В наши дни, когда на глазах изумленного человечества целый народ стремительно деградирует в быдло (по другой версии — возносится к вершинам мирового величия), особенно возрос интерес к проблемам теоретической биологии и эволюции. Люди просто не понимают: как из случайных небольших мутационных изменений постепенно формируется вектор развития, ведущий от червяка к академику Сахарову и потом сразу обратно? Не может быть, чтобы ученые над этим не думали.

Они действительно думали — если не прямо об этом, то, по крайней мере, о смежных вопросах. Возьмем, например, концепцию «обнадеживающих уродов», предложенную генетиком Рихардом Гольдшмитом (ее, кстати, поминал Алексей Цвелик в своем комментарии к нашей статье про что-то там в глазу).

Гольдшмит имел в виду вот что (если сильно упростить): маленькие постепенные изменения не способны создать ничего интересного. Интересное получается из резких внезапных изменений — макромутаций. Это может быть мутация одного из главных генов, определяющих развитие зародыша, в результате которой у него, скажем, вместо одной ноги образуется две. Поскольку главных генов мало и спектр их поломок ограничен, такие уроды должны рождаться не так уж редко. Однако перспектива у них появляется лишь в том случае, если резко изменившиеся условия существования вдруг начинают особо благоприятствовать двуногим. Зато стоит таким условиям появиться — какое-то количество уродов всегда найдется вокруг, и тут они как начнут преуспевать в жизни, шагать семимильными шагами прогресса, обгоняя всех прочих. И кто у нас теперь урод, уже вопрос спорный.

Суть тут в том (и современная «эволюционная биология развития» это подтверждает), что возможных направлений изменения не так уж много и они уже заложены в том, как устроен организм сейчас. Карандаш, скорее всего, сломается поперек и навряд ли расколется вдоль — так он устроен, длинный он. Или вот пример: представьте, что вы разбросали перед детьми кубики «Лего», а через полчаса зашли в комнату и оценили результат. Велика вероятность, что кто-то из детей, какими бы они ни были имбецилами, соединит хоть пару кубиков, вставив штифты в паз. Куда менее вероятно, что дети склеят кубики боковыми гранями или сколотят их гвоздями: в самих кубиках уже заключены наиболее вероятные возможности того, что с ними может сделать слепой случай в лице детей. Точно так же, говорят биологи, уже в ранних одноклеточных организмах таились возможности превращения их в собаку или сколопендру, и они реализовались, когда собаки и сколопендры оказались востребованы*.

Многих так и подмывает распространить эту концепцию на исторические процессы, особенно на Россию, будь то в хорошем смысле или в плохом. Пару лет назад это (в хорошем смысле) проделал Михаил Эпштейн: в своей статье он предлагает вообразить, что страна Россия со всеми ее странностями как раз и является таким «обнадеживающим уродом» (по Гольдшмиту), за которым будущее.

Философствовать — не мешки ворочать; вряд ли Михаил Эпштейн сейчас был бы готов подписаться под той статьей без глубокой редактуры. Распространять биологию на общество вообще предприятие рискованное, тотчас получишь под дых от истории. Самые важные качества человека — например, интеллект или альтруизм — похоже, если и зависят от генов, то лишь отчасти. А раз так, то и эволюционировать в общепринятом смысле они не могут.

И вот тут можно вспомнить одного довольно странного ученого, Михаила Шишкина. Этот человек, балансирующий на грани гениальности и дремучести — разные мнения коллег помещают его по одну или другую строну этой грани — придумал «эпигенетическую теорию эволюции». От идеи «обнадеживающих уродов» она отличается следующим.

Вместо «макромутаций» в ней фигурируют «морфозы» — некие отклонения от нормы, происходящие безо всяких мутаций, просто в силу превратностей жизни. То, что такое бывает, более-менее ясно: вот ведь не найден до сих пор «ген шизофрении» или «ген аутизма», или даже «ген математической гениальности» (есть «гены склонности» к этому, но о них позже). Именно эти «морфозы», по Шишкину, и являются материалом для эволюции. Это не мутации, а просто один из альтернативных — менее вероятных — путей реализации той же генетической программы, некий люфт в шестеренках.

