Вадим Рутковский: Аборт Нимфоманки в ожидании "Пазолини" и Кончаловского. Продолжается Венецианский кинофестиваль

Начало 1945-го. Рядовой первого ранга Тамура должен покинуть часть японской императорской армии на Филиппинах и вернуться в госпиталь, а если там его принять откажутся, взорвать себя последней гранатой: он харкает кровью, не может поднять даже мешка с картошкой, не человек, а бессмысленная обуза для голодающих солдат. Но Тамура не станет себя убивать, а отправится в бесцельное хождение по апокалиптическим мукам и трупам, среди людоедов, утешающих себя тем, что это «обезьянье мясо». Я так связно излагаю синопсис японского фильма «Полевые огни», основанного на автобиографическом романе Шохея Ооки, потому что видел классическую версию Кона Итикавы 1959 года. Разобраться в той кровавой каше на фоне ядовито-зеленых джунглей, что заварил Шинья Цукамото, не так просто: истеричный, неряшливый, сумбурный фильм выглядит курьезом. Военная драма Итикавы была фильмом о настоящих, некарнавальных бесславных ублюдках, у Цукамото вышел тошнотворный макабрический компот.

Поклонники, которых я пытал на предмет, чем это кино им нравится, говорят: «Оно про безумие войны!» Очень оригинально. У меня же ощущение, что куратор Альберто Барбера выбирает режиссеров «венецианского пула», не особо вникая в результат. Цукамото был в конце нулевых, при Марко Мюллере, в конкурсе с сиквелом «Тецуо — железного человека», фильмом, походившим на патологический видеоарт. Но тогда в конкурсе участвовало фильмов 25 (то есть очень много), и экзотический «Тецуо» стоял на полуночном сеансе, заполняя квоту на культовое безумие.

Сейчас ночные сеансы исчезли как класс — старперские пристрастия нынешнего куратора их не подразумевают. Зато в них вписывается полный гуманизма и девичьего умиления «Третий удар молота» Аликс Делапорт, чей дебют (вполне проходной) несколько лет назад мелькал в одной из параллельных венецианских программ. В новом фильме, если кому интересно, герой — 13-летний подросток с большим сердцем — живет с больной матерью в трейлере, подает надежды в футболе, узнав, что его биологический отец — крупный дирижер — пожаловал в город с гастролью, заводит с новообретенным родителем застенчивую дружбу, в результате которой немного окультуривается и убеждает мать не сдаваться в борьбе с раком, рассказывая о третьем ударе молота в Шестой симфонии Малера: композитор после потери дочери исключил его из партитуры, чтобы переломить судьбу, и теперь каждый дирижер сам решает, как это произведение играть. Теоретически подобный сюжет мог быть экранизирован Динарой Асановой или Сергеем Соловьевым, только, в отличие от них, у Делапорт нет уникального стиля и особого взгляда; посредственное детско-юношеское кино, осветившее улыбками счастья морщинистые лица пожилых журналистов.

Только не примите меня за конченого геронтофоба: рядом с Делапорт в конкурсе почти шедевр очень хорошего китайского режиссера Ванга Сяошуя «Красная амнезия», второй после «Голодных сердец» нестандартный триллер. Героиня — пожилая дама, которую преследует неизвестный: мучит телефонными звонками, выслеживает на улице, бросает камни в окно. Старуха — ненадежный свидетель: разговаривает с призраком недавно ушедшего мужа, донимает назойливым вниманием взрослых детей. Но преследователь окажется реальным, а изысканно выстроенная почти детективная интрига увенчается мрачной развязкой, в которой на равных с живыми людьми повинна совесть и неистребимые призраки кровавой «культурной революции».

