Огромные физиономии

*

В ноябре окончательно осиротели уличные столики ресторанов – рубеж, который назло понижавшейся температуре и запрету на курение в общественных местах закаленные берлинцы держали до последнего. Маршруты вечерних посиделок стали продумывать тщательнее: ведь все еще можно курить в заведениях площадью менее пятидесяти квадратных метров. Среди привычной болтовни в кафе и барах рефреном и на разных языках стала звучать тема бегства: «Зимой в Берлине жить невозможно! Здесь по-настоящему светло только три часа в сутки!» Почернели парки, потемнело небо, пошел мелкий пронизывающий дождь. Восторг по поводу выборов Обамы постепенно утих, только на дверях турецких магазинчиков тут и там видны надписи yes we can, которые владельцы решили не стирать. Но было понятно, что надписи рано или поздно сотрутся сами собой.

**

Видимо, из чувства противоречия и назло депрессивной погоде все предновогодние берлинские мероприятия напоминали веселый балаган, ну или сумасшедший дом. Под песню Налича «Гитар» немцы отплясывали на вечеринке в мастерской у художника Коли Макарова. В ванной посреди комнаты плавала одинокая золотая рыбка, хозяин открывал банки красной икры, гости обсуждали только что закончившиеся литературные чтения, а на стене в соседней комнате висели Колины работы, сделанные акриловым баллончиком, – внимательные лица, словно проступившие сквозь туман. В марте у него будет выставка в Третьяковской галерее, а пока часть картин уехала в Нью-Йорк. Макаров переехал в Берлин лет тридцать назад; его вечеринки хорошо известны в узких кругах – в прошлом году при поддержке какого-то таинственного фонда, отвечающего за русско-немецкую дружбу, художник выстроил золотой фонтан, из которого лилась водка, что-то феерическое обещал он и на старый Новый год.

***

«Вот вы говорите: кризис! – цедил совладелец ресторана "Пастернак" Илья Каплан, наливая водку и угощая лососем с красной икрой. – Ну, кушачки немного подтянут – и всего разговоров. Вот у меня за соседним столиком сейчас корпоратив. Раньше бы они восемь бутылок шампанского взяли, а теперь берут пять – ну потрезвее будут».

Илья переехал в Берлин в начале девяностых и с тех пор в России не был. Новости из Москвы узнает по телефону. «Пастернак» – один из лучших ресторанов русской кухни в Берлине – в этот вечер забит до отказа, и чтобы занять столик, люди мерзнут на улице. Не так давно Илья ввел в меню грузинские вина, а клиенты тут же обвинили его в неполиткорректности: мол, в русском ресторане – грузинское вино, и это после летних событий! «Они тут немного странно эти вопросы понимают», – улыбается Илья и не обижается, тем более что люди в ресторан все равно идут и грузинское вино заказывают.

Не страшит кризис и совладельца кафе Gorky Park Георгия Соляника. После показа фильма «Дикое поле» в рамках Недели русского кино он угощал кинопублику водкой с пельменями и рассказывал, что скоро откроет еще одно заведение. «Думали назвать "Доктор Живаго", но его тут не знают. Я одной немке сказал, а она в ответ: "Извините, эту книгу Достоевского я не читала!" Так что собираемся назвать либо "Москва", либо "Ленинград"».

Режиссер Олег Асадулин, заехавший навестить берлинских друзей, тоже охотно делился своими планами. Он только что закончил съемки психологического триллера «Фобос» и теперь занимается постпродакшном в Москве. Несмотря на то что Асадулин учился в Берлинской киноакадемии, работать он предпочитает в российской столице, «но жить там не буду ни за что!» – говорит Олег.

Вообще, тут о кризисе говорят как о событии исключительно московском. Рассказы, напоминающие детские страшилки, передаются из уст в уста, обрастают жуткими подробностями и всегда начинаются с одной и той же фразы: «Мой знакомый из Москвы сказал, что у них...» Суть историй сводится к тому, что все закрылось.