Морфоз — не ген, и естественный отбор прямо на него повлиять не может. Но может повлиять косвенно. Когда носители морфоза почему-то начинают преуспевать, отбор будет благоприятствовать всем мутациям («малюсеньким шажкам»), повышающим вероятность его реализации. Пока, наконец, из «маловероятного отклонения» он не превратится в «магистральный путь». То есть все мы станем шизофрениками, или аутистами, или на худой конец просто умными, добрыми и бескорыстными созданиями, которые и сейчас почему-то время от времени рождаются на свет, несмотря на неблагоприятную для них обстановку.

Например, я бы хотел увидеть мир, населенный Валериями Ильиничными Новодворскими, да будет земля ей пухом. Только увидеть, не жить в нем — не хочется лишний раз убеждаться в собственной человеческой ущербности. Заметьте: по Шишкину, для этого не нужны никакие «макромутации», только благоприятствующие условия, потому что мы и так знаем, что такие люди бывают, остается лишь крохотными шажками закрепить морфоз.

Немного жаль, что у нас сейчас совсем другой морфоз закрепляется, и вот это-то уже настоящие уроды безо всяких кавычек и без надежды. Впрочем, тут мы опять впадаем в грех поверхностных биосоциальных аналогий, ну его совсем.

Возможно, эта заметка навела вас на душераздирающие размышления о том, как себя чувствуют носители редких морфозов (в случае тех же аутистов это предлагают называть «ментальными особенностями») в неблагоприятное историческое время. Навела — и слава богу. На самом деле о том, как чувствует себя биологический объект в не свое время, многие из нас за последние полгода узнали очень хорошо. Довольно точное и бесхитростное описание этих чувств можно найти в недавних стихах Орлуши — на случай, если кто-то не понял, что именно мы имели в виду. Но жалеть себя — это уж точно тупиковый морфоз; лучше раздумывать о теоретической биологии.

 

*Приложение:

«Скучный миллиард» оказался веселее, чем все думали

Есть мнение, что эволюционные возможности действительно реализуются немедленно, как только для них складываются подходящие условия. Против этого мнения свидетельствовали некоторые палеонтологические факты; один из них, наиболее впечатляющий, известен как парадокс «скучного миллиарда».

Дело в том, что первоначально в атмосфере Земли почти не было кислорода. Появился он в результате деятельности сине-зеленых водорослей (цианобактерий) в тот момент, когда они научились добывать кислород из воды в процессе фотосинтеза. Произошло это больше двух миллиардов лет назад. Тут, казалось бы, должна была стремительно развиться вся дышащая кислородом флора и фауна планеты... но нет: еще целый миллиард лет биосфера не производила ничего, достойного внимания палеонтологов. Лишь потом возникли всякие ископаемые зверюшки, растения и прочая живность.

Миллиард лет, на минуточку, это очень много: это почти в два раза дольше, чем вся эволюция нынешней биосферы от кембрия до наших дней. Потому миллиард и назвали «скучным», что ничего в это время не происходило. Но почему будущая кислородная жизнь ждала так долго?

В свежайшей работе американских геохимиков предлагается возможный ключ к ответу. Оказывается, накопление кислорода в атмосфере вовсе не было таким уж радостным и бесконфликтным, как все думали. Похоже, в результате деятельности цианобактерий концентрация кислорода и правда достигла 30–40% от нынешнего уровня, но вскоре вновь упала до 0,1% и меньше! Если кислородная жизнь и успела высунуть рога, она тут же по рогам и получила. В следующий миллиард лет с атмосферой планеты творилось черт знает что: концентрации газов то росли, то падали (заметьте, что для существа, не дышащего кислородом, он почти наверняка ядовит, а для тех, кто дышит, необходим позарез, так что ставки в этой русской рулетке были высоки). Это, собственно, объясняет, почему жизнь тупила целый миллиард лет, прежде чем рвануть к вершине эволюции (то есть к вам, о читатель). Не тупила она, а боролась с обстоятельствами.

Эта история учит нас тому, что не надо ничего упрощать. И еще, в некотором противоречии с выводами основного текста статьи, она учит нас, что, прежде чем теоретизировать вокруг биологии, хорошо бы ознакомиться с фактами: они сложнее и разнообразнее, чем мы сейчас можем вообразить.