Первая мировая. Как прадеды воевали
Родной брат моего прадеда, Михаил Хрылов, умер в 1914 году у себя в прихожей, надевая сапог. Как гласит семейная легенда, он собирался на войну, и у самой двери у него случился инфаркт. Это было в Гатчине, в большом красивом доме на улице Соборной, номер семь.
Из этого же дома, на ту же войну три года спустя ушел и мой дедушка, Александр Хрылов. Точнее, не ушел, а сбежал. Поддался патриотическому порыву: в Гатчине как раз развернули госпиталь для раненых. По этому поводу построили новую железнодорожную станцию Татьянино, названную в честь дочери Николая II. Туда-то дедушка и отправился.
До фронта, впрочем, ему добежать не пришлось. Еще на пути к станции его, решительного и сопливого, поймала и вернула домой нянька.
Шурке Хрылову в 1917 году было пять лет. После неудачного побега в семье за ним закрепилось прозвище «Франц-Иосиф». На свою войну он попал в другой раз.
Мой дедушка был казак из новых станиц, которые Российская империя создавала в завоеванной Средней Азии. Сейчас это город Тюп, он стоит на берегах Иссык-Куля. Дедушка происходил из богатой многодетной семьи. Накануне Первой мировой войны у него как раз был призывной возраст. Как и все, он пошел в армию. Но попал не в конницу, как большинство казаков, а почему-то в артиллерию.
Одним из обязательных условий для новобранца было жениться, привести жену в дом, как работницу, которая отчасти заменит его. И уж совсем хорошо, если успеешь сделать ей ребенка. Все эти свадьбы происходили прямо накануне призыва.
Дед мой был в станице первый парень на деревне, поэтому ему сначала нашли очень выгодную партию, дочь старосты соседней станицы. Русские казаки в Средней Азии с местным населением не смешивались, жили своими общинами, и браки были только внутри этой среды. Так вот, была найдена эта красавица, сговор произошел, подарки были в семью невесты подарены... Дело дошло вплоть до того, что жениха пригласили с новой семьей в баню. Была такая традиция, чтобы все друг на друга посмотрели и увидели, что все в порядке. Но дальше произошел кулачный бой станицы на станицу, что по праздникам часто бывало у казаков. Совершено случайно мой юный и очень здоровый дедушка, не поняв, с кем имеет дело, побил своего будущего тестя. На этом свадьба расстроилась.
Срочно пришлось искать новую невесту. Нашли. Мой дед побыл со своей невестой-женой буквально три дня до ухода в армию, она успела забеременеть, но на этом брак и закончился. Первая мировая война плавно перешла в Гражданскую, и началась совсем другая жизнь.
В артиллерии дедушка дослужился до прапорщика — ошеломительная карьера для солдата из казачьей семьи с тремя классами церковно-приходской школы. В 1917 году он стал жертвой большевистской пропаганды, которая была весьма распространена на фронтах. Большевики занимались тем, что разлагали армию. Главный призыв был: «Кончай войну! Братайся с немецкими рабочими и крестьянами». Что и происходило, мы хорошо знаем из истории про братание русской и немецкой армии. Запропагандировали его до того, что он вступил в большевистскую партию еще до Октябрьской революции. Это и определило его дальнейшую судьбу. Он стал на всю жизнь «старым большевиком». Было очень важно, когда ты вступил в партию: до Октябрьской революции или после. Те, кто вступили до, считались героями.
В 1920-е годы он был оперуполномоченным Туркестанского фронта по борьбе басмачеством. Это как в «Белом солнце пустыни». Дедушка был одним из предводителей красных отрядов, которые отлавливали басмачей по всей территории Средней Азии. Гражданская война продлилась для него вплоть до второй половины 1920-х годов, потому что в Средней Азии процесс установления Советской власти длился существенно дольше, чем на остальных территориях.
Прадеда звали красиво: Айзек Наумович Горелик. Он избил дворника-погромщика, сбежал из Чернигова в Америку, не понравилось, вернулся, а тут как раз Германия объявила войну. Чудные были времена и стремительные.
Евреев призывали с 12 лет, а прадеду было далеко за двадцать — пошел он в армию, стало быть, зрелым мужиком. Быстро попал в немецкий плен и там батрачил. Даже фото есть: стоит с лопатой, улыбается. Откуда фото? Кто его сделал? До Освенцима еще четверть века.