А в Берлине не собираются закрывать даже временный художественный музей Temporre Kunsthalle, вдруг появившийся на Шлосс Платц. Эта огромная бело-голубая коробка рядом с развалинами Дворца Республики, напоминающая здание какого-нибудь гипермаркета с окраины Петербурга, простоит еще два года. После чего ее погрузят на машины и будут возить по немецким городам. Пока же по понедельникам в музее выпивают и танцуют – внутри, напротив главного входа, открылся бар, однозначно противопоказанный страдающим агорафобией. Если оторвать взгляд от бокала и посмотреть наверх, туда, где бесконечная пустота заканчивается красным потолком, то, как в готических соборах, начинаешь ощущать собственную ничтожность, а собутыльники начинают казаться лилипутами.

В выставочном пространстве рядом с баром открыли видеоинсталляцию южноафриканки Кандис Брайтс, давно работающей в Германии. На двадцати пяти внушительных экранах показывают людей, исполняющих песни Мадонны, Джона Леннона и Ника Кейва. Себя они не слышат (на ушах – наушники), поют выразительно и глядят прямо в камеру, отчего в темноте кажется, что все эти огромные физиономии уставились прямо на тебя. Для тех, кому этого показалось мало, чуть позже открыли вторую часть выставки Брайтс – видеоинсталляцию Him. На девяти экранах показывают отрывки из двадцати трех фильмов с Джеком Николсоном – Николсон разговаривает сам с собой, просит у самого себя зажигалку, ругается на самого себя, поет сам себе песни и говорит «Заткнись!» Все это, конечно, слегка сводит с ума.

****

В начале декабря добрая половина русской тусовки в Берлине уехала в Безенштедский замок – под городком Халле, в трех часах от столицы – отметить тридцать первый день рожденья художника Дани Акулина. Люди наконец выбрались из Берлина, чтобы принять участие в трехдневной вакханалии в замке начала прошлого века, которую потом назвали одной из лучших вечеринок уходящего года. Гости гуляли по анфиладам комнат и промозглым коридорам, пытаясь отыскать зал, где в конце тридцатых годов, по легенде, повесились первые владельцы замка. Потом собирались в каминном зале с полуосыпавшейся лепниной на потолке и опустошали ящики с шампанским. Нынешний хозяин замка – очаровательный немец Армин Май – рассказывал, что купил его тринадцать лет назад за бесценок и чуть ли не в кредит (замки в Германии дешевые, поскольку их дорого содержать). С тех пор он устраивает здесь всевозможные вечеринки, свадьбы и кинофестивали.

В одной из комнат Май показывает крюк на потолке: «Здесь раньше висела люстра, но однажды была садомазовечеринка, гости увидели этот крюк и запрыгали от счастья. Говорят: давайте снимем люстру – крюк очень удобный. Потом они на этот крюк подвешивали женщину и хлестали – и так каждый год. Я люстру вешал, а они снимали. В итоге люстру потеряли». В замке, представляющем собой гротескную смесь роскоши и увядания, валяется много загадочных предметов: на стенах тут и там попадаются портреты Ленина и Карла Маркса, в одном зале стоят пирамиды из старых радиоприемников, в библиотеке рядом со старинными немецкими книгами – ряды Большой советской энциклопедии.

В юности Армин учился в Москве, пил с Бондарчуком, поэтому прекрасно говорит по-русски, а книги, как выяснилось, закупал в Петербурге у букинистов и привозил сюда целыми машинами. В восторге от жилища Армина, директор петербургского ивент-агентства «Арт-фестиваль» Кирилл Коробов тут же решил купить какой-нибудь замок неподалеку – и на следующий день объехал с хозяином окрестности. Ближайшие замки оказались симпатичными, средневековыми и даже с конюшнями, но не такими большими, как Безенштедский – и вопрос остался нерешенным.

После недолгого отсутствия Берлин, готовящийся к праздникам с педантичностью маньяка, показался даже трогательным в своем безумии. Вдруг выглянуло солнце. И уезжать уже никуда не хотелось. По крайней мере пока.  С