Вадим Рутковский: Секс + мозги: нимфомания по Ларсу фон Триеру

Автокорректор моего айпода не знает слова, вынесенного датским кинопровокатором номер один в название фильма, и предлагает на замену словосочетание «нимф осанка». У Джо (взрослую героиню играет Шарлотта Генсбур, юную — великолепная дебютантка Стэйси Мартин), чьи сексуальные откровения составляют часть картины, выправка, действительно, превосходная. Равно как и умение излагать мысли: даром, что при ритме жизни «7-8 партнеров в сутки — при полном рабочем дне» девушка не успела «познакомиться» ни с Эдгаром Алланом По, ни с Бахом — она в состоянии на равных поддержать разговор с пожилым интеллектуалом, носящим иудейское имя Селигман (будучи при этом атеистом и противником сионизма). Разговоров в фильме значительно больше, чем «сексуально-эротических» сцен, отчего он, поверяющий чувственность и животные инстинкты эрудицией и разумом, кажется несколько пересушенным.

Тут надо предупредить, что выходящая в кинотеатрах мира версия — две части по два часа — отличается от оригинальной, авторской, продолжительностью примерно в пять часов. Эта версия, как сообщает первый титр, цензурированная, сделана с согласия Триера, но без его участия. Очевидно, цензурные сокращения коснулись не длиннот — сразу за титром следует затемнение с минуту длиной, а за ним — томительное блуждание камеры по обшарпанным стенам и потокам воды, беззастенчиво имитирующее стиль Андрея Тарковского (он идет первым в числе тех, кому Триер выражает благодарность в финальных титрах).

Можно предположить, что жертвой цензуры стала пресловутая порнография — а о «Нимфоманке» с самого начала работы над проектом говорили как о порнографическом фильме. В связи с таким произволом ханжей-продюсеров самые трепетные зрители выражают Триеру соболезнования. Я же думаю, что это осмысленный маркетинговый ход. Фильм для проката непростой — длинный, умный, витиеватый и издевательский. Интерес подогрет заранее — информацией о грядущем «порно». Далее на экраны выпускается короткая версия (сообщение о том, что она сделана «без участия» режиссера, может быть формальной отговоркой — в любом случае монтажом «Нимфоманки» занимались монтажеры, их на этом проекте целых два, они, мол, и «пачкали» руки, пока мэтр умывал свои). Ее точно не пропустят киноманы и поклонники Триера, но и обычные люди, зайдя в кинозал, не умрут от разрыва сердца, посмотрев этакую занимательную пикантную драму о женщине, говоря языком комедии «Ширли-мырли», «слабой на передок». Тем временем любопытство продвинутой публики не угаснет, но будет подпитываться и дальше историей о необрезанной версии, которую покатают по избранным фестивалям (длинную первую часть показывают на днях в Берлине, сопровождая публичной лекцией «Как продать трудный фильм?»), где-то, возможно, выпустят в ограниченный прокат, чтобы собрать монетки и с тех любопытных, кто уже ознакомился с «цензурированным» вариантом, потом «Нимфоманку» издадут на dvd с зазывными надписями unrated и uncut.

Тут сама собой навязывается ассоциация с галереей обрезанных членов из фильма: если верить Джо, крайняя плоть, оттяпанная за всю историю человечества, могла бы умостить дорогу до Марса. Интересно, на какое расстояние хватило бы кадров, удаленных редакторскими ножницами? Игра в такого рода ассоциации предполагается самой картиной. Тут неожиданным собратом «Нимфоманки» оказывается спектакль рижанина Алвиса Херманиса «Евгений Онегин», существующий в двух, довольно похожих версиях — в Риге и Берлине. В нем текст Пушкина выступает стволом, от которого ветвятся разнообразные прозаические комментарии — ну хотя бы о том, какое исподнее носили дамы первой четверти XIX века. У Триера такой ствол (древесные аналогии тоже в тему — хотя бы потому, что отец героини, врач, увлеченный ботаникой, вдохновенно рассказывает девочке сказки о деревьях и самом совершенном из них — ясене (а это уже неосознанный привет другому русскому классику, Эльдару Рязанову — «я спросил у ясеня, где моя любимая» — о существовании которого любитель Тарковского Ларс, наверное, и не подозревает)) — секс. Ветви — комментарии из разных областей человеческих знаний, от музыки до математики; триггером для запуска новой порции секс-монологов (о Жероме, первой и главной любви Джо в исполнении Шайи ЛаБефа) может быть что угодно, например, сочетание еврейского круасана — ругелах — с десертной вилкой. Самый виртуозный эпизод — уподобление трех мелодических линий — «голосов» — «Органной книжечки» Баха (опять же, весьма любимой Тарковским) трем выдающимся любовникам Джо.

Тут стоит пояснить, как устроен фильм. В начале, следом за панорамой трущоб и воды, Селигман (Стеллан Скарсгор) находит Джо, избитую и лишившуюся создания. Тишину взрывают металлические риффы Rammstein: Селигман приводит Джо в дом, укладывает под ласковое одеяло и предлагает рассказать о себе. Дальнейшее — жизнеописание Джо, с малых лет, с детской игры в «лягушечек» (это, пожалуй, самый бесстрашный эпизод, заступающий на территорию детской сексуальности), зависящей от прихотей своей «щели». Она переживает эту зависимость как грех (в другом провокационном эпизоде Джо с подружками устраивают нечто вроде сексуальной сатанинской секты, меняя в своем гимне «mea culpa» на «mea vulva») — Селигман пытается ее разубедить.

Фильм разбит — как Триер любит — на главы, снятые в разной стилистике. Так в откровенно фарсовой сценке про «Миссис Эйч», артистично-скандалезную супругу одного из любовников Джо (грандиозная возрастная комическая роль Умы Турман), меняется даже формат кадра — широкий экран суживается, приближаясь к картинке телевизионного ситкома. А в трагическом эпизоде «Delirium», фиксирующем смерть отца Джо (в этой роли красиво стареющий Кристиан Слейтер) во всех физиологических подробностях, изображение становится черно-белым. Это, возможно, самый изобретательный — и драматургически, и визуально — фильм Триера, большая игра, ставящая опыт, достойный Мичурина — по скрещиванию секса и интеллекта.

Результат такой селекции причудлив. В этой диковинной игре, когда на воспоминания Джо о потере девственности (три фрикции — во влагалище, пять — в анальное отверстие) Селигман откликается замечанием «это числа Фибоначчи!», есть изрядная доля какой-то совершенно изуверской, тяжеловесной иронии (может быть, помните комический сериал Триера «Королевство»? там каждый гэг весил сто пудов — но ко второй части их концентрация достигала критической массы и повергала в исступленный смех). Оттого и зрительские чувства возможно самые противоречивые: от сладострастия до досады — черт, а ведь этот парень нас использует. Ага, причем самыми разными способами — так расслабьтесь и получайте удовольствие, пугаясь того, насколько внимательно датчанин способен прислушиваться к человеческому либидо, и ухмыляясь тому, как нагло он осмеливается обстебать собственные изыскания. В финале первой «Нимфоманки» (заканчивающейся на самом интересном месте — с поправкой на то, что речь в ней не о, скажем, золотоискателях, а о приключениях плоти) идет нарезка кадров второго фильма — ждем жестоких садомазохистских оргий, появления двух талисманов Триера — Жана-Марка Барка и Удо Кира, а также сольного выступления православной иконы, в первой части служившей лишь предметом интерьера.