Потом начался бардак, и прадед просто ушел из плена. Дошел пешком до Чернигова и после революции дал жару: собрал у окрестных крестьян огурцы (говорят, не купил, ему верили в долг), засолил, привез два вагона в Петроград, продал, честно вернул деньги крестьянам, а на остаток купил трехэтажный дом и завел там мастерские. Возможно, это легенда — дом за вагон огурцов не купишь, — но зато в 1934-м его совершенно взаправду посадили на год, потом сослали. Он и в ссылке не растерялся: стал начальником пекарни. Умер в эвакуации, где-то в Казахстане, кажется, в 1943-м.
Прабабушка Рахиль — не его жена, а другого прадедушки — жила на оккупированной территории в Остере, под Черниговом. У нее еще был постоялец, немец — «очень приличный, интеллигентный человек». Она все удивлялась, что с ними стало к следующей мировой войне.
По воспоминаниям моей тетки Янины Пеньковской, с конца 1890-х семья прадеда Стефана Ивановича Неселовского жила в Смеле (ныне Черкасская область Украины). Прадед был инженером-сахарозаводчиком и занимал большой казенный дом рядом с заводом. Сахар из свеклы варят с сентября по январь, так что у Стефана Ивановича была масса свободного времени для хобби: пчеловодства, живописи, литья и выжигания по дереву.
Детей было четверо. Прабабушка тоже работала — хозяйничала в гостинице при сахарном заводе. В результате семья зарабатывала вполне приличные деньги. К 1913 году было собрано приданое детям: по 5000 рублей мальчикам (14-летнему Роману и 12-летнему Мечиславу), и по 10 000 рублей девочкам (16-летней Брониславе, моей бабушке, и 18-летней Хелене).
Прабабушка хотела добавить еще, но прадед сказал: хватит, пора пожить для себя. Он уже давно планировал съездить с семьей в Италию. Поездку планировали на конец лета 1914 года. К августу стало ясно, что планы придется изменить.
С началом беспорядков прадед переехал в Киев, где работал главным механиком киевского водопровода. Мирная жизнь продолжалась около года. Потом Киев стал переходить из рук в руки. Немцы, Петлюра, белые, красные (в краткий момент своего торжества они успели призвать Неселовских-сыновей в Красную армию).
Каждая власть перед уходом считала необходимым уничтожить водоснабжение, а каждая новая власть одной из главных задач считала обеспечение города водой. Сроки — сутки или двое, за срыв — главному механику расстрел. Пришлось Стефану Ивановичу уезжать с дочерьми в восточную часть Украины, к белым.
Но белые не оправдали надежд на стабильность: кроме них в Бурыни Сумской области побывали «зеленые», Махно и еще кто-то, впопыхах не идентифицированный. Ясно было только, что от всей этой публики дочерей лучше прятать. Прятали их на сахарном заводе в диффузорах — это такие большие емкости, где из сахарной стружки извлекают сахар. Бывало, сидели там неделями. Дело кончилось тем, что с отступлением белой армии девушки буквально последним поездом уехали в Ростов. Тут вскоре и война кончилась.
В этих семейных воспоминаниях почти не осталось исторических дат. И октябрьский переворот 1917 года, и отречение императора как-то прошли незамеченными. Запомнилось только, как из-за форс-мажорных обстоятельств пришлось отменить давно задуманный отпуск в Италии.
И еще вспоминают, как однажды в Смеле во время обеда на веранду дома залетела шаровая молния. Облетела вокруг стола, ушла в сад и там взорвалась. Говорят, что никто тогда даже не успел по-настоящему испугаться, так быстро все произошло. Читать дальше >>
Светлана Ганнушкина:
В 1914 году мой дедушка, Петр Борисович Ганнушкин, будущий великий психиатр, был призван в армию и назначен ординатором Петроградского морского госпиталя. Через какое-то время он получил отпуск и поехал к своей жене, писательнице с немецким именем Аделине Ганнушкиной. Времена были тяжелые, революционные, она его не дождалась и сказала: «Извините, я вас принять обратно не могу, у меня теперь другой мужчина». И они расстались навеки. Через какое-то время Петр Борисович встретил мою бабушку, Софью Владимировну. Если бы Первая мировая не разлучила Петра и Аделину и потом дедушка с бабушкой не встретились, то и меня бы на свете не было.