Почти ничего, кроме старости и усталости, нет в новом фильме шведского абсурдиста и сюрреалиста Роя Андерссона «Голубь сидел на ветке, размышляя о существовании» — поэму с таким названием читает на экране девочка с синдромом Дауна. По структуре и настроению — ровно то же, что «Песни со второго этажа» и «Ты, живущий» (оба, кстати, были в Канне, в конкурсе и «Особом взгляде», а «Голубя», говорят, туда не взяли по причине вторичности), серия разыгранных в стерильном и странном пространстве микроэпизодов, пропитанных дистиллированным абсурдом и черным юмором. Отличие, пожалуй, в просроченной политической окраске некоторых скетчей — Андерссон вдруг решил выступить против имперского колониализма: в кошмарном видении одного из героев взвод англоговорящих солдат на потеху престарелым аристократам загоняет шеренгу африканцев, включая женщин и детей, в адскую музыкальную машину. В другом фрагменте посетители кафе на спальных задворках мегаполиса сталкиваются с армией воинственного короля-педераста (таким он представлен у Андерссона) Карла ХII — незадолго до разгрома шведов под Полтавой. В череде бледных и грустных городских обитателей выделяется парочка усталых мужчин в мятых пиджаках — работники «индустрии развлечений» неумело торгуют вампирскими зубами («стандарт и с клыками экстра-размера»), мешками со смехом и безобразными масками «Однозубого дядюшки». В начале и себя чувствуешь этаким мешком с нездоровым смехом: Андерссон умело раздражает смеховые рецепторы. Но действует он однообразно; я сейчас продемонстрирую ленивое мышление, выбирая самую очевидную аналогию, но все это, в конечном счете, похоже на безразмерный каталог гэгов этакого нордического, приторможенного «Монти Пайтона» — длится 100 минут, а могло бы и 30, и 300. Впрочем, не исключаю, что Андерссон что-нибудь получит: он своеобразный, и не факт, что жюри знакомо с его предыдущими работами.

Вне конкурса прошла «режиссерская» версия «Нимфоманки». Ларс фон Триер ни на пресс-конференции, ни на показах не появился. Его можно понять. В Венеции съемочная группа смотрит фильм со зрителями, раскланиваясь до и после картины. Свидетельствую: пересматривать «Нимфоманку» очень тяжело, правильно Ларс от этого воздержался. Не буду отрекаться от своих слов (здесь — текст о первой части прокатного варианта, здесь — о второй), но аттракцион оказался одноразовым. Да, в «длинном» фильме есть один большой эпизод, целиком вырезанный из короткой версии. Сильный киношок, в котором Джо, взбешенная бюрократическими процедурами, необходимыми для легального аборта, избавляется от плода сама, вспомнив уроки в медицинской школе, с помощью водки в качестве анестезии и спицы с вешалкой вместо традиционных инструментов. Натурализм такой, что не хватает титра: не пытайтесь повторить это дома, все трюки выполнены профессионалами, Шарлотта Генсбур не пострадала. Других заметных купюр в фильме нет; прозвучит кощунственно, но короткая, более лаконичная и поджарая версия «Нимфоманки» динамичнее и сбалансированнее по ритму. А смахивающая на аферу бизнес-затея Триера, похоже, провалилась: в Венеции зал заполнился в лучшем случае наполовину и, судя по его непосредственной реакции, состоял из тех, кто поленился в начале года посмотреть «короткий» фильм.

Только не подумайте, что для меня заполняемость зала — критерий качества. Один из самых интересных фильмов фестиваля — внеконкурсный «9х10» — тоже прошел в пустоте, но он на ажиотаж и не рассчитан. Это спродюсированный киноинститутом Luce альманах из девяти новелл, над которыми работало десять итальянских режиссеров (включая обладательницу каннского Гран-при Алису Рорвахер и культового документалиста Пьетро Марчелло, хотя они как раз выступили скромно). Необычность в том, что современные фильммейкеры работали с хроникой и архивным игровым кино, каждый эпизод смонтирован из древних кадров, и каждый оказался увлекательным опытом осмысления истории, и страны, и кино. В новелле «Проект паника», обыгрывающей «археологическое» происхождение исходных материалов, речь о борьбе женщин за свои права. Непреднамеренно шокирующий эпизод напоминает, что развод в Италии был легализован только в 1970-м, а аборты — в 1978-м. И эта памятка — самая причудливая рифма к «Нимфоманке», распластавшейся на том же экране зала Дарсена за день до.