, истерическим хохотом. Они не могут остановиться, они держатся за стену, чтобы не упасть, а потом друг за друга. Они бросаются друг другу на шею, их тела сотрясаются от смеха.
— Сволочи! — Брат имитирует хриплый голос женщины. — Ублюдки!
Кузен брякается на колени, а потом валится на землю:
— Перестань! Пожалуйста! Я сейчас умру!
Возле дерева стоят мешки с мусором и другие предметы, очевидно приготовленные для мусороуборочной машины: офисный стул на колесиках, картонная коробка от домашнего кинотеатра, настольная лампа и кинескоп. Все еще гогоча, они берут стул и шагают с ним к банкомату.
— Грязная шлюха!
Они швыряют стул на спальный мешок, где тем временем снова затаилась женщина. Кузен распахивает дверь, другой идет за лампой и двумя до упора набитыми мусорными пакетами. Из спального мешка снова показывается голова женщины, волосы спутались в сальные колтуны, на лице борода или наросшая грязь. Она пробует столкнуть с себя стул. Первый мусорный пакет летит ей прямо в лицо, голова, отклонившись назад, ударяется о стальную урну, подвешенную на стене. Теперь кузен бросает лампу. Старомодную модель с круглым абажуром и складной ножкой. Абажур попадает ей точно в нос. Странно, что она больше не кричит, что юношам больше не слышно ее сиплого голоса. Она лишь осоловело клюет носом, когда второй мусорный пакет бьет ей по голове.
— Грязная шлюха, катись дрыхнуть в другое место! Найди себе работу!
Их обуревает новый приступ хохота.
— Работу! — кричит брат.
Кузен снова подходит к дереву и мусорным мешкам. Он отпихивает коробку из-под до- машнего кинотеатра, за ней валяется канистра. Защитного цвета, такие часто вешают на багажник джипа. Кузен проверяет канистру — пустая. Неудивительно, кто станет выбрасывать полную канистру?
— Нет, нет, что у тебя на уме? — волнуется брат.
— Да ничего, она пустая, а что ты подумал? Женщина тем временем приходит в себя.
— Хулиганье! У вас совесть есть? — произносит она внезапно нормальным голосом, голосом из далекого прошлого.
— Здесь воняет, — говорит двоюродный брат, — мы сейчас выкурим это амбре.
Он поднимает канистру над головой.
— Ладно, хорошо, можно мне наконец поспать?
Кровь из носа уже не течет. Кузен кидает канистру и (кто знает, может намеренно) про- махивается, канистра приземляется на безопасном расстоянии от женщины. Раздается страшный грохот, но в целом ущерб меньше, чем от мусорных мешков и настольной лампы...
Спустя две недели в телепередаче «Внимание: розыск!» будет хорошо видно, как, метнув канистру, двое молодых людей выскакивают на улицу. Их долго нет. На кадрах, запечатленных установленной в закутке камерой видеонаблюдения, женщины в спальном мешке не видно. Камера направлена на дверь, на посетителей; остальное пространство закутка остается за кадром.
В тот вечер, когда Клэр и я впервые увидели по телевизору эти кадры, Мишел был наверху, у себя в комнате. Мы с Клэр сидели на диване в гостиной, с газетой, бутылкой красного вина и остатками ужина. К слову сказать, данное происшествие уже было описано во всех газетах, освещено в выпусках новостей, но отснятые кадры обнародовали впервые. То были шокирующие кадры, нечетко зафиксированные каме- рой видеонаблюдения. До тех пор все лишь клеймили хулиганов позором. Куда только катится наш мир? Беззащитная женщина... нынешняя молодежь... строгое наказание — да, слышались даже призывы вернуть смертную казнь.
Все эти пересуды шли до передачи «Внимание: розыск!». До нее происшествие было всего лишь сообщением, пусть и жутким, но сообщением, обреченным, как и все подобные, на забвение: со временем острые углы сотрутся, и сама история, не первостепенной важности, бесследно канет в прошлое.
