Есть такая наука — социология. И есть такая поговорка: «Одни поступают в Московский университет, а другие — на социологию». О самых ярких эпизодах из новейшей истории соцфака МГУ любой желающий может справиться в «Википедии» — я лучше расскажу, какие титанические усилия предпринимает его руководство, чтобы поправить положение.

Два последних месяца я слышу из-за соседнего рабочего стола протяжный стон. Сидящий за ним человек, мой муж, редактирует английскую версию печатного органа соцфака МГУ. Факультет решил резко повысить свою эффективность и попросил аспирантов перевести на язык международной науки труды декана Добренькова, завкафедрой Кравченко (если будете гуглить, то ключевые слова для поиска — «профессор Интернетченко») и еще нескольких лиц. Получилось местами гениально. Например, так: Nowadays these extreme displays are branded, but any other evil can be opposed against the moral principle of love. Не знаю, на какие крайние дисплеи переводчик ставил клеймо, но в оригинале у Добренькова было даже эффектнее: «В наши дни эти крайние проявления заклеймены, но какое-то зло всегда может быть противопоставлено нравственному принципу любви». Да, может. Потому что уже противопоставлено.

Выражение еxtra-marital thinking of the «reformers» поначалу повергло меня в ступор: зачем реформаторы думали об адюльтере и откуда автору об этом известно? Оригинал пояснял, но плохо: «реформаторы» (под которыми понимается Егор Гайдар и его коллеги) совсем не думали о семье с как минимум тремя детьми, без которой Россия в недалеком будущем перестанет существовать. На этом фоне словосочетание in the bowles of bureaucracy казалось даже хорошей метафорой. Ну да, в кишках бюрократии, запутанных, как тексты профессоров соцфака. То есть, конечно, в недрах.

Но вой из-за соседнего стола был вызван даже не этим. Местами он становился членораздельным, и я слышала: «Выкидываю половину слов, смысл сгущается, но его все равно не хватает на одну английскую фразу». Попробуйте сказать по-английски вот это: «В тот же период происходит и становление социологии в качестве способа теоретического самопостижения и самопонимания этих обществ, в качестве средства их саморефлексии». Сколько слов у вас получится? У меня — три: Then sociology emerged. Английский очень богат, но к тавтологиям и плеоназмам настроен враждебно. Как, впрочем, и наука.

Теперь по содержанию. В первом произведении Добренькова оно сводилось к следующему: «Уважение к культурным особенностям своей страны, в том числе или в первую очередь к православию — нравственный императив свободы научного мышления». Международное научное сообщество, я верю, жаждет прочитать о нравственном императиве свободы научного исследования.

Кравченко ограничился переводом старинной статьи Макса Вебера, что автоматически превратило обратный перевод в плагиат: кавычки в начале и в конце статьи при печатании, скорее всего, уберут.

Ученый труд А. И. Антонова о демографической ситуации в России заканчивался констатацией настоятельной потребности нашей родины в пушечном мясе: «В стране с самой низкой плотностью населения в мире территориальная и государственная целостность может сохраняться лишь при наращивании военной мощи, т. е. требует эффективной экономики, недостижимой в условиях депопуляции».

А самая научная из всех статей доказывала, что социологию следует периодизировать на классику, модернизм и постмодернизм и никак иначе, потому что это отражает этапы становления самого общества. Если вам хочется спросить why on earth is this a problem, то обратитесь за ответом к Добренькову. Потому что я не знаю.

И еще такой конфуз: все это не первые, конечно, публикации. Скажем, труд Н.С. Федоркина о государстве как факторе становления гражданского общества в переходных странах уже выходил в весьма экзотическом месте — в органе «отделения погранологии Международной академии информатизации», включенном год назад в список ВАК. Издание настолько международное, что требования к публикациям для зарубежных коллег там сформулированы так: Contents of the paper should correspond to the topics and the scientific level of the log. И этот уровень бревна зарубежным социологам, судя по отсутствию их работ в журнале, совсем недоступен.

Хотя самой стратегии соцфака МГУ не откажешь в изяществе. Министерство разрабатывает таинственный набор критериев эффективности, в числе которых — количество публикаций в международных журналах. Чтобы повысить свою эффективность, соцфак МГУ на деньги того же министерства создает «международный журнал» посредством перевода своей ахинеи на язык международной науки. Следующим шагом правильно было бы создать второй англоязычный орган, который бы обильно цитировал первый, вознося международный индекс цитируемости Добренькова на невообразимые высоты.

Поэтому я тоже закончу изящно — указанием на исторический прецедент. В мае 1943 года посол СССР в Великобритании Иван Майский отправил Джону Мейнарду Кейнсу статью академика Марка Митина «Двадцать пять лет философии в СССР» с просьбой поместить ее в солидном научном журнале ради «укрепления культурных связей» между союзниками. Кейнс передал текст Леонарду Вульфу, но тот отказался осквернять страницы своего Political Quarterly бессмысленным, с его точки зрения, выражением «диалектический материализм». Тогда Кейнс обратился к редактору Philosophy Сиднею Хуперу, но снова получил отлуп.

Кейнс славился своей способностью убеждать. В данной ситуации у него был единственный возможный аргумент, и он его привел: статью следует напечатать ради того, чтобы показать, «какая дурь бродит в головах рода человеческого».

Думаю, именно с этой целью всему социологическому миру следует внимательно прочитать англоязычный орган соцфака МГУ. Потому что вообразить такую запредельную дурь абсолютно невозможно.