«Искусство не журналистика»: почему художников перестали вдохновлять протесты
В 2011–2012-м художники вдохновлялись новостями из «Новой газеты» и репортажами телеканала «Дождь», и чуть ли не каждый митинг/арест/законопроект находил отклик в их работах. Они поочередно устраивали перформансы в защиту Pussy Riot, рисовали портреты Путина и Медведева, которые затем выносили на Болотную площадь или проспект Сахарова, отсиживали десять суток в СИЗО, писали лозунги синей ручкой на простынях (этим, в частности, занимался политический активист Петр Верзилов на пару с Алексеем Навальным) и дразнили разъяренных казаков выставками «альтернативных» икон.
С каждым месяцем проекты становились провокационнее, а православные активисты и казачьи патрули — многочисленнее и агрессивнее. И если в начале 2012-го выставки протестного искусства на «Фабрике» и «Артплее» проходили мирно и незаметно, то к концу года посещать подобные мероприятия стало небезопасно.
Что мы наблюдаем летом 2013-го? Главный сторонник протестного искусства Марат Гельман уволен с должности директора музея ПЕРММ, в анонсах мероприятий на «Винзаводе» и «Артплее» больше нет слов «политика», «религия», «протест», «Болотная», а художники не стоят с плакатами ни у Кировского суда, ни у ворот колоний, где отбывают срок Алехина и Толоконникова. Что произошло с протестным искусством? Ушло в подполье? Подстроилось под цензуру? Или же художники перестали верить в силу протеста? «Сноб» поговорил об этом с кураторами и самими художниками.
Василий Слонов, художник. Серия его работ Welcome! Sochi 2014 послужила поводом для увольнения Марата Гельмана с должности директора музея ПЕРММ
Протестное искусство пошло на спад, как и все протестное движение. Это общая тенденция. Если в обществе есть какая-то актуальная тема, она, естественно, мотивирует и художников. А в ситуации, когда побеждает тотальное равнодушие, и художникам становится все равно. Что касается кураторов, они тоже не могут разрабатывать только одну тему. Им это рано или поздно надоест. Все приедается, а искусство — такая сфера, которая постоянно требует чего-то нового.
СМожет быть, кураторы просто боятся цензуры?
Независимым-то кураторам чего бояться? Тот же Марат Гельман — я не думаю, что он напуган. Он кем был, тем и остался. Занимается тем, что ему интересно, и не думает: «Ой, мне за это по голове достанется».
Лично я не актуальный художник. Я не питаюсь политическим планктоном. Мне интереснее социальная жизнь. Моя стратегия — стратегия анекдота. Отстраненное, ироничное отношение ко всему. Я не принимаю близко к сердцу ни Болотную, ни Навального, ни патриотические движения. Живу своей содержательной жизнью.
СНо ваш проект Welcome! Sochi 2014 очень актуален.
Проект про Сочи актуален, так как это сейчас тема номер один. Но я им начал заниматься еще раньше, чем государство, — с 2007 года. А то, что он стал актуальным, — не моя вина. Моя цель была как-то помочь государству, вдохнуть во все это душу, сделать проект самобытным, интересным, задорным. И, конечно, в сердцах людей это нашло какой-то отклик. Они увидели не просто какую-то официальную картинку, а здоровую самоиронию. Да и Олимпиада — это международное событие. Это как Вторая мировая. И меня интересуют вот такие масштабные события. А Навальный — это региональная история. Слишком мелко. Мне хочется масштаба, кубометров каких-то.
Артем Лоскутов, художник, организатор «Монстраций», автор иконы Pussy Riot
Я бы не сказал, что протестного искусства нет. Те, кто этим раньше занимался, продолжают заниматься. С выставками сложнее. Вот недавний пример: на «Белых ночах» в Перми готовился проект «Occupy Пермь» — согласованный оккупай в музейной обстановке, — и наша задача была в том, чтобы заполнить это пространство абсурдными лозунгами с «Монстрации». Кончилось это все тем, что Гельмана уволили, а «Occupy Пермь» запретили — наш проект стал четвертым, который был снят с программы. Так что сложность с организаторами и кураторами, безусловно, есть. Такое ощущение, что все лишний раз пытаются перестраховаться и ничего не показать.
ССудебные разбирательства по поводу вашей иконы до сих пор продолжаются.