Но кадры с камеры изменили все. Молодые люди — виновники — обрели лица, пусть даже из-за плохого качества отснятого материала не сразу узнаваемые; к тому же оба были в шапочках, натянутых до бровей. Зрителям открылось, однако, нечто другое: они увидели, как юноши кайфовали, как они сгибались пополам от смеха, обстреливая беспомощную женщину мусорными мешками, лампой, стулом и канистрой. Даже несмотря на отсутствие звука, было заметно, как они подбадривают друг друга, когда мешки достигают цели.
Особенно коробил смех. Именно тогда заработала коллективная память: эта гогочущая шпана потребовала в ней своего места. В десятке самых страшных событий нашей коллективной памяти они заняли восьмое место, уступив вьетнамскому полковнику, по решению полевого суда стрелявшему в голову активисту Национального фронта освобождения Южного Вьетнама, но опередив китайца, пытавшегося с помощью полиэтиленовых пакетов задержать танки на площади Тяньаньмэнь.
И еще один немаловажный аспект. Несмотря на скрывающие лица шапочки, было видно, что оба юноши — явно из благополучных семей. Трудно сказать, что именно на это указывало: что-то неуловимое в их одежде, в их облике. Белые мальчики. Не те отморозки, что поджигают машины и устраивают этнические разборки, а приличные мальчишки из состоятельных семей. Мальчишки, которых мы встречаем каждый день. Такие, как наш племянник. Или как наш сын.
Я отчетливо помню мгновение, когда я ясно осознал, что речь идет не просто о представителях юного поколения типа нашего племянника и нашего сына, а непосредственно о нашем сыне (и нашем племяннике). Я обмер. Могу с точностью до секунды указать на том видео момент, когда я отвел взгляд от экрана и искоса посмотрел на Клэр. Поскольку следствие еще продолжается, я не стану раскрывать, что именно заставило меня с ужасом узнать собственного сына, забивающего бездомную женщину мусорными мешками и стульями. Гогочущего. Не буду вдаваться в подробности, ведь теоретически у меня еще есть возможность все отрицать. Вы узнаете в этом молодом человеке Мишела Ломана? На этом этапе следствия я еще могу отрицательно покачать головой. Это сложно подтвердить... Кадры весьма размыты, я не осмелюсь подтвердить под присягой...
Последовали другие кадры видео — смонтированные (моменты, когда ничего не происходило, были вырезаны). Раз за разом двое молодых людей входили в закуток и швыряли вещи.
Самое страшное ожидало нас в финале, о котором заговорила вся Голландия. Сначала летела пустая канистра, затем герои фильма вышли на улицу, вновь вернулись и бросили что-то еще — непонятно что именно: зажигалку? спичку? Видна была лишь вспышка, в одно мгновение засветившая весь кадр, в результате чего изображение побелело и исчезло. Потом оно возобновилось: двое молодчиков что есть мочи удирают с места происшествия.
На последних кадрах видно было немного. Ни дыма ни огня. Взрыв канистры не повлек за собой пожара. Но именно это отсутствие действия на экране и пугало. Поскольку самое важное камера не зафиксировала, его приходилось додумывать самим.
Бездомная погибла. Судя по всему, мгновенно. Как только бензиновые пары из кани- стры взорвались у самого ее лица. Или спустя несколько минут. Может, попробовала выкарабкаться из спального мешка, а может, и нет. За кадром.
Так вот, я искоса взглянул на Клэр. Если бы она повернула голову и посмотрела на меня, я бы все понял. Значит, она увидела то же, что и я.
И в этот момент Клэр повернула голову и посмотрела на меня.
Я затаил дыхание, или, точнее, я набрал в грудь воздуху, чтобы хоть что-то выдавить из себя. Что-нибудь — я еще не знал, какие слова подобрать, слова, которые изменили бы нашу жизнь.
Клэр взяла бутылку вина и посмотрела на свет: вина оставалось от силы полбокала.
— Допьешь? — спросила она. — Или откроем новую?