Об иностранных агентах, современном искусстве, политических репрессиях и о том, почему больше ничего нигде не будет
Камера крохотная, темная и сырая. На нарах сидят иностранные агенты. Немцы, голландцы, поляк, словачка, а также русские, заподозренные в связях с немцами и голландцами. Иностранные агенты пробуют нары на твердость и решетки на прочность.
— Материальная культура гулаговских лагерей бедней, чем в эпоху неолита... — Татьяна Курсина, исполнительный директор музея «Пермь-36», неторопливо ведет экскурсию, но я не фотографирую ложки и телогрейки, потому что они везде одинаковые. Я гляжу на лица.
Европейцы беспечны, как в первый день каникул. Русские мрачны и иконописны, как раненые красноармейцы. Но в «Перми-36», единственном в России музее политических репрессий, различия стираются. На лицах иностранцев от ужаса проступает достоевщина. А у наших, наоборот, усталое, терпеливое понимание, которое издали можно спутать с душевным покоем.
Фото предоставлено автором
Фото предоставлено автором
Фото предоставлено автором
Фото предоставлено автором
Фото предоставлено автором
Фото предоставлено автором
Фото предоставлено автором
Фото предоставлено автором
Много лет подряд здесь проходил фестиваль «Пилорама» — Вудсток в интерьерах концлагеря. Пятнадцать тысяч человек слушали бардов, смотрели Вайду, ссорились, влюблялись и дискутировали, а губернатор Олег Чиркунов, Медичи пермского Ренессанса, стоял под дождем и подпевал Шевчуку и Макаревичу.
Новый губернатор Виктор Басаргин то ли струсил, то ли ему не объяснили, почему «Пилорама» — это очень круто. И в последний момент, когда афиши уже расклеили, правительство края не дало денег, и «Пилорамы» не стало.
Остались осколки: «Лаборатория Пилорама» — две международные дискуссии, подготовленные русскими и немецкими НКО. Шевчук с Макаревичем не приехали, зато приехал я.
Представьте себе пыльный город-миллионник, представьте себе любой провинциальный город и вслушайтесь в названия этих дискуссий. 1) «Гражданские журналисты: лидеры мнений или аутсайдеры?» 2) «Европа в кризисе. Перспективы отношений Россия — ЕС». Есть в этом одновременно и комизм, и пафос: Гельман уволен, Лебедев в больнице с малярией, Чиркунов где-то путешествует, но Пермь по-прежнему культурная столица Европы. Мы вежливо и пылко беседуем о гражданских инициативах и новых формах журналистики в фойе паршивой гостиницы, каждую секунду ожидая, что местные последователи Кургиняна устроят какую-нибудь гадость. Есть почти античный героизм в танце на краю могилы. Братской могилы, в которой скоро окажутся все НКО в России.
Позже звучали хорошие, добрые слова: народу-то пришло много, девяносто пять человек, и все понимали друг друга с полуслова, а значит, «Пилорама» все-таки состоялась.
Но это неправда. Не будет больше Гельмана, не будет выставок и фестивалей, перестанет махать палочкой Курентзис, все «Золотые маски» останутся в Москве. Пятиэтажную букву «П» пустят на дрова, потому что, по словам одного мудрого пермского таксиста, «эта штука ваще ни с чем не сочетается». И не надо никого сажать, не надо стряхивать пыль с музейных политических репрессий, достаточно просто не давать денег и запретить, чтобы деньги давала Европа.
Все оплакивают недолгое пермское Возрождение — все девяносто пять человек. Вопреки законам исторического развития, Пермь возвращается в средневековье — не особенно темное и кровавое, а типичное для прочих русских городов.
У каждого города есть главная, легендарная улица: Невский, Арбат, Бродвей. В Перми это Компрос (Комсомольский проспект), где на скамейках дремлют нищие, а в скучных, московского вида кофейнях постигает себя нарождающееся сословие хипстеров. И еще есть набережная Камы, где в бывшем речном вокзале — Музей современного искусства, а рядом бухают и дерутся те, кто к современному искусству равнодушен.
В воскресенье, в День ВМФ, сюда причалил плавучий кабак «Николай Гоголь», толстые бабы танцевали на верхней палубе и пели Ротару, а на разбитой набережной пьяный мужик в тельняшке стоял на коленях перед другим таким же:
— Поговори со мною, падла. По-го-во-ри!
А в двадцати метрах заканчивалась выставка «Искусство против географии», достойная не то что московских, а каких-нибудь нью-йоркских галерей.
Фото предоставлено автором
Фото предоставлено автором
Фото предоставлено автором
Фото предоставлено автором
Фото предоставлено автором
Фото предоставлено автором
Фото предоставлено автором
Фото предоставлено автором
Кстати, изначально нас должен был приютить именно Музей современного искусства, но новый директор решил не рисковать и не пустил на территорию музея сомнительных людей с идеалами европейской интеграции.
Мы любуемся закатом и выпиваем — я и иностранный агент Зоя Лукьянова, директор Института гражданской активности, создательница «Лаборатории Пилорама». Я задаю ритуальный, ненужный вопрос: зачем это все? Я задаю его всем, кто в России занимается малыми делами.
— У меня и так бессонница. Не хочу, чтобы еще одно незавершенное дело окончательно лишило меня сна.
— Так это же совесть, Зоя.
— Да, это совесть.
Схожее чувство я испытывал на встречах растаманов или ролевиков. Или на собрании пермского «Мемориала». Это тоже субкультура — прекрасная и ужасно далекая от народа, с особым дресс-кодом и языком, и как же беспомощен этот язык и его загадочные лексемы: «историческая память», «гражданское общество», «нравственный выбор»!
Ну что вам сказать про нравственный выбор? У молодого человека в Перми есть два варианта. Либо в «Пятерочку» на 17 тысяч. Либо в «Чикен» (местная разновидность «макдака») на 14. Выбрал и порадовался, что обеспечил себе будущее хотя бы на месяц вперед.
Это нормально, это жизнь, но когда позади концлагерь, а впереди река, самые обычные вещи навевают грусть. Один из иностранных агентов, почуяв общее настроение, внезапно цитирует Помпея: Navigare necesse est, vivere non est necesse. Плыть — необходимо.
Корабль с Ротару очень кстати отплывает, наконец-то смолкает музыка и появляется надежда.