Самое интересное в том, что эта акция изначально не оценивалась нами как что-то экстремальное. Но она спровоцировала несколько административных дел, которые идут-идут, и конца им не видно. Вот соберемся мы еще раз сделать что-то подобное — не будем оценивать это как провокацию, как шаг против государства, как что-то незаконное, а получится то же самое. Меня это не то что останавливает, но все равно грустно, что в нашей стране все так происходит.
Я слышал, что проблемы с цензурой возникли сейчас у Московской биеннале — там до сих пор не вывешен полный список участников. Говорят, там идут торги за то, кто может участвовать, а кто нет. Какие-то проекты государство хочет снять, а кураторы сопротивляются, и поэтому не вывешиваются списки. Что останется с такими темпами от современного искусства — непонятно. Какая уж тут жизнь, какое искусство?
Иосиф Бакштейн, искусствовед, куратор, комиссар V Московской биеннале современного искусства
Художники по-прежнему интересуются политикой. Для многих это уже стало частью творчества: они реагируют не только на какие-то конкретные политические события, сколько на всю современную неолиберальную общественную философию. Это уже политизированность самой художественной ментальности.
К политическому искусству как к жанру я безразличен. Мне интересны сами произведения. Если в художественном отношении они состоятельны, если это интересная метафора, какая-то концепция, то работа может быть политизирована, а может быть абсолютно аполитична — дело не в этом. Практика показывает, что использование художественной формы для раскрытия политических тем не всегда дает положительный результат — даже у самого политически ангажированного зрителя это не вызывает гарантированного интереса.
СБудут ли представлены политические работы на предстоящей биеннале?
На биеннале есть работы, которые как-то реагируют на политическую ситуацию, но для художника важна не реакция на какие-то политические события, а встраивание элементов политической философии в свои художественные концепции.
СГоворят, что у куратора возникли проблемы с цензурой.
Никакого специального отсева участников не было. Были какие-то разговоры с художниками, но это все дело куратора. Отбирает проекты сама Катрин де Зегер. Поэтому цензуры никакой у нас нет.
Татьяна Волкова, искусствовед, организатор фестиваля активистского искусства «Медиа Удар»
Большинство арт-институций совершенно исключили из сферы своих интересов политические темы или сфокусировались на работе с западными художниками. Современная ситуация в России также приводит многих кураторов и художников к самоцензуре. Но это все же не относится к художникам-активистам, чьи работы направлены не на арт-систему, а на общество. Медиатехнологии сегодня позволяют авторам работать вне арт-институций, устраивая разные офлайн- и онлайн-события, создавая собственные, независимые формы существования.
С«Медиа Удар» проводится в рамках Московской биеннале современного искусства. Вы чувствуете какое-то давление со стороны кураторов?
В финансовом отношении и в отношении контента наш фестиваль абсолютно независимый. Биеннале никогда не вмешивается в то, как мы отбираем материалы спецпроектов, и не помогает деньгами или площадками.
Александр Савко, художник. В 2012-м его картина «Нагорная проповедь» с изображением Микки-Мауса в образе Христа была признана экстремистской
Прошлогоднее увлечение художников протестным искусством было лишь погоней за славой. Да и делалось все это довольно примитивными методами. Как говорится, кусочек карбида очень быстро растворился в воде и перестал бурлить. У кого был больший интеллектуальный запас, те стали делать более изощренные и кропотливые работы, а вот эти однодневки быстро исчерпали себя и ушли.
То, что было со мной и Микки-Маусом, не является единым целым с последующими скандалами — Pussy Riot, протестами и т. д. Потому что мой замысел был совсем другой: во-первых, была использована старая работа, которой уже около 20 лет. И там речь шла о подмене понятий в условиях новой потребительской цивилизации — о замене истинных ценностей сиюминутными медийными мультяшными персонажами, которые стали олицетворением новых идеологий и религии. В этом и есть ирония, что работу осудили за старые грехи — она не вписалась в новое время. В этом ее прегрешение.
СУсилилась ли цензура по сравнению с 80-ми и 90-ми?
Цензуры стало вроде больше, но цензура эта смехотворная. Такое ощущение, что все хотят нарваться на консервативные государственные препоны, чтобы создать себе ореол мученичества. Тогда, в 80-е и 90-е были более кондовые условия. И проекты были более изощренные и иносказательные, так как все работали с двумя смыслами. А сейчас это все настолько прямолинейно, что уже нет ни подтекста, ни скрытого смысла. Есть только залихватские попытки удара, взрыва, чтобы моментально попасть на страницы журналов и экраны телевизоров.