Прадедом моим был протоиерей Антоний Константинович Уссаковский. Родился он около 1867 года в деревне Блудень Пружанского уезда Гродненской губернии. Вскоре там пролегла железная дорога, станцию назвали Погодино, и деревня превратилась в уездный поселок. Антоний Уссаковский построил Петропавловскую железнодорожную церковь и стал ее настоятелем (стоит и действует до сих пор, довелось побывать — очень красивая) и церковно-приходскую школу, где он и преподавал Закон Божий. Церковь и школу освятили в 1901 году. В этой школе и познакомились, а потом и поженились ученики — моя бабушка Лидия Антоновна Уссаковская и мой дед Григорий Андреевич Макаревич. В 1907 году в школе училось 103 мальчика и 72 девочки. За заведование школой о. Антоний получал 100 рублей в год.
В 1914 году, когда началась Первая мировая война, мой прадед организовал товарищество, в задачи которого входило перевязать и накормить тысячу человек за время стоянки эшелона с ранеными (30 минут). При станции была организована прачечная.
Последние следы Антония Константиновича — телеграмма: «Господину директору Департамента Исповеданий. Патриархом мне поручено вручить Преосвященному Епископу Кременецкому Дионисию указ за №2517. Оказалось, что епископ Дионисий проживает не в Киеве, а в г. Кременце. Не имея возможности исполнить лично данное мне поручение, честь имею покорно просить Вашего распоряжения о пересылке по почте прилагаемого указа адресату. Член Гродненского Епархиального совета Протоиерей Антоний Уссаковский. 1918 г. 9 сентября, Киев». Делаю из этой телеграммы вывод, что о. Антоний был не последний человек в епархии.
А дальше следы его теряются с концами. И, скорее всего, он был расстрелян, как и тысячи других священников, нашими славными коммунистами. До сих пор мне не удалось разыскать его фотографию. Никак не доберусь до архивов Лубянки. Да и откроют ли?
Мой двоюродный прапрапрадедушка Евгений Карлович Кнорре был инженером. Он проектировал мосты через Днепр, Западную Двину и Волгу, а за мост через Енисей получил Большую золотую медаль на Всемирной выставке в Париже в 1900 году.
В 1902 году вместе с инженером Петром Балинским он представил первый проект московского метрополитена в Московской городской думе. Консерваторы обвинили метро в бездуховности, трамвайное лобби было категорически против. Члены Московского городского императорского археологического общества написали коллективную жалобу городскому голове князю Голицыну:
«Проект господ Кнорре и Балинского поражает дерзким посягательством на то, что в городе Москве дорого всем русским людям. Необъяснимое отношение к святыням выражается в нарушении целостности Казанского собора для устройства под ним тоннеля. Другие храмы, как, например, церковь Трех Святителей у Красных ворот, Никиты Чудотворца на Ордынке, Св. Духа у Пречистенских ворот и другие, ввиду близости эстакады, которая в некоторых местах приближается к храмам на расстояние 3-х аршин, умаляются в своем благолепии».
После бурных обсуждений Городская дума вынесла резолюцию: «Господам Кнорре и Балинскому в их домогательствах отказать». В 1912 году Евгений Карлович представил проект повторно. Его отправили на доработку, но вскоре всем стало не до инженерных решений. Можно предположить, что, если бы не Первая мировая, метро в Москве появилось бы на двадцать лет раньше.
29 октября 1917-го Евгений Карлович Кнорре трагически погиб от перелома черепа. Он помогал раненому военному выходить из трамвая, а раздраженные и нетерпеливые пассажиры вытолкнули замешкавшегося на выходе пожилого человека на мостовую.
В нас в доме была кружка с логотипом «Штандарта», императорской яхты, на которой служил брат прадедушки. Как его звали, не помню. Еще была открытка с фронта, мне ее показывал дедушка, на ней был нарисован солдат со штыком и какие-то приветы неизвестным мне людям. Открытка была от дедушкиного брата, кажется, все-таки от того, который на фотографии номер 1 (Иван). Кружка, видимо, просто разбилась, открытку искала в семейном архиве, но не нашла.
